Но Всемогущий Господь велит,
Чтобы мы перестали: я – быть твоей госпожой,
Ты – быть моим слугою.
Бог, если он доволен нашими добрыми отношениями,
Может ничего не менять в нашем существовании
И позволить, не разлучая нас,
Жить нам вместе в мире, соединенными, как раньше.
Так и было до грехопадения.
Но Адам все разрушил своим непослушанием,
И теперь Тело отделяется от Души,
Ты уйдешь в землю, а я – на небо.
Тело
Если я дом, сделанный для твоего обитания,
Сегодня, когда нас разлучают, кто тебя примет?
Тебе будет грустно покинуть меня, твоего брата,
А я буду еще печальнее, чем ты, моя истинная душа.
Душа
Когда я буду свободна от уз,
Которыми ты меня держишь в плену,
Меня примет Дворец Троицы, святых и ангелов,
Более роскошный, чем жилища
Солнца, когда оно блистает на Востоке.
Тело
Если за то, что ты ему хорошо служила,
Господь тебе дает место в своем дворце,
То по справедливости и у меня есть право на часть
твоих почестей,
Ведь я – инструмент твоих добродетелей.
Душа
Подожди, мой друг, когда я приду к новому
Воскресению: я ухвачусь за твою руку
И, будь ты так же тяжело, как железо,
После того как я побываю на небе,
Я обрету силу любви, чтобы увлечь тебя за собою.
Тело
Когда я буду пленником, заключенным в могиле,
И мои члены будут разлагаться в земле,
Когда у меня не будет целой ни ноги, ни руки,
ни ладони,
Будет поздно и думать, чтобы увлечь меня наверх.
Душа
Тот, кто создал мир без модели и без материала,
Достаточно могуществен, чтобы вернуть тебе форму.
Тот, кто тебя вылепил впервые, во времена,
когда тебя еще не было,
Способен найти тебя там, где тебя нет больше.
Тело
Ты держишь меня в презрении и отталкиваешь меня,
твоего друга,
Потому что видишь все мое несовершенство,
Любовь возможна лишь там, где есть равенство,
Считая, что я ниже тебя, ты отстраняешь меня.
Душа
Добродетельное тело, каким ты всегда было,—
Драгоценное сокровище на благословенной земле,
Как корни розы, лаванды или лилии
В уголке сада, словно ты в церкви.
Тело
Роза, лилия и другие такие же цветы
Теряют свои лепестки, а потом снова их находят;
Если я подобно им, как ты говоришь,
То через год и я воскресну.
Душа
Год, составленный из стольких же дней,
как и обычные года,
Но только каждый его день состоит из тысячи лет,
Возможно, он приведет нам Воскресение,
Тысяча лет у Бога – это всего лишь один день.
Тело
Прощай, моя жизнь, прощай, раз так нужно!
Господь да приведет тебя туда, куда ты стремишься!
Ты будешь всегда бодрствовать, а я – спать.
Когда придет срок, не забудь меня предупредить.
Душа
Прощай, благословенное тело, благодарю тебя
За твою покорность и добрую службу.
Когда затрубят ангелы, призывая к Страшному суду,
Мы увидимся с тобой.
Тело
Иди же, моя жизнь, принять свою долю
В великом наследстве Вечных радостей Неба!
А я – моя агония закончена, глаза мои закрываются,
И я испускаю мой последний вздох.
Глава VIIПосле смерти
Когда человек умирает, сразу начинают сооружать так называемую белую часовню.
Сейчас ограничиваются лишь украшением смертного ложа. Но еще недавно покойника укладывали на кухонный стол, против окна. Его покрывали белой простыней, а к балкам потолка подвешивали по обе стороны стола две другие простыни и прикрепляли к ним венки омелы или ветви лавра.
Некогда в Трегоре на дом, где кто-то умирал, вывешивали снаружи, по обе стороны от дверей, черные накидки с капюшонами – траурную женскую одежду этой местности.
Когда умирает глава семьи, первое, что полагается сделать, если в саду есть ульи, – покрыть их трауром, закрепив на них полотнища черной ткани. Если не позаботиться об этом, все пчелы погибнут, ульи опустеют, и тогда беды не замедлят опустошить весь дом.
В каждом квартале есть люди, которые занимаются похоронами. Это профессия, нечто вроде священнического сана. Говорят, что эти люди, получая какие-то таинственные предсказания, узнают о том, что скоро где-то понадобятся их услуги, еще до того, как тот, кого посылают к ним с этим поручением, завязал шнурки на своих башмаках.
Старая Лена Биту из Кермариа уже полпути прошла, когда за нею послали.
