тарый трюк Лесть. — Она сопровождала каждое слово выразительными жестами. — Вы были превосходны. Вы не стали тратить время на комплименты моим волосам или фигуре, или тому, как я готовлю, или моему уму. Вы сразу нашли мое слабое место. Единственное, чем я горжусь. Мою силу. Вы пробормотали несколько глупостей о том, что я крепкий орешек, и я стала воском в ваших руках.
Николас прислонился больным плечом к спинке дивана.
— Дайте мне знать, когда закончите, — сказал он скучающим тоном. — Не хочу прерывать это мелодраматическое представление.
Она остановилась напротив окна и невидящим взглядом уставилась на высокую сосну. Нет, пронять его невозможно. Она бессильно опустила руки.
— Я должна была заподозрить неладное, когда вы так резко изменили свое мнение. Слишком внезапно, слишком легко. — Гордость не позволяла ей расплакаться в его присутствии. — Я собираю вещи и уезжаю сегодня днем. Меня не волнует, как вы доберетесь до Колорадо-Спрингс. Я позвоню вашей матери завтра. Поскольку я бросаю работу, она ничего мне не должна.
— Трусиха.
Рэйчел взорвалась от этого высказанного спокойным тоном упрека, но вспышка гнева быстро прошла.
— Вам больше не удастся манипулировать мною. — Ей хотелось кричать, швырять вещи. Вместо этого она направилась к лестнице.
И внезапно налетела на скамеечку для ног.
Приземлилась она прямо на диван. На колени к Николасу.
Поморщившись, когда она ударилась о его руку, он отодвинул ее в сторону.
— Черт. Вы, наверное, брали уроки у этого бандита Донета. Если мои клиенты собираются вести себя как те парни, которых я ловлю, то мне, пожалуй, лучше подыскать себе другую работу.
— Ой, Николас, извините. Я не смотрела под ноги. Чем я могу вам помочь? Вызвать врача? Я могу отвезти вас в ближайшую больницу. Я сделала вам больно?
— Не тогда, когда свалились на меня. — Он посмотрел поверх нее и пробормотал: — Больно то, что вы думаете обо мне как о мошеннике и обманщике.
Он выглядел совершенно сломленным, и Рэйчел захлестнуло чувство вины.
— Я не это хотела сказать. — Под его укоризненным взглядом она поправилась: — Наверное, я подразумевала что-нибудь в этом роде.
— Вы говорили очень жестокие вещи. Вы ранили мои чувства.
— Николас, извините меня, я… — Рэйчел застыла. — Опять вы за свое. Манипулируете мной.
Николас обхватил ее за плечи здоровой рукой. Его глаза смеялись.
— С вами так легко, училка. Ваше слабое место — вовсе не ваша сила. Ваше слабое место — мягкое сердце.
— Вы хотите сказать, мои размягченные мозги, — произнесла она с горечью. — Вы подшучиваете над моей решимостью восстановить доброе имя моего отца. Не так ли? Вы высмеиваете меня тех пор, как мы встретились. Мои волосы, мои украшения. Мою боязнь воды.
— Я никогда не высмеивал вас.
— Ладно. Мне все равно. — Она сделала попытку встать, но он держал ее железной рукой. — Отпустите меня. — Какую же огромную ошибку она совершила, приехав сюда! Ей не только не удалось снять обвинение с отца, но и пришлось познакомиться с Николасом.
— Вы не замолкали слишком долго, чтобы я мог высказать свое мнение.
— Оно заключается в том, что вы победили. Не в случае с моим отцом. Я все равно намерена доказать его невиновность без вашей помощи. — Нет, она не станет очередной женщиной в его коллекции, как бы хотелось ему. — Вы победили, и я уезжаю. Как только сложу вещи. — Ей не нужен Николас Бонелли. Ей никто не нужен. Она хорошо усвоила уроки своей матери.
После смерти отца мать отклоняла любое предложение о помощи. Рэйчел была совершенно убита и рыдала, когда им пришлось выехать из дома, потому что жалованья матери не хватало, чтобы выплачивать ссуду, взятую на его покупку. Миссис Стюарт тогда набросилась на дочь, называя ее эгоисткой, неженкой. Позже мать горячо обняла ее и просила прощения, но Рэйчел не забыла урока. Слезы — это для грустных фильмов и книг, никогда в жизни она не будет больше настолько слабой, чтобы заплакать от жалости к самой себе.
Конечно, случались тяжелые моменты, когда она завидовала тем, кто мог позволить себе быть слабым. Порой даже думала, как хорошо было бы опереться на кого-нибудь. Но никогда не делала этого. Рэйчел не была слабаком. Она попыталась сбросить тяжелую руку Николаса со своих плеч.
— Расслабьтесь. Вы никуда не уедете.
— Я же сказала. Я уезжаю. — Гнев переполнял ее. — Вам не следовало обещать мне взяться за это дело. — Ему не следовало располагать ее к себе. — Я ненавижу людей, которые говорят одно, а имеют в виду совсем другое. Я сама себя обманывала, веря в то, что смогу восстановить доброе имя отца. — Веря в то, что поцелуи Николаса что-то значили. — Я — глупое маленькое существо — провела последние пятнадцать лет в убеждении, что обязана снять вину со своего отца. Но на самом деле я так же далека от этого, как от того, чтобы переплыть это проклятое озеро. Я — полное ничтожество, неудачница, хотя ненавижу проигрывать. — Неудивительно, что Николас не смог бы полюбить ее. Предательская слеза прорвалась сквозь оборону и побежала по щеке.
