Отсюда родился проект организации «банковской» газеты – пресловутой «Русской Воли» (начало ее было положено на съезде металлургистов в апреле). Она должна была оказать влияние на последующих выборах в Гос. Думу, на изменение в самом составе народного представительства… Во время войны газета должна была поддерживать дело союзников, и, как засвидетельствовал проф. Перс, он по связи с этой позицией сводил Протопопова с Бьюкененом. «Русская Воля», перекрещенная тотчас же нововременцами в «Прусскую Волю» («каламбур» этот вызвал тогда протест на столбцах «Русских Ведомостей»), доставила много неприятностей своему злосчастному инициатору. «Весь ужас, корень моих бедствий я вижу в этой газете» – сказал Протопопов в Чр. Сл. Ком. – Для меня это казалось хорошим начинанием, а вышло Бог знает что. На меня начали лить помои без конца». Протопопов имел право сказать о «травле», которая поднялась против него. Его «заплевали». Конечно, он был виноват сам, но, может быть, больше всего некоторые черты его характера, странная непоследовательность и неуравновешенность, заставлявшие говорить о его невменяемости: в конце концов он был «душевнобольной», – подводил итог в своих показаниях Родзянко306. Если игнорировать эту сторону протопоповской психики, легко составить себе неверное представление о «природном актерстве» этого действительно рокового для России человека, обуреваемого своего рода «манией величия»307.
В показаниях Протопопов вспомнил слова, сказанные ему Дорошевичем: «Вас гонят в правый угол». – «Я сказал: “Идет, меня не загонят, я даю честное слово”. – «Вас гонят и загонят. Всегда так в России у нас делается»308. «Я тогда был ужасно самоуверенный и сказал: “Нет, не загонят”». При выполнении своей миссии Протопопов пошел не по тому пути, который намечало большинство думской общественности, сгруппировавшейся около прогрессивного блока. Вот плоскость, на которой произошел конфликт. «Стокгольмское свидание» здесь не играло никакой роли, поэтому на заседании 19 октября никто и не говорил о том, что послужило будто главной причиной привлечения Протопопова в состав правительственного кабинета, говорили об «освобождении» «предателя» Сухомлинова, о вхождении в министерство Штюрмера с «определенной репутацией предателя», о «слухах» об участии Распутина в назначении и т.д.309.
В нашу задачу не может входить детальная характеристика политической эволюции Протопопова, поскольку приходится выходить за пределы темы о подготовке сепаратного мира. При обострившемся конфликте власти и общества в силу логической неизбежности Протопопов должен был фактически оказаться на правом фронте общественности – эту неизбежность Шульгин, участник беседы 19 октября, охарактеризовал словами, обращенными к Протопопову: «Или вы мученик, если шли туда с целью, чтобы что-нибудь сделать при явной невозможности сделать что бы то ни было в этой среде310, или вы честолюбец, если вы просто увлеклись блестящим положением, не скрывая от себя, что сделать ничего не можете». Желая работать с Думой и встречая решительную оппозицию, он в конце концов пошел против Думы. Едва ли к этому толкали Протопопова эгоистические карьерные соображения. В бюрократическом кабинете он так или иначе оставался своеобразным представителем «общественности» – его миссия была примиряющая, и официальное телеграфное агентство поспешило сообщить за границу, что в думских кругах назначение Протопопова принято сочувственно и что после этого назначения Дума примирительно отнесется к Штюрмеру. Царь «мне буквально сказал: “Вы мой личный выбор”, – показывал Протопопов,– даже на указе… было написано: “Дай Бог в добрый час”». Назначение Протопопова, отмеченное Штюрмером устройством у себя молебна, было столь неожиданно, что растерявшаяся общественность частично на первых порах готова была действительно приветствовать такое назначение, видя в нем, с своей стороны, уступку в направлении к созданию «министерства доверия» – лозунга прогрессивного блока; покривил душою Маклаков, когда показывал впоследствии следователю Соколову, что назначение Протопопова вызвало «неудержимый смех» у людей, которые его знали311. Соответствующие отклики получились и за границей. (На собрании у Родзянко Протопопов отметил, что ему присланы приветствия Греем, Дешанелем и др.)
