Заметим, кстати, что Демьянское — село, где некогда было одно из главных мольбищ остяков.
Лишь 14 мая около деревни Цингалинской «Ангара» встретила группу Кузнецовых. Они присоединились к экспедиции.
Из Обдорска (точнее — из Иондырских юрт на протоке Вылпосл) в конце мая экспедиция, погрузив на восемьдесят оленьих нарт имущество и людей, вышла в направлении к реке Собь. Дальнейший путь предполагался таким: верховье реки Лонготеган — река Ходата — Щучье озеро — гора Большой Заяц — река Кута — гора Минисей — река Кара — мыс Толстый на берегу Карского моря — и обратно через реки Щучью и Байдарату к пескам Санго-паи на Малой Оби.
Об охоте компания словно бы позабыла — только раз, на стоянке в районе реки Харава, Н. Кузнецов и Болин «пошли с ружьями на розыски волков, но им не посчастливилось».
Зато вся группа Кузнецовых, а также и этнограф (если не считать его примыкавшим к группе) оживились при приближении горы Минисей.
Они «с нетерпением изо дня в день ждали, что на северном горизонте откроется гора Минисей». Но в ответ на их нетерпеливые расспросы остяки или молчали или избегали прямого ответа. «Когда останавливались на ночлег, они уверяли, что Минисей совсем близко; на следующий же день, когда отправились дальше, они заявляли, что до Минисея далеко». Их нежелание вести русских к этой горе было настолько явным, что Баклунд не преминул записать в отчете: «Небольшие переходы последних дней, жалобы остяков на усталость оленей, их заметное уклонение от прямого направления к г. Минисей, произвели… впечатление, как будто инородцы неохотно везут экспедицию к священной гope обдорских тундр».
Так вот в чем дело — гора считалась священной!
И тут я вспомнил вычитанное у В. Иславина в его книге «Самоеды в домашнем и общественном быту», вышедшей еще в 1847 году:
«Посреди самого острова Вайгача находится камень по имени Неве-Хэге, т. е. Мать болванов... У отца и матери божков четыре сына, которые все разбрелись по тундре ив разных местах промышляют по ней. Это: Ню-Хэ-ге — сын — истукан, маленький утес на Вайгаче; Минисей — возвышение у Уральского хребта…» и другие. Минисей!
Между прочим, именем Минисей остяки называли всю северную оконечность Уральского хребта, всю горную группу, которою Урал вдается в тундру. Из трех гор, составляющих эту группу, две имели название: путешественник Гофман в 1848 году дал им имена Минисей и Константинов Камень. Третью же гору, о названии которой ничего не у далось выяснить ни у местных жителей, ни в литературе. экспедиции предстояло окрестить. Едва ли без участия я самих Кузнецовых горе присвоили их имя.
Гора Кузнецовых оказалась господствующей вершиной северной оконечности Урала, Минисей и Константинов Камень были ниже. Зато Минисей имеет особо характерную форму, отличающую его от других окружающих гор. Он острым ребром выдается из впадины между горой Кузнецовых и Константиновым Камнем. Это — трехгранная пирамида. Верхняя часть одного из склонов образована почти вертикальной стеной кварцита и у вершины фантастически зазубрена. На одном из ребер — ряд неглубоких пещерок. У подножия горы — озеро.
Это озеро — Емыньлор, — по словам остяков, священное!
«Становится понятным, — пишет Баклунд, — почему гору выбрали главным хранилищем идолов».
Да, тут оказались и идолы. Предметы жертвоприношений стали встречаться еще при спуске с горы Кузнецовых в сторону Минисея, в пещерках склона горы. Много встретилось их на мыске священного озера.
Но, как говорит отчет: «Гора Минисей по части ожидаемых (кем?) на ней предметов культа не оправдала возлагаемых на этот счет надежд. Можно думать, что часть их была спрятана».
Остатки жертвоприношений да несколько деревянных идолов — вот и вся добыча тех, кто этим интересовался. Кто же интересовался этим больше других?
Первым на вершину Минисея поднялся Болин l Один! Что хотел увидеть там, на безжизненной вершине, помощник присяжного поверенного? Волков? Белых медведей?
На другой день в лагере появился пустозерекий ненец Сядей с караваном оленей, груженным запасами экспедиции. Где-то невдалеке он поджидал экспедицию в течение двух недель.
Заметим кстати, что Сядей по-ненецки — идол и что за две недели можно увезти горы не только всех идолов.
Все дни стоянки у горы Минисей поблизости кочевали ненцы. Многие из них нередко подъезжали к лагерю.
Ученым тут делать больше было нечего, предстояло отправляться в дальнейший путь на Север: на реку Кару и по ней к Карскому морю.
Но тут обнаружилось неожиданное. Группа Кузнецовых объявила о своем решении вернуться обратно. Хотя уж если они ехали охотиться, то заниматься этим можно было лучше всего у моря — там, куда шла сейчас экспедиция.
Кузнецовы забирали с собой и «своих» охотников, которые многим могли бы помочь ученым в их трудном походе, освободив их хотя бы от приготовления пищи, устройства жилища и прочего.
