— Ну что вы! И я, и матросы будем очень рады помочь вам. Как, ребята?
— Так точно! — неожиданно хором, в один голос ответили моряки.
Все, в том числе и Оля, невольно улыбнулись, и холодок отчуждения, обычно возникающий в первое время между только что познакомившимися людьми, сразу же исчез.
Пригодились Шорохову знания истории флота. Да и говорил Виктор на этот раз с каким-то особым, самому себе не понятным подъемом.
И моряки, и Оля слушали внимательно. Только один раз, когда Виктор рассказал о подвиге капитан-лейтенанта Казарского, девушка спросила:
— А в новый отдел мы пойдем?
— Обязательно!
Новый отдел, посвященный Великой Отечественной войне и партизанскому движению в период оккупации города фашистами, существовал и раньше, но сейчас он значительно расширился, пополнился новыми документами.
В этом отделе они задержались долго и из музея вышли поздно. Колокольников, о чем-то пошушукавшись с товарищами, подошел к Шорохову.
— Разрешите, товарищ лейтенант, нам самостоятельно ехать в часть? Через пятнадцать минут отходит автобус.
Виктор подумал, взглянул на Олю.
— Езжайте! Старшим — Коваль.
— Товарищ лейтенант, я же не с вами пришел, у меня увольнительная! Мне еще в одно место…
— Хорошо. Колокольников, вы отвечаете за группу!
— Есть!
Моряки, на ходу разобравшись по двое, ушли.
— Виктор Иванович, зайдемте еще на несколько минут в музей, — вдруг попросила Оля.
Он удивленно посмотрел на нее, но согласился. Они снова медленно прошли по залам нового отдела. Оля, как и в первый раз, внимательно рассматривала экспонаты. Виктору хотелось спросить, может быть, она что-то ищет, но он промолчал. Молчала и Оля. Так молча прошли они мимо всех стендов, молча вышли из музея и остановились на тротуаре. День клонился к вечеру. Ветер стих, солнце освещало только крыши домов, и на улицах было как-то по-особому уютно.
— Спасибо вам, Виктор… товарищ лейтенант, — поправилась Оля. — Вы очень хорошо рассказывали.
— Ну, что вы! Рассказчик я совсем неважный, да и знания… Вот если бы капитан первого ранга был!.. А скажите, вы что-то разыскиваете?
Оля вздохнула.
— Так, ничего… Еще раз спасибо вам. До свидания…
— До свидания, — машинально повторил Шорохов. — А может быть, немного походим по городу? Вместе. Время еще раннее.
— Да, еще рано, — кивнула головой Оля. — Пойдемте…
И они пошли. Куда? Да они и сами не знали — просто так, по улице. Оле нравился этот немного молчаливый офицер, а Виктору приятно было слышать певучий южный говор девушки, видеть ее голубые с зелеными искорками глаза.
Как-то незаметно для себя они пришли на Приморский бульвар, остановились у парапета набережной. Начинало темнеть. Зажглись огни на кораблях, замигал на далеком мысу маяк, что-то сердито требовал гудками буксир, остановившийся на рейде. Море стало совсем черным, легкие волны наката с тихим всплеском гладили прибрежные камни, отражения звезд немного покачивались и, казалось, плыли куда-то в неведомое.
Вот на воду лег голубой луч прожектора, проложив светлую дорогу до самого горизонта, затем взметнулся вверх, к созвездиям, и сразу же погас. Стало еще темнее, еще ярче загорелись звезды. Неожиданно по кораблям прокатился мелодичный звон склянок.
— Вы на корабле служите? — спросила Оля.
Обманывать Виктор ее не захотел — к чему? Да и не мог.
— Нет. Я только что окончил училище и пока, — он сделал ударение на слове «пока», — служу на берегу.
— Вы так хорошо плаваете… Тогда волны были — даже на берегу страшно…
— Ну, героя из меня не получилось, — улыбнулся Виктор. — Девушку-то катер подобрал.
— А кто она?
— Не знаю… Я здесь недавно. А вы?
— Я тоже приехала всего несколько дней назад. На практику. Учусь в строительном институте.
— Да, здесь есть где практику проходить, — согласился Виктор. — Ведь город заново строится. А это мать с вами была?
— Да. Ей давно хотелось побывать здесь. Да что-то плохо себя почувствовала, уехала домой.
Замолчали. На рейде торопливо засигналил сторожевой катер, ему ответил береговой пост. Опять недовольно загудел буксир. А море совсем притихло, даже плеска волн не слышно.
Виктор взял Олину руку в свою. Она не отняла. Так и стояли они рядом, рука в руке, плечо к плечу.
Старший матрос Коваль направился прямо в новый парк. Там пустынно, да и кого могут привлечь только что посаженные деревца с двумя-тремя десятками листочков на прозрачных кронах — ни тени, ни затишья. А Павла тянет сюда больше, чем в тенистые парки, — ведь здесь все началось…
…Зима для Причерноморья выдалась необычайно суровой. Неделями лежал снег, даже в никогда не замерзающей бухте появились закраины. А потом сразу наступила весна. Запаровала, терпко запахла соскучившаяся по теплу каменистая земля, и по склонам разлилась фиолетовая кипень цветущего миндаля. Кому из жителей — будь то старожил или моряк срочной службы — не хочется, чтобы их город стал еще красивее?! И начались субботники, да не только по субботам, но и по воскресеньям, и в будние дни работали.