Иллюзии быстро исчезли – лозунги были даны. Негодование руководителей блока основывалось на том, что Протопопов вступил в штюрмеровский кабинет как «член определенных политических сочетаний», «на него падает отблеск политического значения… того большинства, к которому его причисляли» (т.е. прогрессивного блока), – и тем самым разрушалась последовательная тактика блока. Записка Охр. отд., хронологически более ранняя, определяла, как мы уже видели, эту тактику словами, будто бы произнесенными Шингаревым во фракционном совещании Думы: «Правительство само завело себя в тупик, и мы бьем теперь наверняка». «Уверенность в быстрой капитуляции правительства, – комментировала записка приведенные слова, – базируется… на том, что поддержка требованиям… либеральной буржуазии будет оказана и со стороны наших союзников». Примирительная политика в отношении кабинета Штюрмера вовсе не входила в кругозор прогрессивного блока. «Вы ведете на гибель Россию. Не мешайте», – заклинал Милюков на собрании у Родзянко. «Я сам земец, и земства пойдут со мной», – возражал Протопопов. «Я сделал опыт соглашения и, к сожалению, неудачно. Это моя последняя попытка. Что же делать!…» «Я пойду дальше один! – самоуверенно или истерически заявлял новый претендент на власть. «Я исполню желание моего Государя… Вы хотите потрясений, перемены режима, но этого не добьетесь, тогда как я понемногу кое-что могу сделать».
До драматического заседания 19 октября312 Протопоповым была сделана попытка сговориться с председателем Думы. Рассказывает это сам Родзянко в варианте воспоминаний, напечатанном в гессенском «Архиве Русск. Революции». «После назначения Протопопова прошел слух, – пишет Родзянко, – что председатель Думы будет назначен министром ин. дел и премьером». Слух косвенно нашел себе подтверждение в том, что «неожиданно» к председателю Думы приехал Протопопов и сделал соответствующее предложение. «Послушайте, – ответил Родзянко, – вы исполняете чье-то поручение: вас послали узнать мое мнение на этот счет. В таком случае передайте Государю следующее: мои условия таковы. Мне одному принадлежит власть выбирать министров. Я должен быть назначен не менее, как на три года, Императрица должна удалиться от всякого вмешательства в государственные дела и до окончания войны жить безвыездно в Ливадии. Все великие князья должны быть отстранены от активной деятельности, и ни один из них не должен находиться на фронте (это не рассказывают о Родзянко, а сам Родзянко рассказывает о себе). Каждую неделю в Ставке должны происходить совещания по военным делам, и я должен на них присутствовать с правом голоса по вопросам не стратегического характера… Протопопов был в ужасе от моих слов и не представлял себе, как он может их передать… Я попросил его записать мои условия, и он записал их в карманной книжке… И еще прибавьте: я приму этот пост с тем, чтобы все эти условия были обнародованы в Думе… Через несколько дней Протопопов обедал у меня (все это было после назначения Протопопова министром) и за обедом заговорил об Императрице, страшно ее расхваливая… “Вы, Мих. Вл., должны непременно к ней поехать”. Ничего ему не говоря, я взял его пульс… Вы предлагаете мне ехать говорить с Императрицей, я к ней ни за что не поеду. Вы хотите, чтобы и про меня говорили, что я ищу ее покровительства, а может быть, покровительства Вырубовой и Распутина. Я таким путем идти не могу».
Весьма вероятно, что рассказ несколько прикрашен мемуаристом, но, очевидно, Родзянко в то время не казалось, что «двуликий Янус» с ним зачем-то хитрит… Если и разговор с Родзянко надо отнести к числу разыгранных Протопоповым «комедий», то придется признать, что большую роль вновь сыграла неуравновешенность «природного актера», делавшая его подчас наивным до бесконечности313.
Какой же вывод? Идя путем негативным, можно с убеждением сказать, что никакими фактами не удалось пока обосновать утверждение, что начало административной карьеры Протопопова хоть косвенно было связано с реальной подготовкой сепаратного мира. По терминологии Семенникова «германцы в лице Варбурга высказали такие принципы, заключить на основе которых мир Романовы не могли. Это не исключало, конечно, возможности возобновления переговоров, и тогда Протопопов, как уже показавший свою к ним готовность, мог быть снова полезен». Исследовательская добросовестность (в смысле установления фактов) заставила автора сказать, что он принужден «за отсутствием документальных данных оставить открытым» вопрос – «предпринимали ли Романовы после стокгольмского свидания Протопопова – Варбурга какие-либо шаги к примирению с Германией». Но, по его мнению, «в сущности, вопрос о том, были или нет переговоры между агентами царской России и Германии, не так уже важен – важно, что Романовы готовились к этим переговорам». Так как и в этом отношении «документальных» намеков нельзя найти, – то приходится ограничиться лишь косвенными указаниями, которые можно найти, – и их находят в том факте, что «именно к октябрю—ноябрю 16 г.», т.е. к тому времени, когда у власти находились Штюрмер и Протопопов, относятся самые упорные сообщения (т.е. сплетни) о том, что русское правительство ведет сепаратные переговоры с Германией. «Нам остается, – заключает Семенников, – только указать на самую вероятность (?!) этих сообщений». «По всей вероятности, – утверждал дипломированный глава советских историков Покровский, – с лета 16 г. царское правительство подготовляло сепаратный мир». (Предисловие к письмам Кудашева в «Кр. Архиве».)