Ноги начали замерзать, нельзя было терять ни секунды. Пройдя между пустыми банками из-под краски, похожими на неуклюжих монстров, он вышел к свисающей перепутанными кольцами с крышки холодильника веревке толщиной с его тело.
Вот уж настоящее везение. Рядом с высящейся, как башня, коричневой бутылкой из-под скипидара Скотт нашел мятую тряпку розового цвета. Судорожно обмотал часть ее вокруг тела, подоткнул под ноги, а на оставшуюся свободной часть лег спиной, ощутив под собой ее морщинистую поверхность и провалившись в нее, как в перину. От тряпки густо пахло краской и скипидаром, но ему уже было все равно. Укутавшись, он вскоре погрузился в ласковые объятия тепла.
Запрокинув голову и прищурившись, Скотт смотрел на такую далекую крышку холодильника. Оставалось преодолеть подъем в семьдесят пять футов. На стенке холодильника не было ни единой щербинки, в которую он мог бы поставить ногу. Опоры для ног надо будет искать на самой веревке. Но, по всей видимости, все семьдесят пять футов придется преодолеть, подтягиваясь на руках.
Глаза закрылись, и некоторое время Скотт пролежал, не открывая их. Медленно дыша, он старался максимально расслабиться. Если бы в желудке унялась острая боль, вызванная голодом, он смог бы уснуть. Но эта боль волнами обрушивалась на стенки желудка, и от этого тот недовольно урчал. Скотт недоумевал: неужели ощущения не обманывали его и желудок его был совершенно пуст?
Поймав себя на том, что он весь отдался мыслям о еде — о ростбифе, роняющем капли пряного соуса, и бифштексе, щедро посыпанном грибами с коричневыми краями и луком, — Скотт понял, что ему пора вставать. Пошевелив еще раз отогревшимися пальцами ног, он сбросил с себя скользкое покрывало и встал.
Только теперь он вспомнил о происхождении тряпки, под которой отогрелся.
Это был обрывок нижней юбки, когда-то принадлежавшей Лу, но уже давно изношенной и выброшенной в коробку со старым тряпьем. Подняв уголок тряпки, Скотт помял пальцами мягкую ткань и ощутил странную, острую боль в груди и животе. Но уже не голод мучил его, а память об утерянном.
— Лу, — прошептал он, не в силах отвести взгляд от материи, которая когда-то касалась теплого, испускающего нежный аромат тела жены.
В сердцах Скотт бросил тряпку, и на лице его застыла суровая маска. Он поддал тряпку ногой. Потрясенный этим новым переживанием, отвернулся от тряпки и пошел твердым шагом к краю стола. Подойдя к веревке, ухватился за нее руками. Она была такая толстая, что он не мог ухватиться за нее пальцами. «Значит, придется ползти по ней, как по дереву».
К счастью, веревка свисала так, что первую часть пути Скотт мог проползти на четвереньках.
Он потянул веревку изо всех сил вниз, чтобы проверить, прочно ли она крепится наверху. Веревка чуть-чуть поддалась, потом натянулась. Скотт потянул еще раз. «Все, прочно держится». Но это означало крушение всех его надежд на то, что ему удастся сбросить вниз вместе с веревкой коробку печенья. Коробка лежала на скрученной кольцами на крышке холодильника веревке, и он питал некоторую надежду на то, что ему удастся стащить ее вниз.
— Ладно, — сказал Скотт и, набрав в легкие побольше воздуха, полез вверх.
Карабкаясь по веревке, он пользовался методом жителей побережий южных морей, при помощи которого они забираются на кокосовые пальмы, — колени подбирал повыше, тело выгибал дугой, сдавливая веревку ступнями, обхватив ее руками и цепляясь за нее пальцами. Не глядя вниз, Скотт упорно лез вверх.
Тяжело задышав, он напряг все мышцы, судорожно вжимаясь телом в веревку, которая сползла на несколько дюймов, а для него — на несколько футов вниз. Веревка заходила из стороны в сторону, извиваясь легкими волнами, а он висел на ней, дрожа всем телом.
Через несколько мгновений веревка замерла, и Скотт опять полез вверх, но теперь много осторожнее.
Через пять минут он добрался до первой петли свисающей веревки и уселся на ней верхом. Сидя, как на качелях, Скотт крепко держался рукой за веревку, упираясь спиной в холодильник. От стенки холодильника веяло холодом, но халат на нем был из толстой материи и поэтому холода он не чувствовал.
Скотт оглядел все необъятное пространство царства погреба, в котором жил. Где-то далеко — почти в миле от себя — увидел край скалы, груду садовых кресел, крокетные принадлежности. Взгляд его двинулся дальше. Вон там огромная пещера с водяным насосом, дальше гигантский водогрей, из-под которого выглядывает краешек его ночного убежища — крышки картонной коробки.
Взгляд переместился еще дальше, и он увидел обложку журнала.
Журнал лежал на подушечке на крышке металлического стола с ножками крест-накрест, который стоял рядом с тем столом, с которого он начал свой подъем по веревке. Раньше Скотт не замечал журнала, потому что его загораживали жестянки из-под краски. На обложке была фотография женщины. Высокая, вряд ли красивая, но хорошенькая, она стояла, облокотившись на камень, и на лице ее сияло выражение довольства. На ней были плотно облегающий красный свитер и не менее плотно сидящие черные шорты, закрывавшие только бедра.
