Два или три раза в неделю, а в субботу вечером непременно, Лютик с несколькими приятелями, такой же мелкой сошкой, как и он сам, в уютной корчме на углу расписывал пульку за столом, покрытым красной скатертью, заказав один-два фреча; игра шла по маленькой.
Партнеры Лютика уже знали его. Они или выслушивали его небылицы, не споря и перемигиваясь, или, когда бывали в настроении, подшучивали над ним.
Итак, однажды вечером в корчме только закончилась партия в преферанс. Партнеры Лютика осовели и разошлись по домам.
Лютик остался за столом один. Такое не часто случалось! Лютик не потому остался, что не был усталым и сонным. А именно потому, что был слишком усталым и сонным.
Вернее, Лютик уже тогда был слишком усталым и сонным, когда пришел в корчму. В тот день он почему-то вдвое больше против обычного суетился и разглагольствовал в лавке и весь вечер превозмогал свое утомление ради карт.
А в такие моменты каждый смертный впадает в некое подобие транса. Ему уже не хочется ложиться, сонливость, оскорбленная сопротивлением, исчезает без следа. Вместо нее появляется какое-то оживление.
Это и произошло с Лютиком. Голова его горела от каких-то странных, будоражащих мечтаний, по членам пробегало волнение, мучила жажда.
Он заказал еще один фреч. Налег локтями на стол. Свернул себе еще одну папиросу. И всей душой, буквально изнывая от томления, возжаждал кого-нибудь, с кем можно было бы поболтать.
Но такого человека в корчме не случилось.
В зале с белыми скатертями веселилась большая компания. Хозяин был занят там. А его помощник у стойки если не возился с кружками, то клевал носом и бурчал, что пора бы закрываться.
Тут кто-то вошел. Лютик оглянулся: вдруг знакомый! Но увы! Лютик разочарованно покривился. Вошедший был немочно-бледен и тощ. Его глаза бессильно скользнули по стойке, измученным голосом спросил он чего-нибудь поесть и стограммовку, полную.
Потом, не отходя от стойки, принялся жевать булочку, а сам продолжал оглядывать корчму.
Однако теперь, когда его взгляд во второй раз остановился на Лютике, вошедший вдруг перестал жевать, свел брови и выкрикнул в его сторону:
— Господин младший сержант!
— Ба, Богатич, неужто вы? — тут же откликнулся на приветствие Лютик и так весь и засиял от радости и оживления. Господь все-таки позаботился о собеседнике для него. И вот он уже говорил: — Да, когда вы служили под моим началом, я еще точно был младшим сержантом. Но не прошло и двух месяцев, как я стал старшим сержантом, потом получил бронзу, лихоманка ее разбери, ведь меня, знаете ли, представили к серебру. Ну да подсаживайтесь ко мне.
— Спасибо, господин старший сержант, — с робостью принял приглашение Богатич.
И тут Лютик обрушил на него словесный шквал. Казарма, поход, поле боя, госпиталь — целый семитомный роман, сначала выжимка, потом по новой, в подробностях.
Именуемый Богатичем незнакомец боялся пошевелиться и, блуждая вымученным взглядом, лишь старательно кивал, чтобы выказать заинтересованность.
Было видно, что он с удовольствием распрощался бы. Но он не мог найти просвета в стремительно движущихся фалангах Лютиковых слов.
Наконец-таки, свертывая новую папиросу, Лютик уронил ее на пол. И пока он наклонялся за ней и его голос журчал откуда-то из-под стола, Богатич воспользовался этим маленьким интермеццо и встал.
— Я, пожалуй, пойду, — сказал он. — Мне бы давно надо быть дома. Я едва держусь на ногах.
— Неужели вы так спешите? — вынырнул из-под стола Лютик. — Вы даже не рассказали мне, как вы-то сами.
— Бог его знает! — пожал плечом Богатич и так горестно покривился, такая безысходность застлала его глаза, что та громада слов, которая тем временем опять поднималась в Лютике, на секунду даже дрогнула.
— Что, плохи дела?
— Не стоит об этом и говорить, — обронил Богатич, надеясь, судя по всему, что после этого он сможет распрощаться.
Но Лютик, хоть и покачал головой с искренним сочувствием и даже похмыкал, уже в следующее мгновение был охвачен настоящей паникой, что, если Богатич вырвет у него согласие на уход, у него просто комом в горле станет то, что он собирается рассказать о себе. Поэтому он начал так:
— Да, нехорошо, нехорошо… Я, правда, пока держусь… Давайте-ка выпьем по последнему фречу. Ну куда вам, в самом деле, так торопиться. Ведь завтра воскресенье.
— У меня не бывает воскресений! — воскликнул Богатич. — У меня и завтра…
Естественно, Лютик пропустил это мимо ушей, и пошло-поехало: «Мой магазин, товарооборот, заведем свое дело, доставка на дом, на будущее, с божьей помощью, подержанный грузовик…» — и так далее и тому подобное…
В конце второго фреча словесный запас Лютика настолько оскудел, что он позволил и Богатичу произнести порядка десяти предложений.
Эти десять предложений, что и говорить, рисовали картину беспросветную. Большая семья, крошечные дети, болезни, нищенское жалованье… — «Сил моих больше нет!»
Тем он и закончил.
