ийских Ротшильдов, связанных между собой самыми близкими родственными узами! При желании почти каждый банк можно было бы поставить под немецкое влияние. Примером служит Русско-Азиатский банк, директором которого был финансист Путилов. Казалось бы, формально этот банк нельзя отнести к числу работавших на немецкие деньги, ибо на 60 миллионов капитала 36 в нем приходилось на капитал французский, 4 на английский и только 2 на немецкий, но во втором сокращенном издании своей книги Семенников, как-то походя, считает тем не менее нужным установить связь его с банкирской конторой Варбурга (отчего не прибавить сюда и контору Мендельсона, где лежали царские деньги?), а Чернов, не только, как всегда, без критики следуя за своим источником, говорит уже о «глубоко идущих связях Русско-Азиатского банка и знаменитой фирмы «Берты» Круппа»526.
Член Думы Пуришкевич в речи 19 ноября, по существу весьма поверхностной, изобличал попытки Протопопова «отравить Россию немецкой пропагандой» и сообщал о совещании, которое было организовано Протопоповым для субсидирования его газеты и которое ассигновало на эти цели 5 милл. К числу «немецких» банков оратор относил и Азовско-Донской банк. Разоблачение это было построено на том основании, что семь из десяти приглашенных банков отказались, когда «поняли, в чем дело, и разобрались». «Все русские банки, – утверждал думский депутат, – те банки, где было больше всего русских денег, ушли, и остались Международный, Азовско-Донской и Русский для внешней торговли». «Это три главных банка, которые работают в России на немецкий капитал». Приводил Пуришкевич и цифры, неизвестно откуда заимствованные, для характеристики первенствующей роли немецких денег: 25 милл. в Аз.-Дон. банке, 40 – в Международном, 45 – в Русском для внешней торговли. В появившемся тогда же опровержении председателя правления «Русского для внешней торговли банка» Давыдова указывалось, что у Пуришкевича не было данных для установления факта участия иностранного капитала в деятельности банка, не принимавшего к тому же участия в финансировании проектировавшейся газеты527; роль немецкого капитала в Аз.-Дон. банке позднейшие исследования установили в пропорции 8 к 60… Ленин считал, на основании «интимных» данных Агада, находившимся в «первой степени зависимости» от «Deutsche Bank» «Сибирский» банк, членом совета которого состоял российский канитферштан Манус и в котором формально не зарегистрирована была наличность немецких денег. У некоторых советских исследователей филиалом «Deutsche Bank» стал «Объединенный банк», где лидерствовал нам известный уже по манасевичевскому шантажу свойственник Хвостова возможный кандидат в министры финансов и заместители Барка – гр. Татищев528; у других таким филиалом германского консорциума «Disconto Gesellschaft» станет СПБ. Учетный банк, в котором участие «немецкого» капитала исчисляют в пропорции 4 на 30, при отсутствии других паев иностранного происхождения и т.д. В конце концов позднейшие советские исследователи (в данном случае Ронин, «Иностранный капитал и русские банки», на которого ссылается цитируемый нами Сидоров, произведший с своей стороны большую детализацию в подсчете) получили такие результаты: 5 банков «немецкой» ориентации с основным капиталом в 138 милл. имели немецких капиталов 54 милл. или 39 %.
Я совершенно не чувствую себя компетентным разбираться в вопросах сложной банковской политики и могу указать лишь абрис тех возражений, которые напрашиваются и которые заставляют быть осторожным в отношении слишком категорических и скороспелых заключений. При теперешнем состоянии материалов (сами большевистские исследователи, перед взором которых только и раскрыты тайники архивов, должны признать, что публикации из истории дореволюционного прошлого до последнего времени носили характер «партизанских прорывов») нет еще возможности конкретно проследить возможно двойственную политику банков с «немецким» уклоном даже в тех пределах, которые устанавливали письмо русского Императора английскому королю и сам министр финансов Барк, признавая, что до осени 1916 г. деятельность этих банков была «непроницаема» для государства. Нельзя опоры найти в беглых показаниях, данных Хвостовым в Чр. Сл. Ком. о расследовании, которое им производилось в качестве члена Думы и министра вн. д., и которое должно было показать, как немецкий капитал вел завоевание России, одновременно политическое и экономическое, т.е. «немецкое засилье». Хвостов отнюдь не был оригинален и отражал исконные опасения националистических кругов, враждебных политике Витте – привлечения иностранных капиталов для развития русской промышленности – и видевших в нарождавшихся коммерческих трестах лишь замаскированную форму внутреннероссийской «государственной организации» враждебных России иностранных держав; при таком предвзятом взгляде на политические задания синдицированной псевдорусской промышленности изучение «пружин» немецкого капитала в России целиком солидаризировалось с элементарно-грубыми приемами контрразведки и сводилось к изысканию корней шпионажа в «немецком засилии» во время войны529. Не более прочную базу дает, конечно, и кавалерийский наскок Комиссии ген. Батюшина, возникшей по инициативе Ставки: Алексеев в письме председателю Совета министров 30 августа (1916 г.) настаивал на «неумолимой» борьбе со спекуляций банков, направляемой «чьей-то злою рукою» и угрожающей принять размеры «государственного бедствия» (доклад Штюрмера 10 сент.). В связи с настоянием нач. штаба Совет министров в порядке 87 ст. экстренно провел закон о предоставлении министру финансов права банковских ревизий. В докладе 10 сентября Штюрмер разъяснял, что вопрос о контроле банковских учреждений поднимался в правительстве еще весной, но тогда признано было необходимым провести закон в нормальном порядке, так как подобное мероприятие, совершавшее переворот в финансах страны, могло бы вызвать возражение со стороны Гос. Думы.
