– Полночь или около полуночи.
– Тогда приходите и сегодня в полночь на то же место. Принесите саван и захватите иголку и клубок толстых ниток. Расстелите саван на катафалке…
– Я не смогу, святой отец, я боюсь…
– Надо, дочь моя. Вы увидите, как на саван уляжется мертвец…
– Ой!
– И вы тотчас же завернете тело в саван и зашьете его.
– Я боюсь, господин ректор, лучше умереть…
– Не говорите этого, Катик. Если вы умрете теперь, вы будете осуждены навечно. Вчера надо было бояться, тогда вам нечего было бы бояться сегодня. Но не трусьте, вы не будете совсем одна – я буду рядом с вами.
– Спасибо, господин ректор!
– Постарайтесь шить быстро, очень быстро. Когда останется сделать три-четыре стежка, вы скажете громко, так чтобы я мог услышать: «Я закончила». Не забудьте это сделать – это главное!
– Я сделаю все точь-в-точь, господин ректор!
Незадолго до полуночи Катик была в церкви. Как и накануне, в центре нефа стоял катафалк, а в больших серебряных шандалах тлели свечи.
– Господи, Господи, помоги, – прошептала бедная девушка, – дай мне силы!
Она развернула принесенную с собою простыню и аккуратно разложила ее на катафалке. И только тогда она заметила, что простыня была ветхой и пахла тленом, а вместо нитей по швам ползли черви.
Едва только ткань была развернута, как Катик увидела наполовину истлевший труп. Он взобрался на катафалк и улегся на саван.
Катик сразу же подхватила ткань за края и принялась их сшивать.
Ректор находился здесь же, он ждал, закрывшись в исповедальне.
Время от времени он спрашивал: «Скоро ли, Катик?»
– Нет еще, – отвечала она.
И вдруг она вскрикнула: «Я закончила!»
– Господь да сохранит вас! – произнес священник.
И он быстро вышел из церкви.
На пороге он обернулся и сказал: «Ну а теперь вам объясняться с мертвым один на один».
Закон таков, что солнце восходит даже при самых худших обстоятельствах. Когда наутро церковный сторож пришел, чтобы отзвонить «Анжелюс»[30], он обнаружил катафалк посреди церкви, хотя он твердо помнил, что накануне задвигал его в один из боковых нефов. Рядом с катафалком были раскиданы останки бедного молодого тела, на плитах пола виднелись пятна крови, даже капители колонн были ею забрызганы. Сторож бросился к дому священника. Он рассказал ректору о том, что увидел.
– Слава Богу, – сказал священник, – идите к хозяевам Катик и сообщите им, что она мертва, но скажите от моего имени, что она спасена.
В те времена могильщиком в Пенвенане был старик Поэзевара. Все называли его не иначе как Поаз-коз. Как ни стар он был и хоть и «пропахал шесть раз все кладбище» – по шесть покойников положил в каждую могилу[31], – он мог бы вам сказать с точностью до дня, с какого времени тот или другой лежит в земле и даже на какой глубине. Короче, трудно было бы найти такого сведущего могильщика. Он просматривал насквозь закопанные им ямы. Священная земля кладбища была для него прозрачна, как вода.
И вот однажды утром ректор велел его позвать.
– Поаз-коз, только что скончался Маб ар Гвенн. Я думаю, что вы можете ему выкопать могилу там, где пять лет тому назад был похоронен старший Ропер. Как вы считаете?
– Нет, господин ректор, нет!.. В этом месте трупы хранятся подолгу. Я знаю моего Ропера. Сейчас червь только начал свою работу в его внутренностях.
– Тем хуже! Уладьте дело! Семья Маба ар Гвенна очень хочет, чтобы он был похоронен в этом месте. Ропер там уже пять лет, пусть уступит очередь другому. Это справедливо.
Поаз-коз ушел, качая головой. Не он распоряжается, он обязан подчиняться, но он был недоволен. И вот его кирка тронула землю. Скоро могила была почти на три четверти раскопана.
«Еще немного, – сказал про себя Поаз, – и, если я не ошибаюсь, я задену гроб».
И он в сердцах ударил киркой так, что не только задел гроб, но пробил его. Гниль брызнула ему в лицо. Он обругал себя за то, что ударил так сильно.
– Но Господь мне свидетель, – прошептал он, – я не хотел задеть бедного Ропера! Я сделаю так, чтобы его не слишком потревожило соседство Маба ар Гвенна.
Добрый могильщик потратил два часа, раскапывая яму так, чтобы оба гроба расположились там удобно и чтобы гроб Ропера оказался в укрытии. Сделав это, он почувствовал, что на душе стало полегче, но не до конца. Сама мысль о том, что можно так грубо обращаться с умершим, расстраивала его. В этот вечер он поужинал без всякого аппетита и улегся спать раньше обычного.
Поаз уже видел первый сон, как вдруг его разбудил скрип петель открывающейся двери.
– Кто там? – спросил он, садясь на постели.
– Разве ты меня не ждал? – прозвучал в ответ ему замогильный голос, который он, тем не менее, сразу узнал.
– Сказать тебе правду, Франсуа Ропер, я так и думал, что ты придешь…
– Да, я пришел, чтобы показать тебе, в каком состоянии ты меня оставил!