– Да, да, – говорила она, – я все знаю, не тратьте лишних слов.
Если, подшивая саван, уколете палец, это знак того, что покойник при жизни таил какое-то зло против вас. В таком случае не забудьте заказать панихиду за упокой его души.
В наше время погребение бедняков или оплачивает мэрия, или соседи собирают деньги. Но так было не всегда.
В моем детстве для бедняков делали такой особый гроб, который называли не очень приличным словом спарлу-мок’х (sparlou-moc’h)[29]. Такой гроб делали из двух горизонтальных досок, между которыми клали тело, фиксируя его шестью палками, по три с каждой стороны. Проще и грубее не придумать, как видите.
А для детей, как я это слышала от моего двоюродного деда, в его время, то есть до Революции, делали еще проще. Вырезали две половинки древесной коры и в одну из них клали маленькое тельце, а другой его закрывали – получалась закрытая колыбелька.
Раньше в маленьких деревнях покойников обряжали церковные сторожа. Однажды сторож из Невё, возвратясь после исполнения этой своей обязанности в церковь, чтобы все подготовить к похоронам, заметил сидящего человека в воскресной одежде.
– Здравствуй, приятель Жан-Луи, – сказал человек, поднимая голову, – до этого он сидел, низко ее склонив.
– Как, – вскричал изумленный сторож, – это вы, Иоахим Лаблез, здесь!
Это был как раз тот самый умерший, которого староста положил в гроб несколько минут тому назад, надев на него чистую одежду.
– Да, я, – ответил Лаблез. – Я тебя жду здесь, чтобы просить срочно переделать твою работу.
– Вас не устраивает, как я вас обрядил?
– Да. Ты мою левую руку заложил за тело: я не могу уйти в таком положении.
Произнеся все это, он исчез. Сторож тотчас бросился назад, вошел в дом умершего и, к возмущению всей семьи, открыл гроб. Действительно, как и говорил Лаблез, его левая рука была под телом. Сторож привел все в порядок и снова направился в церковь.
Когда он вошел в ограду, он увидел, что покойный по-прежнему был здесь, правда, на этот раз он стоял, подняв голову.
«Я опять что-то упустил?» – подумал сторож.
Но нет: покойник удовольствовался тем, что сделал рукой прощальный жест.
– Да утешит вас Бог, – сказал сторож, обнажив голову.
Вот и все.
Пока покойник не покинул дом, нельзя ни мести полы, ни вытирать пыль на мебели, ни выбрасывать мусор, чтобы случайно не вынести наружу душу умершего и тем самым навлечь на себя его месть. Но необходимо при этом тщательно закрыть все сосуды с жидкостями, исключая молоко, чтобы душа в них не утонула.
Пока покойник лежит в доме, нельзя отправлять домашних на работу. Это оскорбит умершего.
Это произошло в то время, когда я была младшей служанкой в Керсальу. Умер хозяин дома, Бартелеми Ропар. А случилось это в начале июля: старший сын хозяина, Луи, вместе с батраками работал на соседнем лугу: сушил сено. Меня срочно послали за ним. Вскоре вернулись и остальные: перекусить.
Когда они закончили есть, один из батраков спросил:
– Нам нужно возвращаться на луг?
– Да, конечно, – ответил Луи Ропар. – Погода портится, если мы сегодня сено не уберем, завтра оно может пропасть.
– Так не полагается, когда в доме покойник, – заметил старый Кристоф Лоарер, который служил в Керсальу почти тридцать лет.
Луи Ропар ответил ему с твердостью:
– Хозяин теперь я, и я здесь распоряжаюсь. Идите и делайте, что я велел.
Нехотя они отправились обратно.
Подойдя к лугу, они с большим удивлением увидели какого-то обогнавшего их мужчину, ходившего взад-вперед по полю и, казалось, с удовольствием топтавшего сено. Когда они подошли еще ближе, их удивление обратилось в ужас, так как по походке и по одежде странного человека они признали Бартелеми Ропара собственной персоной.
Старый Лоарер произнес:
– Дуе да пардон’ан Анаон! Doué da pardon’an Anaon! (Господь да помилует усопших!)
Видение сразу же исчезло, мужчины ступили на луг и увидели, что их вилы были разложены по двое крестом.
– Не будет проку от этого сена, помяните мое слово, – сказал Кристоф Лоарер своим товарищам.
Однако несколько дней спустя, когда сметали сено в стога на дворе усадьбы, оно по виду было хорошим. Прошло несколько месяцев. Слова Лоарера давно вылетели из памяти слуг, да и сам Лоарер, казалось, забыл об этом.