— Я могла бы не брать совсем ничего, — усмехнулась пророчица, — но тогда будущее не откроет правды. Ты видишь только дурное в людях, и это будет твоей гибелью. Но, впрочем, ладно. Поди сюда, девочка. Ты играла черепом, значит, тебе не страшно? — на плечи Кармелы легли сухие теплые руки, рукава зашуршали, точно листья под ветром, совсем низко склонилось белое страстное лицо.
— Смотри мне в глаза, девочка, — приказывал голос. — Смотри мне в глаза… — Голову заволакивало чем-то сладким: и пугающим, и манящим одновременно. Теплая рука прорицательницы легла на лоб. Она пахла вердийскими соснами, сосны подымались над Кармелой, шлюпка, увозя ее куда-то, плясала на волнах, она то взлетала, то опускалась вниз, и тогда душа замирала, и это было и страшно, и сладостно…
Хлесткая боль вырвала из забытья, руки пророчицы поддержали, мешая упасть.
— Все… все хорошо, — говорила она спокойно, и взгляд перестал быть горящим, полным магической силы. Просто чересчур темно-карие глаза.
— Будешь капитаном, девочка, — сказала она задумчиво и распевно. — Большого корабля…
Кармеле бы подпрыгнуть от радости, только впервые в жизни не хватило сил.
— Большого корабля, — говорила пророчица тихо. — Грозного. Только где счастье, там и беда, об руку они ходят. Человека встретишь. Полюбишь — а ты сильно любить умеешь!.. Только его любви тебе не дано.
— А дальше? — широко раскрыв глаза, шепотом спросила Кармела.
— Что ж дальше… Попадет он на море в беду, и у тебя одной будет сила спасти его. И повернешь ты корабль с прямого курса — ты ведь храбрая, предсказаний не боишься. И спасешь всех. Но как только последний спасенный ступит на палубу твоего корабля — ты упадешь мертвая.
— Лжешь! — закричала Диана Гонсалес. — Лжешь!
Ее собирали быстро, даже не упредив отца. У матери была знакомая — подруга настоятельницы монастыря святой Клеменсии — под Бетией, в глубине материка. Она написала настоятельнице и уже через месяц получила ее согласие. Кармела до последнего дня так ничего и не узнала.
Десять лет должны были вбивать в нее покорностьи выжигать память. А потом отдать в руки чужого и ненавистного — женой. Дважды навещала ее мать. Сообщила о смерти отца. Потом — сияющая и пунцовая — о том, что вторично выходит замуж. Кармела ничего не сказала на это, не проронила ни слезинки. А наутро, разбуженные монастырским колоколом, все узнали про ее побег. Ее не смогли найти под Бетией. И домой она не вернулась. Зеленоглазая Верда с пушистыми соснами… Ты навсегда покинута мной, навсегда…
Маленький талисман большого корабля
— И все же здесь нечисто, клянусь бабкой покойного адмирала Нуньеса! — Юджин Кейворд поерзал на бочке и прикурил трубку от огня, что подал ему старший помощник и друг Висенте.
— Поторапливайтесь, олухи! К полудню эта калоша должна блестеть, как зубы святого Маврикия!
Висенте поправил бархатную ленту на хвосте седых волос, хмыкнул сквозь зубы:
— Богохульство не доведет тебя до добра, капитан. И почему «калоша»? Все же «Грозный»…
— Имя мужское, х-ха, — хрипло рассмеялся Юджин. — Зато повадками чистая баба. Ишь, растряслась, ровно потаскуха в таверне! Куда льешь?!
Молодой матрос, плеснувший им под ноги водой из кожаного ведра, испуганно вздрогнул.
— Я тебе так скажу, — продолжал Юджин невозмутимо, — баба, она завсегда бабу чует. И ревностью заходится. Только в чем соль, не пойму. Лино, ублюдок! Лино!..
Не получив ответа, капитан тяжелым шагом прошел по палубе до кормового иллюминатора, медный обвод которого старательно натирал лохматый мальчуган в латано-перелатаной рубашке и широких штанах до колен, замурзанный и босой. Руки мальчишки были красны от мокрого песка, что служил ему для работы.
— Драишь медяшку, птенчик? — вкрадчиво прорычал Юджин и вдруг схватил его за ухо. — А что делать должон, запамятовал? Папенька с маменькой этому не учили?!..
Мальчишка изо всех сил стиснул зубы, чтобы не вскрикнуть от боли.
— А-ну повторяй!
— Бежать на зов капитана.
— Громче!
— Бежать на зов капитана! — заорал юнга и, воспользовавшись тем, что вздрогнувший капитан ослабил хватку, вырвался и отскочил на порядочное расстояние.
— Селедка ржавая! Петля по тебе плачет! — крикнул он оттуда со злыми слезами в голосе и скрылся в люке.
Команда, бросив тряпки и швабры, хохотала. Юджин тоже усмехнулся, сдержав злость, именно умение владеть собой и сделало этого широколапого пузана с красным носом записного пьяницы самым удачливым пиратом Двух Морей. Низкий лоб, глубоко посаженные глаза, утиная походка — и при этом звериная ловкость, бесшабашность и, как ни странно, изворотливый и беспощадный ум. Лино одновременно преклонялся перед капитаном и ненавидел его. Тем более, что лучшим способом вбить морскую науку в мальчишечью голову Юджин считал хороший удар просмоленного линька. Вечером Лино изрядно досталось.
К полуночи юнга чуть ли не ползком добрался до своей койки в батарейной палубе. Правда, Юджин приказывал ему спать на пороге своей каюты, чтобы тут же являться на зов, но Лино дерзко ответил: «Обойдешься!» — и поступал по-своему. Капитан настаивать не стал — дерзкие ему нравились. Но это не мешало ему колотить юнгу ежевечерне.