— Прекратите, черт побери. Вы же знаете, я ненавижу, когда женщины плачут.
— Я не плачу. — Она ударила себя по лицу. — Это случается только тогда, когда я злюсь.
Николас намотал ее локон на свой палец.
— Во всем виноваты рыжие волосы.
— Мои волосы тут ни при чем. Мне надоели люди, уверяющие, что у рыжеволосых дурной характер. Он ничуть не хуже, чем у блондинки, или брюнетки, или у лысого человека. Цвет волос не имеет никакого отношения к темпераменту. Просто вы ищете очередной повод, чтобы посмеяться надо мной.
Она попыталась подняться, но он потянул ее за локон.
— Вы никуда не уйдете до тех пор, пока мы не выясним между собой кое-какие вещи. Да, я дразнил вас за ваши украшения, за то, что вам не хватает твердости в обращении со Скотти, но я никогда не высмеивал вашу боязнь воды. Что же касается ваших волос… — Он сжал пальцами ее голову, повернув лицом к себе. — Я ими восхищаюсь, а вовсе не подшучиваю над ними.
Она посмотрела ему в глаза, и это было главной ошибкой. Она не хотела ему верить, но он так хорошо изображал искренность. И еще одно. То, что постепенно разгоралось в глубине его глаз и от чего у нее все внутри сжалось.
— Прекратите, Николас. Хватит мне льстить.
— Хорошо.
Резкий укол разочарования подсказал ей, что она надеялась услышать от него совсем другой ответ.
— Я знаю, что вам не нравятся рыжие волосы. Я похожа на морковку, на клоуна, на…
— Женщину, которая слишком много говорит.
Рэйчел не совсем поняла, как это случилось, но неожиданно она оказалась лежащей на спине, а Николас был сверху. Она открыла рот, чтобы возразить.
Николас воспользовался тем, что ее рот открыт.
Он всегда поступал не по правилам. Целовал ее, хотя она его ненавидела. Рэйчел осторожно обвила руками его талию. Он ужасный обманщик, манипулятор, мошенник. Через рубашку она ощущала его силу, его твердость. Его рука в повязке слегка прижалась к кончикам ее грудей. Восхитительные ощущения вскипали в ее крови. Он уже знал, как доставить удовольствие ее губам, рту, языку. Жар охватил ее.
— Вы такая же упрямая, как ваши волосы, — пробормотал он, не отводя губ.
Ну кто бы решился столкнуть с дивана искалеченного человека? Она же не умрет, если поцелует его. Ей нравился вкус его губ.
В конце концов Николас поднял голову.
— Горячее сердце, испепеляющий рот и раскаленные волосы. Это смертельная комбинация. — Он поиграл с ее локоном. — Мне никогда еще не приходилось трогать такие волосы. Они, как маленькие пружинки, наматываются на пальцы мужчины, не давая ему уйти.
Его улыбки — смертельное оружие. Должен быть закон, запрещающий их. Дыхание — его или ее — громко отдавалось у нее в ушах. От него пахло мылом и лосьоном после бритья.
— Мне нравится целовать вас, — сказал он.
— А мне не нравится вас целовать, — солгала она. — И вы мне не нравитесь. — Когда он снова будет цел и невредим, она должна найти его и размозжить ему голову бейсбольной битой. Только ей никогда больше не захочется видеть Николаса Бонелли.
Мышцы Николаса расслабились, когда он отстранился от Рэйчел и устроился подальше на диване, опираясь на здоровую руку и глядя на нее. Он осторожно пронес свою загипсованную лодыжку над ее ногами, слегка царапая их.
Если бы она захотела, она могла бы уйти, но ей казалось несправедливым воспользоваться его состоянием. Она сложила руки на груди и взглянула на него.
— Ну?
Он удивленно поднял бровь.
— Ваши ученики дрожат, как осиновые листочки, когда вы смотрите на них таким суровым, многозначительным взглядом?
— Я не верю, что дисциплину у детей можно поддерживать страхом и угрозами.
— Только у меня, да?
— Почему бы и нет? Это хорошо действует.
При этих словах, сказанных саркастическим тоном, на его губах заиграла кривая усмешка.
— Вы ведь не бросите работу здесь?
— Напротив. Вы только что назвали меня трусихой, помните? Так вот я бросаю эту работу. Бросаю нянчиться с вами. Перестаю рассчитывать на вас.
— Ничего вы не бросаете, — облегченно сказал Николас.
— Кто же меня остановит?
— Я.
— Вы? С какой армией? Вы такая развалина, что не смогли бы удержать и падающего младенца.
— Вы правы. — Он жалобно посмотрел на нее. — Вы не можете меня бросить. Как я справлюсь?
— Используйте левую руку, чтобы позвонить по телефону и вызвать сюда одну из дам вашего гарема.
— Если я в такой плохой форме, что не смог бы удержать падающего младенца, то как я справлюсь, пока сюда кто-нибудь доберется? — Он покачал головой. — Грустную картину представляет собой наша педагогическая система, если учитель способен рассуждать столь нелогично.
У нее упало сердце. Не от его слов. От дразнящих искорок в карих глазах и ленивого мужского удовлетворения, исходившего от него. Он был вероломным, лживым, разрушительным, будоражащим чувства самцом.