«Множество остяков, живших на Иртыше и на Оби, подошли однажды к городку и целый день с такой силой наступали на него, что русские только с великим трудом могли их отразить. Хотя к ночи остяки и отступили, но на следующий день, еще до рассвета, они стали готовиться к новому, более сильному наступлению. Они принесли с собой своего знаменитого шайтана, которого белогорские остяки почитают больше всех других, Поставили его в виду городка на дерево и приносили ему жертвы, прося его помощи для победы над русскими. Но благодаря этому шайтану русским удалось освободиться cpaзy от всех вражеских нападений. Мансуров велел навести на шайтана пушку, и когда он был разбит на мелкие куски, то этого было достаточно, чтобы рассеять толпы остяков, которые теперь ни на кого уже больше не могли надеяться. Они отправились назад в свои юрты, а те, которые жили поблизости, через несколько дней вернулись к Мансуровскому зимовью с ясаком и поминками, прося установить с ними мирные отношения, чтобы им больше не опасаться русских».
Но, кто знает, может, это другой идол, так сказать заместитель его, а сам он пребывал в то время где-нибудь на Конде — единственной крупной реке, не освоенной Ермаком?
Сто с небольшим лет спустя за идолами народов, населявших бассейн Оби, открылась новая охота. Основательная. Говоря языком нашего века — тотальная.
В 1702 году в Тобольск прибыл новый (десятый уже) митрополит тобольский и сибирский Филофей, в миру — Лещинский. Воспитанник Киевской академии, дававшей весьма солидное по тому времени образование, Филафей был человеком разнообразных и порой весьма неожиданных увлечений.
Он, например, любил стихи, и один из его биографов утверждает, что «такой был охотник писать стихи, что писал их. (вероятно, в часы раздумья и вследствие мгновенно возникшей какой-нибудь особенной мысли) на пробелах деловых бумаг и на поступивших на его имя конвертах».
Кроме силлабических виршей, он увлекался театральными представлениями и завел в Тобольске первый на Урале и в Сибири театр, для которого сам «славные и богатые комедии делал».
С увлечением создавал он первую же на Урале и в Сибири славяно-латинскую школу — затея была одобрена Петром I. Добивался и устройства в Тобольске типографии для печатания учебников, но здесь потерпел неудачу: в этой просьбе Петр ему отказал.
И было у Филофея еще одно увлечение, правда имевшее прямое отношение к его служебным обязанностям. Он любил крестить «инородцев», обращать их из языческой в православную веру.
Все девять предшествовавших ему сибирских митрополитов, вместе взятые, не окрестили столько татар, остяков и вогулов, сколько окрестил их Филофей. Он развил в этом отношении активнейшую, прямо-таки бурную деятельность.
С поразительной для его возраста и здоровья настойчивостью он предпринимал одну за другой опаснейшие далекие экспедиции — и крестил, крестил, крестил… Всех, кто попадется под руку.
Особенно активен Филофей был в период с 1709 по 1721 годы. В нюне 1712 года он на каком-то хлипком суденышке плавал к березовским остякам. В феврале 1714 года — Филофей в Пелыме, крестит вогулов. В том же году летом — опять в Березове. На следующий год — он уже у кондинских вогулов. В 1716 году — пробирался вверх по Оби, к сургутским остякам. В этом же году крестил нарынских и кетских остяков. К 1720 году Филофей (согласно собственному донесению по начальству) крестил до тридцати тысяч язычников и магометан.
Годы 1720–1726 ретивый «креститель» отдыхал от дел в монастыре, замаливая грехи. Но летом 1726 года, за год до смерти, он — уже семидесятишестилетний старик — снова едет в самые низовья Оби — в Обдорск. Здесь настырного старца остяки чуть было не отправили на тот свет, поближе к богу, о котором он проповедовал; однако Филофей не только остался жив, но и прибавил еще какую-то цифру к общему числу душ, уловленных им в лоно христианской церкви.
Надо сказать, что души эти ловились довольно легко. Надеть на шею блестящий крестик, испить ложечку красного вина, дать себя помазать масленой кисточкой по лбу — это даже нравилось: они и сами мазали своим богам губы салом и кровью жертвенных животных! Получить новое имя — тоже неплохо, что-то вроде запасной одежки! Даже выстроенные для них русскими церкви можно терпеть: пусть себе строят, они нас не трогают!
Вот только с идолами своими им расставаться не хотелось.
— Терпим! — говорили они с детской хитрецой. — Нам не мешают. А на охоту идешь — помогают. Пусть наши с вашими стоят. Не подерутся.
На этой почве возникало немало недоразумений: то в церкви у алтаря попы найдут языческих идолов, то у Христа оленьей кровью вымазаны губы…
Было и другое. Не всегда одной лишь проповедью обходился Филофей и его прислужники. Еще в 1703 году в своей большой челобитной царю Петру («о 25 статьях» 1) он просит разрешить ему сурово преследовать иноверцев, уклоняющихся от обращения в христианство, вплоть до умерщвления. На сие Петр не согласился, уговаривая фанатичного миссионера быть помягче. Но до неба высоко, до царя далеко. Даже в апологетических «житиях» Филофея и то проскальзывают недвусмысленные упоминания о его жестокостях.