Скотт пристально глядел на фотографию дородной женщины: улыбаясь, она смотрела с обложки прямо на него.
«Странно», — подумал Скотт, сидя на веревке и болтая босыми ногами в воздухе. Он уже давно не испытывал желания. Его тело нуждалось лишь в том, что поддерживало жизнь, — в пище, одежде и тепле. Его существование в погребе, с того самого рокового зимнего дня, было подчинено одной цели — выжить. Иных желаний для него как бы и не существовало. Но сегодня он нашел обрывок нижней юбки Луизы и увидел огромную фотографию женщины.
Взглядом, полным любовного томления, он проследил очертания ее гигантского тела — два холма высокой пышной груди, легкую возвышенность живота, два столба длинных ног, уходящих пирамидой вверх.
Скотт не мог оторвать взгляда от женщины. Солнечный свет играл золотом в ее темно-каштановых волосах. Ему казалось, что он чувствовал на губах их мягкую шелковитость. Ему казалось, что он вдыхал ароматное тепло ее тела. Мысленно скользя руками по ее ногам, Скотт представлял, какая у нее гладкая кожа. Он представлял, как наполняет целые пригоршни ее податливыми грудями, мысленно вкушал сладость ее губ и тонкой струйкой вливал в себя теплый дурман ее дыхания. Содрогнувшись от охватившего его чувства бессилия, Скотт невольно раскачал веревку под собой.
— О Боже, — прошептал он. — О Боже, Боже…
Он по многому изголодался.
49 дюймов
Выйдя из ванной с мокрым, распаренным от душа и бритья телом, он застал Лу в гостиной за вязаньем. Телевизор был выключен, и тишину нарушал лишь шелест редких машин под окнами дома.
Скотт задержался в дверях, глядя на Лу.
На ней был желтый халат, наброшенный на ночную рубашку. Халат и рубашка были из шелка и плотно облегали округлые выступы ее грудей, широкие бедра, длинные прямые ноги. Скотт почувствовал в нижней части живота резкое покалывание, как от электрического разряда. Как долго он не испытывал ничего подобного: то запрет врачей из-за обследований, то работа, то бремя не покидающего страха.
Лу взглянула на него и улыбнулась.
— У тебя такой свежий вид, — сказала она.
Не слова жены, не выражение ее лица, но что-то иное, необъяснимое заставило его вспомнить о своем росте и прийти в крайнее смущение. Скривив губы в жалкое подобие улыбки, Скотт прошел к дивану и сел рядом с Лу, тут же пожалев о том, что сделал это.
Она потянула носом воздух и сказала: «От тебя очень приятно пахнет». Она имела в виду запах его лосьона для бритья.
Скотт что-то тихо буркнул себе под нос, глядя на правильные черты ее лица, на ее пшеничного цвета волосы, зачесанные назад и завязанные в хвостик ленточкой.
— Ты выглядишь хорошо, — сказал он. — Просто здорово.
— Здорово! — усмехнулась она. — Не я, а ты.
Скотт резко наклонился к ней и поцеловал ее теплую шею. Лу подняла левую руку и медленно погладила его по щеке.
— Такая приятная, гладкая, — пробормотала она.
Он сглотнул. Было ли это игрой воображения, его самолюбия, или она действительно разговаривала с ним как с мальчиком? Скотт медленно убрал левую руку с ее такой горячей ноги и посмотрел на белую полоску, оставшуюся у него на пальце. Две недели назад ему пришлось снять обручальное кольцо из-за того, что пальцы у него стали слишком тонкими.
Прочистив горло, он спросил безо всякого интереса:
— Что ты вяжешь?
— Свитер для Бет, — ответила она.
— А..
Скотт молча сидел и смотрел, как жена ловко работает длинными вязальными спицами. Затем порывисто положил щеку ей на плечо. Мозг его тут же отметил: «Неверный ход». И от этого Скотт почувствовал себя совсем маленьким — ребенком, приникшим к матери. Однако он не пошевелился, думая, что было бы совсем уж нелепо сразу отодвинуться. Скотт чувствовал, как мерно поднималась и опускалась ее грудь и как у него в животе от нервов что-то напряглось, да так и не отпустило.
— А что ты спать не идешь, не хочешь? — тихо спросила Лу. Он поджал губы, по спине у него пробежал озноб.
— Нет, — ответил Скотт.
Опять показалось? А может, и вправду голос его, будто лишенный мужского тона, звучал как-то слабо, по-детски? Скотт угрюмо посмотрел на треугольный вырез халата жены, на глубокую впадину между двумя высокими холмами ее грудей. От того, что он подавил в себе это желание дотронуться до них, в пальцах у него возникла нервная дрожь.
— Ты устал? — спросила Лу.
— Нет. — Ответ получился слишком резким. Уже мягче Скотт добавил: — Немножко.
После некоторого молчания Лу спросила:
— А что же ты не доел мороженое?
Со вздохом он закрыл глаза. Может быть, это все и показалось ему, да что толку, он все равно сам чувствует себя мальчиком — нерешительным, ушедшим в себя, задумавшим глупую затею, — пробудить желание в этой взрослой женщине.
— Может, тебе принести его сюда? — спросила жена.
— Нет! — Скотт убрал голову с ее плеча и, тяжело откинувшись на подушку, мрачно оглядел комнату. Вся она была какая-то безрадостная. Их мебель еще стояла на старой квартире в Лос-Анджелесе, и