И все-таки Гажи упорно держался за свою мечту, что именно он найдет после облавы зайчатину в сугробах.
Финал этих мечтаний всегда был один и тот же. Принеся зайцев объездчику и его жене, Гажи обязательно поставит условие и будет твердо на том стоять, чтобы ему во что бы то ни стало тоже дали немножко заячьего паприкаша!
Ах! До чего же вкусен, должно быть, паприкаш из зайчатины! Даже запах у него такой, что голова кружится! А уж на язык!..
Ей-богу, порой, зажмурив глаза и мечтая о паприкаше, Гажи почти готов был считать тот сказочный, невероятный момент, когда судьба вложит в руку ему ложку с горячим, жирным, дымящимся паприкашем, чем-то вроде райского блаженства, о котором он так много слыхал в церкви, сидя во время проповеди в самом заднем углу. Вот как сильно захотелось Гажи заячьего паприкаша.
Пролетели летние месяцы. Пришла осенняя слякоть, по утрам на траву стал ложиться иней. Свиней в такое время не выгоняют на пастбище. И объездчица не готовит уже еду в летней кухне: вот еще, насморк ей, что ли, себе зарабатывать!
Гажи снова вселился в летнюю кухню, расплачиваясь за жилье водой из колодца.
И вот наступил тот серый, пасмурный день, когда к вечеру пошел снег и падал, падал всю ночь.
Назавтра объездчик, само собой, получил через деревенскую управу извещение, что к обеду прибудут господа из банка — охотиться.
Конечно, прослышал об этом и Гажи. Но, увы, новость он встретил не с радостью, а с отчаянием.
Бедный Гажи дрова накануне колол у учителя. И ближе к вечеру один гнусный чурбак до того неудачно упал на замотанную в тряпье ногу Гажи, что серьезно ее повредил. Скорей всего проклятый чурбак один или даже два пальца сломал на ноге. Больно было ужасно.
Всю ночь не спал Гажи, не зная, куда деваться от дьявольской боли. Все баюкал, лечил, пеленал свою несчастную ногу. Но та не только не заживала, а, наоборот, становилась все хуже и хуже.
Распухнуть она распухла уже давно. Правда, резкая, невыносимая боль в ноге к утру как будто прошла. Но зато двигать ею Гажи совсем почти не мог.
Тут-то, сидя понуро в летней кухне, и узнал Гажи от сынишки объездчика: едут господа на охоту!
Такая страшная, жестокая несправедливость!.. Как с распухшей своей, в синих, зеленых пятнах ногой пойдет Гажи после охоты искать спрятанных зайцев? Как?
Вот как все неудачно сложилось, черт побери!
К обеду чуть ли не все население деревни собралось за околицей, выходящей к Заячьему полю, поглазеть, как охотятся господа.
А господа двинулись по поляне, образовав, как обычно, редкую круговую цепь, которая чем дальше, тем становилась все уже. Кое-где гремели ружья, сломя голову удирали косые, кто мог. А на холме веселилась деревенская публика.
С вершины холма прекрасно был виден весь широкий луг с черными фигурками охотников и мечущимися зверьками, которые, выскочив за пределы зловещего круга, вдруг, перекувыркнувшись, становились маленькими, неподвижными пятнышками на белом снегу.
Чем же в это время был занят Гажи? После того как сынишка объездчика сообщил ему о начале охоты, Гажи трудился над бедной своей ногой, стараясь намотать на нее побольше тряпок, чтобы как-нибудь защитить ее от холода и от толчков. Потому что Гажи твердо решил про себя, что, с больной ногой или как, он обязательно двинется после охоты искать законную свою добычу.
Так что взял Гажи старую, всю в лохмотьях и дырах, попону и стал осторожно в нее заворачивать свою поврежденную ногу.
Этим он и занимался до самого полдня. Собрал все бечевки в своем жилье, чтобы получше укрепить попону. Бечевка то резала ногу, то слишком была свободна. Пришлось повозиться ему с этим делом.
Но наконец кое-как все же получилось.
Голоса деревенских, собравшихся на холме поглазеть на господское развлечение, стали как раз доноситься до летней кухни Гажи, когда он закончил пеленать свою ногу.
Гажи приноровился, напрягся и встал, чтобы тоже пойти на холм, не пропустить редкое зрелище.
Вот здорово! Если взять еще палку и на нее опереться то Гажи, хромая, кривясь и волоча ногу, кое-как все же способен был передвигаться.
И вот он стоял в толпе деревенских.
А на них, как во время какого-нибудь гулянья, нашло-накатило веселье. До господской охоты им почти уже и не было никакого дела. Мало кто из стоящих на вершине холма еще смотрел вниз, на Заячье поле.
Зато народ вовсю принялся играть в снежки. Парни, девки с громкими криками, с визгом бросали друг в друга липкими комьями. Но веселье передалось незаметно и старикам, дряхлым бабкам, и вот уже те норовили тоже засунуть друг другу снежок за шиворот. Рядом слепили снеговика и принялись его обстреливать. А там, где склон был покруче, катились, среди визга и хохота, санки.
Среди всей этой веселой, шумной суеты топтался и Гажи. И вид у него был, ей-богу, совсем не веселый, а очень даже мрачный.
