— Заряд готов, — доложил Колокольников. — Разрешите ставить?
— Ставьте!.. — приказал Бондарук. Колокольников ушел, а Бондарук заговорил:
— По-моему, чувство страха присуще каждому человеку. Так называемое бесстрашие — не отсутствие страха, а умение владеть собой, своими чувствами, своим вниманием. А это дается не сразу…
Как-то легче стало у Виктора на душе. Ведь вот и с ними такое же бывало, наверное, они сейчас и рассказывают о подобных случаях, чтобы ободрить его.
— Мне запомнились слова одного поэта: «Кто говорит, что на войне не страшно, тот ничего не знает о войне». Я уже не помню ни названия стихотворения, ни фамилии поэта, но сказано очень верно, — продолжал Бондарук. — У меня тоже однажды случай был. Уже после восстановления завода при очистке мусора обнаружили в стене одного из цехов стреляный снаряд. Поручили мне этот снаряд извлечь и обезвредить. Это штука такая — в любую секунду взорваться может. Тогда я только из училища пришел, правда, уже несколько раз ходил на разминирование. Стою около стены, откалываю зубилом кусочки камня. На улице прохладно, а у меня тельняшка от пота взмокла, так волнуюсь. Внизу ящик с песком стоит, чтобы было куда вынутый снаряд положить.
Приличный кусок стены уже выдолбил. Положил зубило и молоток в ящик и начал ломиком шатающийся камень выковыривать. Вдруг снаряд выскочил из гнезда и бух в ящик прямо на зубило, аж искры полетели. Я так и замер. Прижался к стене и дохнуть не могу. Потом, когда стал этот снаряд грузить в кузов автомашины, — чувствую, дрожат у меня ноги в коленях. Крепко я тогда испугался… Страшно не только тогда, когда первый раз сталкиваешься с опасностью. Вот и сейчас перед началом работы всегда немножко жутко. Малейшее неверное движение, ошибка, и уже больше ошибаться не придется. За работой, конечно, страх проходит…
— Все в порядке! — доложил матрос Колокольников.
— Ложись! — приказал Бондарук.
Несколько минут напряженной тишины, и вот уже тяжелый грохот сдавил уши, воздушная волна сначала немного приподняла, а затем придавила к земле, сверху посыпался град камней и песка. Взрыв был так силен, что Шорохов несколько секунд лежал, ничего не соображая, а когда поднял голову, то увидел, что все кругом скрыто густой завесой пыли и дыма. В нос ударил резкий запах тротила.
Рядом раздался стон.
— Что случилось? — спросил Бондарук.
— Что-то по ноге ударило, — слабым голосом ответил Колокольников. Даже здесь он не мог обойтись без шутки: — На бедного Дамира все камни сыплются…
Сквозь разорванную штанину брюк видна широкая кровоточащая рана — рядом лежал увесистый камень.
— Да он же ранен! — и Коваль, подхватив на руки своего товарища, бегом помчался к стройке, в медпункт.
— Что произошло? — спросил Шорохов, выплевывая изо рта пыль.
— Наказывать за такие вещи надо!..
Шорохов непонимающе взглянул на Бондарука.
— Нужно было проверить, нет ли вблизи взрывоопасных предметов. Мы этого не сделали, и там что-то сдетонировало…
— А как проверить? Кругом чисто, а на окопе — связка гранат…
Бондарук промолчал.
Офицеры подошли к окопу. На его месте зияла большая воронка, валялось несколько неразорвавшихся мин, исковерканный ствол миномета. Разрушенным оказался и памятник погибшему моряку Н. Соколову.
— Смотрите, что это такое? — поднял с земли Шорохов какой-то механизм.
Бондарук взял его в руки, внимательно осмотрел шестеренки, позеленевший моток тонкой проволоки на стержне.
— Обыкновенный индукционный взрыватель, — сказал, наконец, он. — Крутнешь ручку, ток пойдет по проводам, где-то воспламенится запал и — взрыв. Только что же они здесь подорвали? Или только хотели подорвать? — недоуменно пожал плечами Бондарук.
— Какие-то провода, — сказал Шорохов, беря в руки концы проводников и таща их к себе.
— Что вы делаете? — воскликнул Бондарук. — Неужели этот взрыв вас ничему не научил? Мы же не в учебном кабинете, а на месте бывших боев. Вы представляете, что может быть на том конце их!
Шорохов покраснел и выпустил из рук провода.
…Грунт сильно уплотнился взрывом, провода уходили куда-то в глубину. Осторожно, буквально миллиметр за миллиметром откапывали их офицеры. Спустя часа полтора после начала работы на дне довольно глубокой ямы показались черные полоски множества новых проводников, и когда все это откопали, оказалась внушительная катушка провода. Два конца этой катушки выходили опять на поверхность земли и обрывались.
— Еще одна загадка, — задумчиво сказал Бондарук и продолжал, словно рассуждая сам с собой: — Если один конец этой пары проводов был прикреплен к взрывателю, а другой к запалу, то… Намотанные на катушку провода представляют собой огромное индуктивное сопротивление, ток через них не пройдет…
— Значит? — спросил Шорохов.