В один из таких субботников и встретились. И матросы и молодежь какого-то предприятия выравнивали площадку, чтобы посадить новый парк. Стайка девушек сгрудилась вокруг камня. Уже и лопату погнули, и черенок сломали, а никак с места его не сдвинут.
— Пойдем поможем, — сказал Коваль Колокольникову.
— Ты и один справишься! — отмахнулся тот, продолжая копать яму.
Павел молча подошел, стал поудобнее, молча уперся плечом, и покатился камень вниз по склону, туда, где уже лежала груда других камней.
— Ничего себе силенка!
— Такими руками только подковы гнуть!
— Попадись к такому — кости переломает! — не скрывая восхищения, шутили девушки.
А Павел посмотрел на свои руки, словно впервые увидел их, улыбнулся:
— Подковы гнуть ни к чему, а насчет костей…
Он сделал шаг вперед, неожиданно обнял ближе всех стоявшую девушку, крепко прижал. А ощутив под руками нежную упругость разогретого солнцем и работой девичьего тела, вдохнув волнующий запах волос, увидев близко около своих глаз карие глаза девушки, смутился и покраснел.
— Пустите!.. — попросила та одними губами.
Хотел было сказать: «Можно и сильными руками нежно обнять», да ничего не сказал, молча разжал руки, отступил на шаг.
— Наташа, жива?
— А мы уже хотели на помощь звать! — затараторили девчата.
И к Павлу:
— Разве так можно!..
Коваль совсем смутился. Еще гуще покраснел, поправил бескозырку, пробормотал:
— Я же шутя… Извините…
Направился было к своим хлопцам, да девушки хором:
— Куда же вы? Помогайте нам!..
И Павел стал помогать. Работал он почти все время рядом с Наташей, и все у него как-то ловко, сноровисто получалось. А когда уже матросы начали строиться, Павел, смущаясь, хриплым от волнения голосом тихонько, так, чтобы не слышали подруги, предложил:
— Если вы в воскресенье свободны, приходите к Нахимову…
Ничего не сказала, только взглянула пристально.
— Коваль, в строй! — окликнул старшина команды мичман Яцына.
— Приходите, я буду ждать! — уже на бегу повторил Павел.
Ответа не получил, но с какой-то особой радостью шел в строю и, хотя никогда особыми музыкальными данными не отличался, на этот раз пел, пожалуй, громче всех.
Не пообещала, но пришла. Постояли, посмотрели на море, на вскипающие белой пеной волны за бонами, а потом пошли по городу. Просто так, безо всякой цели. И столько было интересного для двоих в этом городе, где каждый камень, каждый метр земли — история.
Потом встретились еще раз, еще. А в одно из воскресений они посадили дерево в новом парке, там, где вывернул он тогда неподатливый камень. Посадили, полили, взрыхлили землю сверху, чтобы не испарялась влага от уже начинавшего крепко припекать солнца, забили рядом колышек — опору деревцу в его еще не окрепшей судьбе.
— Пусть растет, как наша…
Павел хотел сказать «любовь», но почему-то не мог произнести этого слова и только взглянул на Наташу. А она и так, без слов, по сиянию глаз поняла.
Они вообще говорили мало, больше молчали, а если и говорили, то только не о любви. Да и не нужны тут были слова…
А вот в прошлое воскресенье Наташа не пришла. Не было ее и сегодня. Коваль просто голову потерял. Даже адреса не спросил у нее, а то сходил бы, проведал — может, заболела. Да он только и знает о ней, что она — Наташа Вдовиченко, и еще, что она самая лучшая, самая красивая, самая дорогая для него девушка.
Мучился, терялся в догадках Павел. И невольно его тянуло к деревцу, посаженному ими. В прошлый раз он взял ведро и лопату из части, чтобы взрыхлить землю вокруг, полить. Да садовник сказал, что все это у него есть.
Набрал Павел полное ведро воды, спустился по склону. Растет деревцо, тянутся к солнцу, к свету зеленые листья. И уже кто-то побывал здесь: земля у корней влажная, разрыхленная.
Растет деревцо. А Наташи нет, и неизвестно, что с ней, где она. Хоть бы на минутку ее увидеть, только спросить — неужели все забыла — и это дерево, и встречи?
Полил Павел еще раз деревцо, присыпал сверху сухой землей, чтобы не испарялась влага, затем сел рядом на траву и до темноты сидел, думая все об одном и том же…
Еще ничего между ними не было сказано, но их тянуло друг к другу — Оля и Виктор каждый вечер встречались на Приморском бульваре. Они уже осмотрели все памятники в городе, все исторические места, а сегодня ушли далеко за город, в горы, поднялись на обрывистую скалу и остановились здесь.
Со скалы открывался широкий простор. Внизу, уступами сбегая с гор, жались к бухте белые дома города; около причалов и в стороне от них виднелись овальные силуэты кораблей, и такими маленькими казались они сверху. Далеко, в самом углу бухты, Шорохов различил приземистые здания эллингов своей части.
А впереди — море. Оно казалось застывшим и в то же время постоянно менялось: то наливалось глубокой синевой, то бледнело до светло-голубого, то становилось матовым, как старинное серебро; временами легкий ветерок нагонял темные пятна ряби, затем они исчезали, и море постепенно зеленело, словно подсвечиваемое из глубины.