Замотанная больная нога его вела себя очень скверно. Чувствовал Гажи, вряд ли она выдержит долгий путь. Да и попона, в которую он укутал ногу, плохо держалась. Завязки на ней быстро ослабли, и она то и дело грозила свалиться.
А тут еще оказался Гажи на дороге у кучки парней и девок, которые гонялись друг за другом и бросались снежками. Бедного Гажи затолкали, свалили в снег. Какая-то девка, паршивка, споткнулась о него и упала, да при этом так саданула его по больной ноге, что он съежился и зашипел. А она еще его же и обругала: чего болтается под ногами?
Но не обиделся на нее Гажи. Что, разве не права эта девка? Они молодые, им порезвиться надо!
Только на самого себя рассердился Гажи: в самом деле, чего он сюда притащился? Только силы расходует понапрасну! И подвергает риску свою вечернюю экспедицию!
Да-да! Гажи все еще не отказался от вечернего своего плана: пойти после охоты за зайцами.
Пока он доковылял обратно к себе, в летнюю кухню, план этот у него в голове превратился в четкую программу.
Сначала он хорошо отдохнет до конца охоты. А заодно полечит еще свою ногу, заново запеленает ее. Приготовит, кроме костыля, еще одну палку, для зайцев: чтобы, как в прошлом году, не бродить за ней по кустам. И еще…
Господи милосердный! Только раз, один-единственный раз, не оставь, не обойди своей милостью!
Слезные, идущие от сердца, молитвы Гажи неслись в пустое, угрюмое зимнее небо, пока он, вернувшись в свою нору, усердно занимался ногой и прочими своими делами.
Беда только в том, что после бессонной ночи, измученный болью и переживаниями, Гажи чувствовал, как все сильнее его охватывает неодолимая, свинцовая вялость.
Напрасно разжигал себя Гажи сладостными мечтами о заячьем паприкаше. Тело его как бы начало постепенно неметь. В глазах метались какие-то странные искры и сполохи.
Лечь, укрыться и спать! Каждая клеточка, каждая жилка старого его тела кричала об этом.
Встряхнулся Гажи, пытаясь прогнать сонливость… Дело-то уже идет к вечеру! Еще проспит время, когда пора будет идти за зайцами. Нельзя, никак нельзя ему задремать!
Нельзя-то нельзя! Только неодолимая дрема, как омут — выбившегося из сил пловца, затягивала и затягивала несчастного Гажи.
И увидел он вдруг, что стоит посреди снежного поля, а вокруг, словно какие-то диковинные цветы, алеют свежие пятна крови… И каждое из алеющих пятен прячет в себе черное ядро: застреленного и спрятанного в снегу зайца… Но тщетно подходил Гажи к каждому из бесчисленных пятен, тщетно разгребал ногой снег… Ничего там не было, кроме снега, пропитанного заячьей кровью… Господи боже! Ты оставил-таки меня!
И казалось Гажи: вокруг, в чистом поле, клубится серый, грязный туман, а в нем рыскают хитрые, злобные, хищные существа. И существа эти то й дело выскакивают из тумана, чтобы утащить зайца из окровавленной снежной кучи… Вон один выпрыгнул! Вон другой… Каждый раз, когда Гажи направляется к красному пятну, его со злорадной улыбкой опережает проворный вор… Если бы поспешил Гажи, если бы обогнал вора, то сумел бы, наверно, схватить хоть одного зайца. Вон сколько их, кровавых пятен, краснеет еще на снега. аж до самого горизонта!
А ну-ка нажми, Гажи!.. И Гажи бежит, сломя голову, из последних сил… Все напрасно! Воры быстрее, чем он… Мечется Гажи туда, сюда, делает обманные движения, как играющие в салочки ребятишки, чтобы хоть раз, хоть у одной кучки опередить своих мучителей… И каждый раз — жестокое разочарование!.. Под красным снегом нет ничего, ничегошеньки не кроме мерзлой травы…
Он бы рад уже сдаться, прекратить эту страшную, бесполезную гонку. И — не может!.. Что-то толкает его, заставляет бежать с неистово бьющимся сердцем, задыхаться, проваливаться в снег… сходить с ума от боли и от душевной муки… метаться между кровавыми пятнами, хотя ноги уже — как свинец…
Любой, даже самый пустяковый, охотник, да и вообще любой человек знает, в какой странной, неразумной традиции воспитаны все старые зайцы.
Непревзойденной вершиной заячьей тактики считают старые зайцы правило: ни за что на свете не вскакивай, услышав подозрительный шум или шорох! Ни в коем случае! Напротив: если уж ты, то есть заяц, почуял вблизи угрозу, замри, затаись в своем убежище. Потому что лежащего, слившегося с окружающей местностью зайца очень трудно заметить; двигающегося же, бегущего увидит каждый. А ружья в руках у людей, как известно, бьют далеко, да и палка, камень иной раз бывают опасны.
Эта наука старых зайцев, которая переходит от отца к сыну и которую заячья молодежь повторяет, как «Отче наш», вещь в общем нужная, мудрая и проверенная. И с ней было бы все в порядке, если бы не второй пункт.
Ибо второй пункт той науки, которую старые зайцы передают молодым, гласит: когда затаившийся заяц почувствует, что опасность его миновала, он должен тут же вскочить и — давай бог ноги! На всякий случай нужно удрать как можно дальше от того места, где его потревожили, где ходит человек.