Оставим в стороне вопросы о шпионаже и содействии врагу в контрразведочном смысле, с чем неразрывно сплетался в глазах современников спекулятивный характер некоторых банковских операций. Будем говорить лишь о том пацифизме, который порождала экономика. Можно усмотреть некоторую логичность в лапидарной формулировке выводов большевистской историографии, сделанной Семенниковым: «Через Протопопова… правительственная власть непосредственно соединилась с руководящей группой промышленников металлургистов. Металлургическая промышленность стояла в тесной зависимости от банков, среди которых руководящую роль играл Международный коммерческий банк. Этот последний… являлся в сущности обществом – дочерью берлинского “Учетного Общества”». Но пока выводы в смысле доказательства висят в воздухе – уже прежде всего потому, что основное положение недоказуемо: советские же экономисты убедительно доказывают, что в русской металлургии, основным производством капиталистического мира, почти «монополистами» были французский и бельгийский финансовые капиталы. Ничто не дает возможности установить действительную наличность такого банковско-промышленного центра, который, как бы персонифицируя «русскую партию мира», занимался подготовкой сепаратного мира. Формальный метод доказательства, к которому здесь прибегают, приводит к установлению своего рода коллективной ответственности, напоминающей сказочку о дедке и репке.
Приведем одну иллюстрацию рискованности такого метода исторических изысканий. Существовало Русское Транспортное Общество – особенно заподозренное националистом Хвостовым, как центр шпионажа. Председателем в нем был Манус, главным пайщиком Международный банк, членами правления состояли Путилов и Бурдуков. Другой «духовный сын» Мещерского, многоликий писатель-финансист Колышко состоял участником многих предприятий Мануса, как «Общества Брянских заводов», «Петербургского вагонного завода» (одним из директоров последнего числился и Путилов). Колышко несколько раз весной 1916 г. ездил за границу по поручению металлургического треста – так утверждали газеты революционного времени. Заманчиво, по своей упрощенности, связать их всех в нечто единое, сплетя экономические вопросы непосредственно с немецкой интригой, ведомой заправилами «Deutsche Bank» или Disconto Gesellschaft; за возможную «тесную смычку» одного сделать ответственными всех и заставить Вышнеградского (Международный банк), Путилова и др., приглашаемых в Особое Совещание по обороне и т.д., играть по меньшей мере двойственную роль530. Это и был путь контрразведки, пытавшейся в свое время обвинять Путилова в германофильстве. Как будто французский посол не заподозревал соратника Мануса по коммерческим делам, бывшего директора кредитной канцелярии и тов. мин. фин., в этом грехе, ибо, как видно из дневника Палеолога, директор Русско-Азиатского банка находился в числе доверенных людей во французском посольстве – это было тем более естественно, что Путилов был тесно связан с представителями французской промышленности в России. Если взять ранние записки Палеолога, то логическим путем можно прийти к заключению, что Путилов при своем крайнем пессимизме должен был скорее сочувствовать миру. В ноябре 1915 г. он высказал Палеологу уверенность, что русские долгое время не выдержат войны, которая их изнуряет. А раньше, 20 мая, в дневнике записано такое его отчасти пророческое предвидение: дни царизма – единственной связи национального единства России сочтены. Революция неизбежна. В России революция может быть только разрушительной, так как образованный класс представляет в стране ничтожное меньшинство и не имеет влияния на массы. Буржуазия и интеллигенция дадут сигнал к революции, думая спасти Россию. Революция буржуазная перейдет в революцию рабочую, а потом крестьянскую… Начнется невероятная анархия – десять лет анархии. Судя по дальнейшим записям дневника, пессимизм Путилова вел его, однако, отнюдь не на путь содействия замыслам «придворной партии», к заключению мира с Германией, а сочувствия, по крайней мере в беседах в буржуазных и великосветских салонах, дворцовому перевороту, который преследовал цели противоположные. Во всяком случае, пацифизм этого «крупного металлургиста и финансиста» должен был вести не в объятия с заправилами «Deutsche Bank».