Столь же неожиданно собрался и этнограф Я., прихвалив с собой переводчика-ненца Максима Ядопчу, с которым он не расставался. (Этого переводчика как своего выученика дал экспедиции обдорский поп отец Иринарх.)
В результате такого распределения «с самого начала возникло серьезное затруднение для партии, направлявшейся на север, так как она осталась без переводчика r. самоедского языка», — констатировал в отчете вежливый Баклунд.
И это именно тогда, когда экспедиция вступила в края, населенные именно самоедами, то есть ненцами.
Мало того, «собранные в пути и вполне укупоренные коллекции возвращающаяся партия с собой не взяла». Их пришлось оставить в тундре под присмотром ненца Сядея.
Кузнецовы не постеснялись даже нахально обделить палатками ученых, продолжавших путь. «Во избежание недоразумений, — пишет Баклунд, — особенно со стороны Я., возвращающейся партии (всего 7 человек) были предоставлены две больших и одна малая палатки, продолжающая путь партия (9 человек) располагала, таким образом, одной большой и одной малой палатками». Пришлось купить берестяной чум.
Короче говоря, ученых беспардонно надули.
Как бы там ни было, экспедиция разделилась, и 10 июля партии отправились — каждая своим путем. «Машущие шапками и кинематографирующие уходящий караван до-минисейские спутники быстро скрылись из виду за первым поворотом речки…»
Даже киноаппарат, взятый для научных целей, не побрезговали забрать с собой «до-минисейские спутники»!
Но ученые были довольны: «Баба (особенно такая!) с возу — кобыле легче». Избавившись от капризных и неудобных спутников, они, хотя и не без трудностей, успешно добрались до берегов Карского моря и, обогнув Урал с северо-востока, форсировав реки Байдарату и Щучью, 30 августа вышли на Малую Обь в районе рыболовных песков Санго-пан. Отсюда их на лодках перевезли на Халас-пугор — Кладбищенский остров. Здесь экспедиция поставила свой лагерь между группой чумов и обширным кладбищем, «носящим некрасивые и слишком откровенные следы недавнего посещения коллектора этнографических редкостей Яча». Так гласит отчет. Баклунд был тактичен.
Как же возвращались «до-минисейские спутники», вышедшие со стоянки номер двадцать шесть одновременно с группой Баклунда?
А они и не выходили!
После ухода северной партии группа Кузнецовых оставалась здесь еще три дня. Здесь — около священной горы Минисей. Что они делали там, в отчете не сообщается. По-видимому, это осталось неизвестным для остальных.
Лишь 13 июля партия вышла в обратный путь и 1 августа, на два дня позднее Баклунда, добралась до Сангопан. Через два дня ее привезли в Обдорск.
Этнограф же пустился один дальше — вниз по Оби. Что он там делал, отчасти уже известно из отчета о посещении Кладбищенского острова. Полтора месяца он копался где-то на Оби, в отрезке между Офдорским устьем и рекой Щучьей. В своем отчете впоследствии он докладывал, что «… изучал обстановку старых заброшенных остяцких и самоедских кладбищ, вскрыл и осмотрел 402 могилы… Собрано больше 300 черепов… приобретено небольшое количество остяцких и самоедских вещей, среди которых главное внимание обращают на себя предметы культа, грубые идолы с жертвенных мест… одетая в горностаевый халат фигура бога Орта с медным ликом…»
И так далее. Только 16 августа, с последним пароходом, этнограф прибыл в Обдорск. Задержавшаяся из-за него экспедиция на другой же день отправилась домой. Кузнецовы и Болин выехали еще 8 августа.
«Громоздкую этнографическую коллекцию» (слова из отчета) отправили в Тюмень с баржой: пароход отказался взять ее.
Коллекция эта почему-то считалась собственностью братьев Кузнецовых. В отличие от других коллекций — геологической, зоологической, ботанической — она была передана Московскому университету как дар Кузнецовых.
Какая охота влекла братьев-чаеторговцев на далекий Север? Охота за черепами? Уж очень подозрительно их пристрастное внимание к жертвенным и священным местам, слишком откровенно поплевывали они на остальные, истинно научные цели экспедиции.
Уж не искали ли они следы чего-то такого, что, как они, возможно, думали, окупило бы все их расходы на «увеселительную охотничью поездку»?
Вероятно, только священное озеро у горы Минисей знает, чем они занимались три дня после того, как остались там одни.
Вот уж верно, что — не знаешь, где найдешь, где потеряешь. Я уже совсем запутался в изобилии выписок, в сотнях разных предположений — своих и чужих — и потерял путеводную нить, которая могла бы привести меня к каким-то выводам.
Но вдруг, мне кажется, я нашел эту нить, нашел путь к выводам. Пусть они расходятся с общепринятыми, я готов стоять за них.
А дала мне эту нить рукопись. Никому не известная рукопись неизвестного поначалу автора.
Однажды мне сообщили адрес человека, распродававшего старые книги и вещи. Денег у меня, конечно, было немного, но на одну-две книжечки — из тех, что давно ищешь и никак не найдешь, я бы мог выделить из только что полученной стипендии.