Детски-наивные и в общем-то мирные «инородцы» научились соответственно реагировать на это. Случалось — и церковка сгорит дотла; бывало, кто-то из миссионеров и еле ноги унесет, а иной и головой поплатится за слишком ретивое приобщение к вере Христовой. Бывало, и самого Филофея за бороду хватали. Все бывало, всякое бывало…
Сподвижником Филофея во многих походах его и бытописателем их был воспитанник Киевско-Могилевской коллегии Григорий Новицкий, попавший в Тобольск не по своей воле, а, говоря его словами, «брани смущения междоусобные и времен злоключение предаша неволи». Короче говоря, отправился в «места не столь отдаленные» — в ссылку.
Грамотный и толковый человек, хорошо знавший Овидия, не чуждый и сам виршеплетству, Новицкий оставил нам блестящее описание похождений Филофея. Вероятно, современники читали его «Краткое описание о народе остяцком», как увлекательный приключенческий роман. Нам, избалованным «классикой» библиотечки военных приключений, может быть, оно покажется не столь интересным, да и — надо прямо сказать — недоступным по языку (его нужно переводить с русского на русский), ио право же, оно увлекательно.
Сочинение имело успех и не только как чтиво. Им пользовались многие историографы Сибири: Сулоцкий, Черепанов, Спасский и более других — швед (или немец) И.Б. Мюллер.
Этот пленный драгунский капитан перевел «Описание» Новицкого и включил его целиком в свою книгу «Жизнь и нравы остяков», нигде даже не упомянув имени истинного автора. В наше время он, несомненно, удостоился бы хлесткого фельетона и был бы привлечен по соответствующей статье Уголовного Кодекса за плагиат.
В те годы Мюллеру его нечестная махинация сошла с рук, он цитировался во всей Европе как автор оригинального сочинения; а Новицкого вспомнили лишь у нас, да и то вдолги после его смерти.
Новицкий очень интересно рассказывает и о «лдистом окиане» и о «пределах полунощных», и о костях легендарного зверя «маманта» (который «иже влагою земною живет и в пещерах земных обретается»), и о многом другом. Но есть в этом описании места, могущие нас в данном случае заинтересовать.
Это — рассказы о преследовании идолов и об уничтожении их. Таких эпизодов в сочинении Новицкого, пожалуй, больше всего.
Филофей и его помощники хватали идолов больших средних и малых, видя в них главное зло, и уничтожали их. Каких только идолов не попадалось им в руки! Один «изсечен бе из древа, одеян одеждою зеленою, злаобразное лицо белым железом обложено, на главе его черная лисица положена». Другой «в среде поленце от пятьдесят лет прикладными обвитое сукнами, а на верху с жести изваянная личина, мало что бяше подобие человека». Третий — тоже высечен из дерева «наподобие человече, сребрен, имеющ лице: сей действием сатаниным проглагола бездушный и предвозвести надходяще себе близь разорение». Вспомним, что Золотой Бабе приписывали функции оракула. Этот тоже «предвозвещал».
Одного из них шайтанщики просили осенить крестом и сохранить наравне с иконами, для чего они обязались построить специальную церковь. Новицкий говорит, что споры между шайтанщиками и миссионерами продолжались до ночи, а затем идола кто-то выкрал и подставил вместо него другого; этот и был сожжен, а тот, что украден, унесен в дальнее место. Так что, хотя Новицкий и говорит, что Филофей «все кумиры бездушные сокрушиша, скверные капыща и кумирницы разореша и сожгоша. Прострежеся падеж и разорение сих даже до Березова», кое-каким идолам у далось спастись.
Новицкий считает, что главных, «первоначальных» богов во всей «остяцкой стране» было три: Старик Обский, Гусь и Кондинский.
Старик Обский — сооружение сложное, «имеюще скверное свое хранилище в усть Иртиша недалече от Самарова града… Бысть же сей по их зловерию бог рыб… дека некая, нос аки труба жестяны, очеса стекляны, роги на голове малые, покрит различными рубищы, сверх одеян червленою одеждою з золотою грудью».
Другой — Гусь — попроще: «…Гусь боготворимый идол их бяше изваян из меди в подобие гуся; име скверное жилище в юртах Белогорских при великой реке Оби… почитается бог птиц водяных».
Третий «…первоначальный же и паче всех настоящий кумир» обитает в одной кумирне с Гусем в Белогорских юртах.
Первых двух идолов крестовой рати Филофея, кажется, удалось уничтожить. А вот третий… Его судьба, по словам Новицкого, была такова: «Егда искоренящася идолобесие, сохраниша cezo истукана и унесоша в Конду, откуда же и Кондийским нарекоша».
Но куда же именно «унесоша»? В село Кондинское на Оби или на реку Конду? Можно понять и так и так.
Позднейшие ученые, в частности К.Ф. Карьяляйнен, считают, однако, что божество, избежавшее сожжения, было унесено на реку Конду — в Нахрачи.