Все без толку! Этот тип не шел ни на какие уступки. И, если это было еще возможно, буйствовал и грозился все отчаяннее.
Так мы и препирались.
Ибо, как вы понимаете, его требование, чтобы я нарисовал матросу новое лицо, встретило во мне определенное противодействие. В памяти были еще свежи мои жуткие ночные мытарства с этой физиономией. И чтобы я сейчас опять из-за прихоти какого-то безумца начал погоню за новой физиономией! Но это еще что!
Посудите сами, он хотел лишить моего будущего матроса как раз его роскошных бакенбард! Это было самое непонятное во всем деле. Ругаться из-за сходства и восставать против бакенбард — ведь у него-то усы!
В конце концов, бакенбарды были моей гордостью, моим триумфом! Это и положило конец моему долготерпению и настроило на решительный лад.
— Я не намерен продолжать этот разговор, — заявил я вежливо, но категорически. — Нам не из-за чего торговаться. Даже в том случае, если б действительно портрет был похож и я умышленно изобразил на нем вас. Надеюсь, вы не считаете себя более важной персоной, чем премьер-министр, которого изображают в журналах и ослом, и мартышкой, однако он ни на кого не кидается. Красоваться на трактирной вывеске по сравнению с этим просто…
Продолжения не последовало. Брови моего гостя вдруг полезли в разные стороны, подталкиваемые той холодной, отчаянной враждебностью, которая свидетельствует о готовности на все.
Он потянулся к карману. И вынул револьвер.
— Так! — сказал он, приставив его к моему животу. — Или вы немедленно делаете то, что я сказал, или я пристрелю вас, как поганого пса.
Не стану отрицать, что пружина в моих коленках изрядно ослабла. В конце концов, если он пальнет в меня, я немногого достигну тем, что его повесят за бессмысленное убийство. Или засунут обратно в желтый дом.
— Что же, пожалуйста, если вы так настаиваете, — пролепетал я. — Но учтите, что вы мне тоже ответите за это насилие.
— Можете не сомневаться, — сказал он. — Идемте!
Тут он отвел пистолет, чем вернул мне некоторую долю храбрости. Поэтому я рискнул сделать одно маленькое замечание:
— Я все-таки не понимаю, к чему такая спешка. Уже вечер, те, кто видели картину, все равно ее видели, а другие сейчас даже при желании ничего не смогут разглядеть. К тому же и я не могу рисовать в такой темноте. Короче, отложим все до завтра.
У меня была определенная задняя мысль, что благодаря отсрочке мне в моем затруднительном положении, возможно, удастся обратиться к властям за помощью. Но неизвестный господин отгадал мои тайные надежды, поскольку сказал следующее:
— Хорошо, договорились. Я жду вас завтра в первой половине дня. Но учтите, если вы вздумаете побежать в полицию и поднять там скандал, клянусь, что исковыряю вашу шкуру почище, чем арбуз на базаре.
И, как я уже говорил, все свидетельствовало о том, что он не станет тянуть с выполнением этой угрозы. Поэтому я счел за лучшее смириться. И сказал:
— Будьте покойны, я не собираюсь ничего поднимать. Не потому, что испугался, а чтобы доставить вам удовольствие, если уж вы так сходите с ума из-за этого своего портрета. Я его переделаю. Хотя не знаю, кто станет оплачивать мои дополнительные труды.
— Радуйтесь, что эта подлость не обошлась вам дороже! — ответил он.
Да, и само собой разумеется, что трактирщик должен дать свое согласие, поскольку он был вполне доволен картиной. Это тоже учтите.
Я выдвинул этот довод в качестве последнего робкого возражения. На что гость свирепо блеснул глазами.
— Пусть только попробует у меня умничать! — сказал он и, кажется, уже пошел приступом на дверь, как вдруг вернулся. У него было лицо человека, который неожиданно осознал, что самое-то главное он как раз и забыл. С недоверчивой подозрительностью во взгляде он шагнул ко мне. — Признайтесь, трактирщик велел вам нарисовать этот портрет с меня? Или кто-то другой? Потому что он отрицает. О вас же я не могу предположить, что вы хотели сделать мне гадость. Тогда кто же это? Скажите, кто?!
— Помилуйте! Ради всего святого! Неужели вы не верите, что все это вам только померещилось? Портрет вовсе не похож на вас, а если похож, то совершенно случайно…
Он даже не дал мне договорить.
— Так не хотите сказать? — оборвал он меня на полуслове. — Что ж, на это у нас еще будет время. Теперь главное, чтобы завтра же днем я не видел там этой картины в том виде, какой она сейчас имеет.
Вы можете догадаться, что все это время гораздо сильнее страха меня терзало любопытство, какая нелепая тайна — если мой гость паче чаяния не сумасшедший — кроется за всей этой историей. Вдобавок, когда я сделал последнюю попытку склонить его к объяснению, то получил в ответ:
— Послушайте, дружище, хоть вам и не нужно особенно стараться, чтоб доказать мне, что вы глуповаты, все же не пытайтесь меня уверить, будто не знаете того, о чем знает каждый ребенок на улице.
С тем он меня и покинул. В состоянии, признаюсь, весьма похожем на то, какое бывает в разгар спиритического сеанса, да не простого, а супер, когда вокруг вздыхают вызванные по твоему требованию таинственные духи.
