— Я их, товарищ капитан третьего ранга, все назубок выучил! — улыбнулся лейтенант.
Рыбаков сразу же нахмурился. Он встал со стула, заложил руки за спину, прошелся по кабинету. Остановился около Шорохова, глядя на него потемневшими и ставшими вдруг какими-то колючими глазами. Снова зашагал от стола к двери и обратно, время от времени недовольно поглядывая на Шорохова. А тот, весь внутренне сжавшись, ругал себя:
«Угораздило меня ляпнуть такое!.. Сейчас отчитывать начнет…»
Но Рыбаков молчал. Больше, чем обычно, ссутулившись, ходил из угла в угол.
— Плохо!.. — наконец сказал он, остановившись около лейтенанта.
Виктор удивленно вскинул на Рыбакова глаза.
— Очень плохо… Гм, назубок!.. — хмыкнул капитан третьего ранга и снова заходил по кабинету.
— Море похвальбы не любит, — резко бросил он. — А вы не только моряк, а еще и минер…
Шорохов густо покраснел и опустил голову. «Ну, окончил училище с отличием, так ведь мины-то он знает только по схемам, макетам да учебным образцам… Расхвастался! И перед кем? Перед Рыбаковым!.. Как мальчишка…» — мелькали бессвязные мысли у него в голове.
— К смерти в бою, то ли на суше, то ли на море, человек внутренне всегда готов, а вот смерть от мины…
И Шорохову вспомнился рассказ одного из моряков о гибели корабля на мине. Предвечерняя тишина легла над морем… Солнце, склоняясь к горизонту, позолотило надстройки, бликами заиграло на мелких волнах ряби… Скоро порт, отдых… И вдруг у борта взметнулся столб взрыва, таранный удар смял переборки, вода ворвалась в отсеки…
— …Конструктор весь свой талант направляет на то, — продолжал Рыбаков, — чтобы сделать мину скрытой, безотказной. Разве можно предугадать, какое из достижений электроники, автоматики, акустики он применил? Разгадать секрет мины — значит вступить в незримую схватку с конструктором, превзойти его по уму, хитрости, знаниям. А вы — назубок выучил! Один мой товарищ… — Рыбаков закурил и пододвинул пачку Шорохову.
— Я не курю, товарищ капитан третьего ранга, — отказался Виктор, хотя порой и мог издымить одну-другую папиросу.
— Один мой товарищ, — голос Рыбакова изменился, стал глуше, суровее, — хороший, грамотный моряк, толковый минер, тоже решил, что все системы мин изучил. Действительно, немало он их обезвредил, разряжал и на берегу, и на дне морском. А тут, — Рыбаков глубоко затянулся, — попалась мина. Вроде обычная, да «сюрприз» в ней оказался — ловушка-ликвидатор…
— Погиб?
— Вы же знаете, что о нашей профессии говорят…
Да, лейтенант Шорохов прекрасно знал: минер ошибается только один раз. Об этом говорили в училище и преподаватели, и опытные минеры, об этом он читал в книгах. И сейчас у него невольно мелькнула мысль:
«А сможет ли он стать настоящим минером? Сумеет ли, если потребуется, разрядить мину? Знание схем — это еще не знание мин. Да и схемы… Ведь может встретиться мина новой, еще не известной конструкции. Что он будет с ней делать?»
Виктор взглянул на сидевшего напротив офицера и открыл было рот, чтобы извиниться за свое хвастовство, но Рыбаков неожиданно тепло улыбнулся:
— Ну-ну, не пугайтесь, — заговорил он. — Помните: какую бы хитрость не применил человек, ее всегда можно разгадать. Но для этого нужны знания, опыт, терпение, осторожность и настойчивость.
От этих дружеских слов приунывший было Шорохов поднял голову.
«Пошлют меня таки на настоящее дело», — решил он.
— Ну, а поскольку знания у вас уже есть, — и Рыбаков, улыбаясь одними глазами, взглянул на Шорохова, — то пойдете помогать старшему технику-лейтенанту Бондаруку. Он сейчас оборудует новый учебный кабинет.
И Виктор помогает. Помогает и там, где нужно помочь, и там, где можно обойтись без него. Помогает делать и расставлять макеты, чертить и развешивать схемы, подключать электропроводку, устанавливать приборы… День полностью загружен, а на сердце… Нет, не с таким настроением подходил Виктор несколько дней назад к проходной.
Еще раз взглянул лейтенант на безопасную теперь мину, на ко всему равнодушный якорь.
— Пойду хоть о чужих подвигах почитаю, — решил он, увидев проходящий автобус, и поднял руку.
— До библиотеки! — протянул он деньги кондуктору.
В этом городе море видно отовсюду — видно оно и из окна читального зала. Сидит лейтенант, читает и время от времени поглядывает на море. Книга такая, что запоем читать не станешь, — дата, две-три строчки текста, снова дата. Но за каждой строчкой, за каждым словом — любовь к Родине, ненависть к врагу, мужество бесстрашных сердец.
Книга о подвигах моряков. Много, ох много здесь имен. Самые славные, самые выдающиеся здесь упомянуты, а вон какой том получился!
Прочитал лейтенант несколько строчек, взглянул вдаль. Предвечерняя дымка затянула горизонт, размыла очертания предметов. Вспыхнул маяк на далеком мысу, замигали бледноватые блики света; море сразу же потемнело, налилось густой синевой, и только облака остались такими же, как днем. И казалось, что из призрачной дали выплыли белопарусные громады готовых к бою кораблей.