Лино старался двигаться осторожно, но все равно разбудил своего дружка, юного марсового Серпено. Тот вскинулся на койке, потирая припухшее со сна лицо, глазищи по-совиному блестели в полутьме. Серпено вовсе не был похож ни на змею, ни даже на пирата: кругленький, жалостливый, нежный. Он поярче зажег фонарь и пробормотал:
— Опять бил? Дай, посмотрю…
— Не надо, — сквозь зубы ответил Лино.
Серпено покорно отодвинулся, пошарил в карманах:
— На пятак, к глазу приложи, полегчает.
И притворился, будто спит.
Он уже привык, что младший приятель не выносит жалости. А тот, притушив фонарь и устроившись в самом дальнем закутке, долго зашивал разорванную рубашку, а потом, совсем загасив свет, смачивал кусок ветоши в бочонке с забортной водой и, шипя, обтирал им синяки и ссадины. Холодная вода принесла облегчение, и Лино наконец заснул.
— Что ты делал в моей каюте, ублюдок, не рожать твоей матери?! — капитан за ухо выволок Лино на спардек и развернул к себе, замахиваясь. Кулак внушал уважение.
— Смотрел карты, — ответил мальчишка смело.
— Вре-ошь… — сверкнул Юджин глазами. — На кой они тебе… В штурмана метишь?
— В капитаны.
— Ого, — Юджин обвел глазами сбежавшихся на дармовое развлечение, — в капитаны… Прыткий, значит… Держи! — рванув из-за пояса пистолет, швырнул его Лино. — Проверим. Эй, Жак, привяжи к штагу кружку!
Рыжий толстый матрос опрометью выполнил приказание.
— Попадешь — золотой, — усмехнулся Юджин. — Промажешь — затрещина. Не проверяй, заряжено.
Юджин насмехался. Он хорошо знал, что, исполняя самую грязную работу, Кармелино ни разу не держал в руках оружия. Не держал, чтобы стрелять; перечистил-то его довольно.
Хрупкий, весь в синяках мальчишка, получив пистолет, вытянулся весь, точно подрос. Прицелился, не затягивая, коротко усмехнулся и выстрелил. Кружка разлетелась вдребезги. И тут же Юджин спокойно, без злобы, отвесил ему затрещину. Карие глаза юнги расширились:
— За что?
— А чтоб посуду не бил.
Матросы сердито загалдели, вперед выступил седой Висенте:
— А как же уговор? Деньги?
— Пойдут в уплату за кружку.
Висенте круто усмехнулся:
— Похоже, ты позабыл, что здесь братство вольное, и мы можем…
— Хватит, — мрачно оборвал Юджин. — Бери, малыш, — и сунул в руку ошалевшего от счастья Лино золотой.
А вечером пинком спустил мальчишку с трапа.
Серпено нашел приятеля на палубе, отнес вниз, уложил животом на койку и, задрав на нем рубашку, озабоченно разглядывал и мял руки, ноги и черную от синяков спину.
— Ничего, кости целые.
Достал из сундучка вонючую мазь. Лино терпел, стиснув зубы. Но когда друг хотел перевернуть его, вскочил, заслоняясь руками, глаза враждебно вспыхнули. Серпено отошел и при слабом свете фонаря стал сосредоточенно заряжать пистолет.
— Что ты задумал? — спросил Кармелино звонко.
— Пойду убью его.
— Не смей! — Лино попытался отобрать пистолет. Их окружили разбуженные шумом матросы.
— Очумел парень, — усмехнулся кто-то, разобравшись, в чем дело. — Подумаешь, поколотил. Отродясь так заведено. Ты ведь не в обиде, парень?
— Не в обиде, — сказал спокойно Лино. — Я его сам убью.
И тут в батарейной палубе раздался грозный окрик капитана:
— Ну, и кто тут такой смелый?!
«Квартирьер наябедничал, скотина», — пробормотал кто-то.
Юджин, подняв фонарь, тяжело взглянул на мальчишку:
— Ну, убивай, храбрец.
Лино до крови закусил губы, пистолет ходил в тонкой руке:
— Ненавижу! — выдохнул он. — Тухлая бочка! Свиной огрызок! Крысам тобой подавиться!..
— Замечательно, мальчик, — неожиданно подойдя сзади, произнес старший помощник Висенте. Был он похож на корабельный ростр — смуглый и из одних резких линий. На боку подрагивала благородная с витой гардой шпага. — Только запомни: если хотят убить — не говорят, убивают сразу.
Юнга разревелся.
Выбравшись из трюмной духоты, вдохнув соленый воздух и передернувшись тщедушным телом, Лино сел и привался к фок-мачте. Луч последней звезды уколол глаза. Мальчишка застонал, отсылая Юджину бессильные проклятия. Плескалось о борта море, поскрипывали снасти, сочно всхрапывали под укрытием фальшборта приуставшие вахтенные. Ежась от ветра, Лино встал и загляделся на горизонт, и тогда в зыбком мерцании волн разглядел корабли. Их было два. Они приближались в крутом бейдевинде, почти задевая воду ноками рей. В голубоватых предутренних сумерках еще нельзя было различить цвет вымпелов на грот-мачтах, но было что-то в наклоне мачт, длине рей, общем хищном и стремительном движении, от чего душа застонала и рванулась под горло.
Еще в марте эскадру военных кораблей Республики направили против «Грозного». Вот и встретились. Надежда — может обойдут, не заметят — сменилась отчаяньем: корабли меняли галс. На миг вместе с испугом обожгла злая радость. Но — Висенте, Серпено?..