Заправский писатель сейчас на моем месте наверняка помурыжил бы вас, чтобы накалить интерес к загадочной тайне моего посетителя. Но поскольку я всего-навсего художник, то смело могу признаться, что сразу же после его ухода я решил пойти к трактирщику и все у него выспросить.
Трактирщик долго смеялся над моим недоумением, но еще больше его поразило мое неведение. Тогда он рассказал следующее:
— Ну, конечно, его здесь все знают. Его так и прозвали — Джузеппе-враль. Потому что если на улице вдруг тявкнет пудель, то он потом всем растрезвонит, что за ним гнался лев. За это его дразнили и дразнят. И с картиной та же история. Но если вы ничего не слышали, то я сначала объясню, почему он прицепился к бакенбардам… Ну, о том, что здесь многие торгуют контрабандой, вы, конечно, знаете. Бог мой! Здесь никто и не считает это зазорным. Но ему попробуй только намекни. Его денежки тоже оттуда, это теперь он погуливает да слушает у меня по вечерам цитру. А был период, с тех пор около трех лет прошло, когда мы его полтора года не видели. Да! Однако по порядку. Он не здешний, из Австрии. И с товаром всегда на родину ездил. Те полтора года он тоже где-то обделывал свои делишки. А когда вернулся, на вид был чистый скорпион. Отощал донельзя. Но всем, кто спрашивал, говорил, что плавал. Где-то там у сарацинов будто бы. Была у него вроде как своя барка. И чего он только не плел по привычке! Носил он тогда как раз бакенбарды, а усы брил, тут многие иностранные моряки так ходят. Ну, его россказням верили постольку-поскольку, как обычно. Но однажды здесь оказался его старый знакомый, еще оттуда, и, когда ему передали байки Джузеппе, он хохотал как безумный. «Плавать-то плавал, — говорит, — только не на моряцких, а на судейских харчах, в темнице. Его в родной деревне зацапали с куском шелка, да и тот он стянул с какого-то склада». Ну, вы можете себе представить! Он неделю не смел носа на улицу высунуть из-за этих мошенников. Даже женщины и дети кричали ему вслед: «Эй, Джузеппе, ты когда опять отправляешься в плаванье?..» Теперь вы понимаете? Вчера они тоже собрались перед вывеской, потому что какому-то прохвосту пришло в голову, что ваш портрет похож на Джузеппе после его возвращения. Опять появилась тема для насмешек. Он был просто взбешен. Сначала набросился на меня, что это я велел его изобразить. А если не я, то тогда кто? И кто нарисовал? Я вас не выдал. Но он сам вспомнил, что третьего дня вы вместе сидели у нас под вечер. Мол, тогда-то вы и примерялись к нему. Ну, теперь вы понимаете?.. Что я скажу насчет другого рисунка? Не знаю, что и сказать. Решайте сами. С ним, конечно, лучше не связываться. У них тут, кого ни возьми, нож всегда наготове. Вы не думайте, я не боюсь ни его, ни других. А вот что он вас как-нибудь не подстережет в темном переулке и не продырявит, как обещал, за это не поручусь…
Так была принесена в жертву главная гордость моего шедевра, бакенбарды, а все из-за сумасбродства посидевшего в тюрьме контрабандиста.
Выходит, мой успех обернулся разочарованием? Как это ни горько, но в дальнейшем гораздо более серьезные мои произведения давали мне возможность убедиться, что и в изысканно благоухающей толпе успех и неудача зависят от чего-то иного, а вовсе не от подлинной ценности шедевра.
1926
Перевод С. Солодовник.
ЗА ОТВЕТОМ ПРИХОДИТЕ ЗАВТРА
Йожеф Лютик, как и миллионы его собратьев на земле, принадлежал к разряду тех отверженных, в чьей каторжной жизни без счету хлопот и мало радостей. И если Лютик в душе все же ощущал себя кем-то вроде ротшильда или земельного магната, то никому до этого никакого дела не было.
Лютик был способен на любое вранье, когда ему удавалось кого-нибудь заловить. А так как он не мог похвастаться, что отправляется в собственном автомобиле на Ривьеру, то ему всеми правдами и неправдами приходилось маскировать свою бедность и выдавать желаемое за действительное.
У Лютика была крошечная лавчонка в подвале замызганного барака. То есть не то чтобы она была его, он получил ее в придачу к жене, но и жене она не принадлежала. Лютики просто торговали в ней за проценты на одного коммерсанта.
Словом, получалось так, что Лютик служил у собственной жены, которую в свою очередь некий коммерсант взял на службу в филиал.
Несмотря на это, Лютик ежедневно намекал знакомым на двадцатикратные прибыли, в среднем раз в неделю приобретал лавчонку в полную собственность, на каждый следующий год планировал завести грузовик для доставки товаров клиентам, расширял предприятие, покупал барак, занимал первый этаж, осыпал благами квартал, свергал правительство, и, хотя Лютик ничего об этом не говорил, можно было догадаться, что имя властителя образующегося не сегодня завтра Нового Эльдорадо будет милостью его Сновидческого Величия Йожеф Лютик Первый.