— Значит, заряд остался не взорванным, если только он, конечно, был…
Бондарук ушел к начальнику строительства, Коваль — в санпункт проведать своего друга, а Виктор вот уже второй час сидит над записной книжкой, с трудом разделяя слипшиеся страницы и пытаясь хоть что-нибудь прочесть. Но на коричневых, хрупких от времени и сырости листочках бумаги виднеются лишь блеклые, расплывчатые следы букв. От усталости даже глаза стали слезиться.
Шорохов положил записную книжку на покоробившийся томик «Севастопольских рассказов» Льва Толстого, встал, несколько раз прошелся по комнате.
«Да, так и останется неизвестным, кто же этот моряк… А что, если я о находке напишу Буранову? Ведь он просил сообщать о таких случаях. Напишу!..»
Виктор взял несколько листов бумаги, сел к столу и начал описывать все, что с ним случилось за эти дни.
«Ничего особенного у нас не произошло — обычная черновая работа. Может быть, об этом даже и писать не стоило… Единственное, что мне хочется — узнать что-либо о найденном нами моряке. И хорошо бы прочитать его записную книжку. Но это, кажется, невозможно…» — написал в конце Шорохов.
Он быстро сделал пакет, положил туда найденную записную книжку и свое письмо, запечатал, а так как адреса капитана первого ранга не знал, то решил послать пакет на имя Рыбакова, приписав внизу: «Для Буранова А. А.».
«Постой, а что, если это Федор?.. Надо бы приписать… Впрочем, к чему громоздить загадки? Удастся прочитать записи в книжке — будет известно, кому она принадлежала, а нет…»
Виктор отодвинул пакет на край стола и взялся за письмо к Оле. В нем он ни слова не говорил ни о своей работе, ни о том, что нашли погибшего моряка.
Останки обоих моряков, и найденного Шороховым, и Н. Соколова, решили похоронить рядом. На следующий день на вершине высокой скалы, нависшей над входом в бухту, поднялись два белых обелиска. На одном из них прикрепили латунную пластинку с любовно выгравированной надписью:
«Неизвестный
моряк-черноморец,
погибший
в боях за свободу и
независимость нашей
Родины.
Вечная слава герою!»
Такая же пластинка засияла и на другом обелиске. Текст надписи на нее был перенесен со старой медной дощечки.
Через несколько дней минеры закончили обследование побережья бухты.
Многому за это время научился Шорохов. На днях Бондарук подозвал Шорохова к обнаруженной в кустах артиллерийской мине.
— Смотрите, — показал он, — боек почти касается капсюля…
Шорохов нагнулся и осторожно стал осматривать мину. В передней части ее сквозь проржавевший колпачок виднелось острое жало бойка и на расстоянии какой-то доли миллиметра от него сероватое вещество взрывателя.
— Теперь поглядим, что дальше будет…
Бондарук положил около мины небольшой проволочный якорек — кошку, привязанную к длинному шнуру, затем они отошли в укрытие, и Бондарук тихонько дернул за шнур. Сразу же раздался неожиданно громкий хлопок взрыва.
— Чуть пошевелилась и — взрыв, — сказал старший техник-лейтенант. — Вот так же могло быть и с той связкой гранат…
Нет, теперь уже Шорохов не станет поступать так опрометчиво!..
Как бы то ни было, но все кончилось хорошо — берег бухты проверен, очищен, строители могут работать спокойно. И ничего загадочного здесь не оказалось. Просто прижатые к морю фашисты сопротивлялись, пока за ними не пришел катер. А потом вместе с катером пошли на дно крабов кормить. Катушки провода? Ну так что? Мало ли разного военного имущества осталось на дорогах войны?
Мысли Шорохова перескочили на другое. Вечером придет катер, и утром они будут в базе. И может, выдастся свободное время, и он увидит Олю. Он уже представлял себе, как они встретятся, как он ей скажет, что больше уже не может без нее жить, что…
— Давай-ка, Виктор Иванович, все-таки съездим туда, — прервал размышления Шорохова старший техник-лейтенант, показывая на обрушившиеся, точно взорванные, скалы в дальнем углу бухты. — Время у нас еще есть.
Виктор согласился.
Бондарук пошел на стройку за резиновой шлюпкой, а Шорохов прилег на обкатанную гальку у самой воды.
Мокрые камни блестят, отражая солнце: волны набегают на них, будто пытаясь смыть солнечный свет, и, обессиленные, отступают. А камни блестят все ярче, словно смеясь над зеленоватой водой. Залетевший ветер рассыпал горсть морщин по воде, но скоро стих, и снова застыл клочок моря в окружении темных скал.
Неторопливо текут мысли, перескакивая с одного на другое, и все время возвращаются к одному — к Оле.
Вот послышались громкие хлопки мотора. Виктор поднял голову — в бухту входил глубоко сидящий в воде сейнер. Странным было это обычное рыбацкое суденышко; далеко за борта выдавались на нем какие-то причудливые надстройки. И только когда сейнер подошел ближе, Шорохов увидел, что на палубе лежат большие металлические фермы.
— Все-таки нужно расчистить вход в бухту, сделать ее доступной для крупных судов, — услышал Виктор голос Бондарука; задумавшись, он не заметил, как подошел старший техник-лейтенант. — Тебе письмо.