Луна стояла высоко, ее яркий свет освещал все в доме могильщика.
– Смотри, – продолжал призрак. – Так не обращаются с живыми, а уж тем более с мертвыми.
Он расстегнул свою длиннополую куртку. Поаз-коз прикрыл глаза: было от чего умереть от тошноты. Грудь Ропера была одной большой дырой, из которой торчали сломанные ребра, смешанные с какой-то зеленоватой грязью.
– Воистину, Франсуа Ропер, – умолял несчастный Поаз, – воистину прости меня!.. Я не так виноват, как ты думаешь. Я не хотел тебя трогать в твоей могиле. Я хорошо знал, что твое время еще не кончилось. Но я ведь только слуга. Когда ректор приказывает, я могу лишь подчиниться, чтобы не потерять мой кусок хлеба, ведь я слишком стар, чтобы найти другое занятие… И это впервые со мною случилось. Никогда ни один покойник еще не мог пожаловаться на меня: каждый на этом кладбище тебе скажет…
– Поэтому я и не держу на тебя зла, Поаз-коз. Тем более что ты сделал все, что мог, чтобы загладить обиду, которую ты мне невольно причинил.
Могильщик открыл глаза. Куртка на призраке была застегнута. Поаз-коз слушал его теперь без ужаса.
– Я вижу, – воскликнул он, – что и в ином мире ты остался лучшим из людей!
– Увы! – вздохнул Ропер. – Быть лучшим здесь немногого стоит там.
– Разве ты не совершенно счастлив?
– Нет. Мне не хватает одной мессы. Я вот думаю, после того, что произошло, ты не откажешься заказать ее для меня и оплатить своими деньгами.
– Конечно, конечно, не откажусь. Ты получишь свою мессу, которой тебе не хватает, Франсуа Ропер!
– Ты не дал мне закончить: надо, чтобы эту мессу отслужил ректор Пенвенана, сам, ты понял?
– Понял.
– Спасибо, Поаз-коз! – произнес призрак.
Это было его последнее слово. Могильщик видел, как он пересек деревенскую площадь и перешагнул через ограду кладбища.
На следующий день – а это было воскресенье – после проповеди в конце обедни ректор объявил, что во вторник на следующей неделе будет служба, «заказанная Поэзевара, могильщиком, за упокой души Франсуа Ропера из Кервиньу».
Наступил вторник. Ректор сам отслужил мессу, и в первом ряду среди прихожан стоял на коленях Поаз-коз. Я тоже там был, я, который вам это все рассказывает, мой стул касался стула могильщика.
Когда ректор направился в ризницу, Поаз толкнул меня локтем.
– Смотри-ка! – сказал он дрожащим голосом.
– Что?
– Ты что, не видишь, что кто-то входит в ризницу за ректором?
– Вижу.
– Не узнаешь?
И так как я не сразу узнал, кто бы это мог быть, Поаз-коз шепнул мне на ухо:
– Да это же Франсуа Ропер, несчастный, это Франсуа Ропер!
И правда, я тотчас же его узнал, как только Поаз назвал его. Осанка, походка, одежда, в точности Франсуа Ропер. Я стоял оглушенный.
– Смотри, – сказал мне Поаз-коз, – там что-то еще случилось.
Действительно, когда ректор, сняв облачение, пересекал кладбище, чтобы побыстрее дойти до своего дома, он вдруг пошатнулся и упал замертво неподалеку от свежей могилы, где возле гроба Франсуа Ропера покоился Маб ар Гвенн.
Глава IXУчасть души
Говорят, что священник, который служит панихиду во время похорон, в момент, когда гроб касается дна могилы, уже знает, спасена или погибла душа умершего. Так, если он сразу же закрывает требник, удаляясь от могилы, и спешит отпустить певчих, значит, делать уже нечего: покойник проклят.
В момент, когда священник бросает на гроб первый ком земли, он может видеть в своем часослове, какой будет судьба погребенного. Но ему запрещено открывать эту тайну под страхом того, что, если тот осужден на ад, он займет место покойника.
Есть доступное всем средство узнать, осуждена ли душа или нет.
Достаточно, уходя с кладбища сразу после похорон, пойти на какое-нибудь высокое и открытое место, откуда видны окрестные просторы. Оттуда, сверху, нужно трижды прокричать имя усопшего в три разные стороны. Если однажды эхо повторит это имя, значит, душа не осуждена.
Если цветы, положенные на смертное ложе, сразу же увядают, это означает, что душа осуждена; если они завянут только через несколько минут – значит, душа в чистилище, и чем больше им нужно времени, чтобы увянуть, тем короче будет наказание.
Говорят, есть люди, которые по цвету дыма, поднимающегося над домом умершего, могут сказать, отправился ли этот умерший на небо, в чистилище или в ад. Но чтобы знать это точно, достаточно обратиться:
1) к «Агриппе»;
2) или к мессе тридцатки – оферн дрантель (ofern drantel).
«Агриппа» – это огромная книга. Если ее поставить, она будет ростом с человека. Листы ее красные, а буквы черные. Чтобы она имела силу, она должна быть подписана самим дьяволом. Пока ею не пользуются, она хранится, закрытая на большой висячий замок.