Когда Лютик вышел из корчмы в прохладу улицы и достал из кармана последние несколько филлеров, чтобы дать на чай привратнику, его мысли о случившемся вылились в одинокий вопль следующего содержания:
— Ах, черт меня дери! Ну и наворотил я дел.
Речь шла вот о чем.
У Богатича была какая-то нищенская работенка, за которую он держался ради нескольких пенгё. Он надрывался с рассвета до позднего вечера и не получал даже столько, чтобы самому каждый день быть сыту. Жена из-за ребятишек не могла из дома и шагу ступить… Сам он тоже был близок к тому, чтобы не сегодня завтра свалиться где-нибудь на улице от слабости и голода…
— Ах, черт меня дери! Что же я наговорил? — доходило постепенно до Лютика. — Ах, дьявол! Я ведь, кажется, сказал этому Богатичу: «Бросьте вы вашу дурацкую работу, мне в магазине с первого числа позарез будет нужен помощник. Много я вам тоже дать не могу, но все-таки у меня вы будете получать вдвое больше против того, что имеете сейчас. Прибавьте еще к этому чаевые…» А Богатич еще спросил: «Так я могу рассчитывать с первого?» Потому что тогда он завтра же предупредит, что уходит!.. А я сказал: «Конечно, конечно, не беспокойтесь! С первого наверняка…» Вот это было уже лишнее! — укорял себя Лютик.
Затем мысли его приняли иное, довольно странное направление.
Он занялся своего рода самовнушением, рассуждая приблизительно так: «Спору нет, этому человеку надо помочь. Он мне пришелся по душе. Потом мне в самом деле необходим подручный. С женой я как-нибудь договорюсь…»
Однако этому убеждающему голосу решительно воспротивилось чувство реальности: «Как ты мог давать обещания? Ведь ты сам живешь на грани нищеты. Из каких доходов ты будешь платить Богатичу такое жалованье? Да и меньшее тоже? Зачем морочишь голову бедолаге? Если ты в своем уме, завтра же дай ему знать, чтоб он ни на что не рассчитывал. Стыдно, конечно. Но все-таки лучше, чем оставить все как есть».
Тут мысли и чувства Лютика погрузились в кромешный мрак. Затем, охваченный каким-то странным, поддельным оптимизмом, он нашел выход из беды. Он думал примерно следующее: «Может, Богатич и сам понял, как обстоят дела. Может, он не поверил мне и, значит, больше не явится. И все само собой разрешится…»
С этим Лютик и заснул — правда, немного обеспокоенный.
Наутро стоило Лютику проснуться, как мысли его опять растревожил призрак Богатича и данного обещания. Но, как обычно, он впрягся в работу, и все куда-то отодвинулось. В течение дня он несколько раз вспоминал об этом, но чем дальше, тем все смутнее, уже не приходя в отчаяние. Еще более смутными воспоминания стали на второй и на третий день. Через неделю Лютик почти забыл о своем обещании.
Жене он даже ничего не сказал. То есть он намекнул ей, что хорошо бы в конце концов решить, берут они помощника или нет, по крайней мере на три самых бойких дня в неделю. Но о том, что у него есть кое-кто на примете, он даже не заикнулся.
Жена и раньше на все разговоры о помощнике отвечала бранью. Потом она все-таки согласилась, что на худой конец три раза в неделю им могла бы помогать ее младшая сестра, которая жила с ними.
После этого у Лютика не осталось никакой надежды выполнить свое обещание.
Итак, за несколько дней до первого Лютик опять сидел в корчме.
Сидел вдвоем с приятелем. Они как раз ждали третьего партнера по преферансу.
Лютик, конечно, болтал. Разглагольствовал о том, что не найти на свете женщины, с которой можно было бы делать дела.
— Вы только послушайте, — подкрепил он примером свое общее соображение. — Товарооборот у нас, благодарение богу, постоянно растет. Но напрасно я каждый день долблю жене, что нам нужно взять помощника. Нет и нет, ни за что на свете. По ее бабскому разумению, мы экономим на том, что жалованье подручного остается нам. И никак я не могу втемяшить ей в голову, что если мы вдвоем не справляемся, как положено, с обслуживанием покупателей, то мы больше потеряем, растеряв клиентов, чем платя жалованье подручному. Хочет подсунуть мне сестру, эту маленькую бездельницу, чтоб ее обворовывали почем зря. Не могу вбить ей в башку, что с толковым помощником мы могли бы увеличить товарооборот. Пора в конце концов или расширять дело, или…
Из слов Лютика хорошо видно, что настоящие причины, побуждавшие его взять помощника, осознавались им уже слабо, но тем сильнее они давили на подсознание.
Теперь предметом разговора должны были, конечно же, стать мечты о расширении магазина. Но Лютик внезапно оборвал свою речь, так как в корчму совершенно неожиданно вошел Богатич.
Стоит ли говорить, что Лютику показалось, будто он видит перед собой призрак. Он слегка побледнел, по лицу пробежала дрожь. Выручил азарт болтуна, едва успевшего войти во вкус.
Лютик, ровно великий оратор или знаменитый актер, помахал Богатичу с самым безмятежным и уверенным видом:
— Хорошо, что вы пришли. Я тут как раз рассказываю, что помощник мне нужен, просто как хлеб насущный. Присаживайтесь. Выпьете фречу?.. С вами все в порядке. Одна только маленькая загвоздка.