Кто-то включил свет в зале, и за окном сразу все исчезло, кроме прерывистых огней маяка. Снова Виктор склонился над книгой и даже вздрогнул от неожиданности: сидит рядом с ним человек, а когда сел — не заметил. Тоже, видать, моряк: темно-синий китель ладно обтягивает тугие плечи, широкую грудь. Погон нет, но все по-уставному: подворотничок подшит, пуговицы начищены до блеска. Не молод, наверное, далеко на пятьдесят. Высокий лоб, кажущийся еще выше из-за того, что голова обрита наголо, перерезан морщинами, морщины лежат и на щеках, и на подбородке; в небольших, опущенных книзу усах седина; брови белесые, то ли от седины, то ли выгорели. А под ними острые серые глаза с черными точками зрачков.
Человек тоже смотрел в окно, но вот повернулся к Шорохову, сунул руку в карман, вытащил оттуда короткую изогнутую трубку, повертел ее, положил обратно.
— Интересуетесь? — кивнул на книгу.
— Да, — ответил Шорохов. — Книга такая…
— Читается лучше любого романа, — густым басом проговорил сосед.
— Да тут о каждом подвиге можно роман писать! — невольно воскликнул Виктор. — Жаль только…
— Что о нашем времени ничего не сказано? — перебил его моряк.
Шорохов утвердительно кивнул головой.
— Тут вы правы… Вы в Москве бывали?
— Приходилось.
— А в Кремле?
— Тоже.
— Георгиевский зал Большого Кремлевского дворца видели?
— Нет, не пришлось…
— А мне довелось. На приеме участников парада Победы…
«Ого!» — подумал Виктор, с некоторым удивлением взглянув на своего соседа.
— Так вот, там вдоль стен огромные мраморные доски, а на них — названия прославленных воинских частей и имена Георгиевских кавалеров. Всех. Есть там Суворов, Кутузов, Ушаков, Нахимов, тысячи других…
Моряк опять вынул свою прокуренную трубочку, на этот раз положил ее на стол и продолжал, стараясь как можно больше приглушить свой рокочущий бас:
— Так я говорю, нужно бы построить специальное здание. Такое, чтобы при одном виде его каждый шапку снимал. Надо увековечить имена всех, кто жизнь за Родину отдал. И в гражданскую войну, и в Отечественную, и в так называемое мирное время…
Сунул в рот мундштук, пососал холодную трубку.
— Вот так! — закончил он, словно точку поставил.
— Хотя бы книгу вот такую же написать, — сказал Шорохов.
— Книга будет. Напишут ее. И памятник нужен — Народной Славы, или как там его назовут, но нужен… Да, вы извините, что я к вам так… ну, вроде незваного гостя. Я тоже этой книгой интересуюсь, а она одна в библиотеке…
— Пожалуйста, пожалуйста, я уже засиделся здесь, — взглянул Шорохов на часы. — Да и пора мне…
— Можно было бы посидеть, поговорить, да мешать будем, — кивнул моряк на посетителей библиотеки… — Ну, может, еще встретимся. Вы где служите?
— Здесь, в гарнизоне, — уклончиво ответил Шорохов и быстро вышел из библиотеки.
Ветра не было, но остро тянуло соленым дыханием моря. Прямо от моря начиналась прямая улица; освещенная фонарями, она поднималась вверх по склону, прямо к звездам. А Шорохову показалось, что там, вдали, сияет огнями огромный памятник живым и мертвым героям — памятник, о котором только что мечтал его случайный сосед.
«Что ж, — подумал Виктор. — Может быть, и будет такой памятник… Наверняка будет… Но там будут имена не тех, кто вычерчивает схемы за канцелярским столом…»
Наутро Шорохов пришел в кабинет пораньше — надо же схему к занятиям закончить. Но там уже были и старший техник-лейтенант Бондарук, и матрос Колокольников. При кабинете служил еще один лаборант — старший матрос Коваль, но того Виктор не видел, накануне его прибытия Коваль ушел на задание.
Поздоровался лейтенант, прошел к своему месту, взялся за рейсфедер. Тишина повисла в помещении — каждый занят своим делом. В дальнем углу склонился над столом старший техник-лейтенант. Рыбаков очень тепло отозвался о нем, выразил надежду, что офицеры подружатся, но за эти несколько дней они даже не имели возможности и поговорить по душам — работа. Да Виктора почему-то и не тянуло к Бондаруку; отлично подогнанная, даже щегольская форма, по мнению Шорохова, должна быть одной из характерных черт настоящего моряка, а у Бондарука… Китель сидит мешковато, полоска на брюках заглажена криво. Да еще эта привычка прятать кисть правой руки в рукав, так что выглядывают только кончики двух пальцев, а плечо поднимается.
И лицо какое-то невыразительное. Брови белесые, на щеках точечки рябинок, волосы растрепанные, хотя старший техник-лейтенант постоянно приглаживает их тыльной стороной левой руки. Только вот лоб высокий, чистый да глаза какой-то необыкновенной весенней голубизны — они как-то не вяжутся со всем его обликом.
В другом углу кабинета у прицельного прибора копается матрос Колокольников. Голова у него немного великовата по сравнению с туловищем — Колокольников невысок, худощав, чуть-чуть рыжеватые волосы гладко зачесаны набок. Шорохов заметил одну характерную черту у матроса: с каким бы прибором он ни раб