Берег не виден родной…
Смерть не увидят друзья и родные, —
Только лишь ветер с волной…
— А вот слушай дальше: «И чего они, гады, здесь держатся?! Бухта с заплату величиной, берега — голые, а такую оборону создали — в пору тяжелую артиллерию подтягивать. Ну, да ничего. Утром выковырнем». Затем опять стихи:
Силы собрав, приподнимешься выше,
Солнце увидишь на миг…
Вместе с последним дыханьем услышишь
Чайки пронзительный крик.
— Последнее слово не окончено, и тут же приписка: «Вызывают к командиру. Наконец-то, кажется, исполнят мою просьбу, пошлют в разведку», — Буранов положил снимок на стол.
— Та-ак! — неопределенно сказал Рыбаков.
А Буранов снова встал, прошелся по палате.
— Понимаешь, — остановился он около кровати Рыбакова, — почти двое суток немцы обороняют пустынную, никому не нужную бухту. Разведчики находят какие-то провода и перерезают их. Наутро фашисты бомбят бухту, причем почти все бомбы почему-то падают в воду… Каков отсюда вывод?
Буранов опять прошелся по палате.
— Старший техник-лейтенант Бондарук тоже подозрительно относится к этой бухте, говорит и, по-видимому, не без основания, — неспроста ее так заминировали, — задумчиво заметил Рыбаков.
— Вот именно — неспроста!
— В дальнем углу бухты скалы светлее, словно они обрушились недавно. Не исключена возможность, что там и произошел взрыв…
— Да?! — быстро обернулся Буранов, стоявший у окна. — Как туда попасть?
— Теперь туда можно будет добраться лишь после того, как проверят всю бухту. Сегодня две мины обнаружены…
— Придется ждать, — с нотками недовольства в голосе сказал Буранов. — Не дает мне покоя эта лаборатория «Зет». Где-то в этих местах она должна быть!.. Груз из порта направлялся баржами, значит, она находилась на побережье. Баржи небольшие, значит, неподалеку. Нужно найти эту лабораторию — и не только ради любопытства…
— Секрет?
— Да нет, не секрет. В Бонне выплыл на поверхность один политический деятель. Отъявленный нацист, бывший штандартенфюрер — полковник войск СС, а выставляет себя ягненком. Известно только, что он был начальником этой самой лаборатории «Зет», а чем занимался — не ясно. По его рассказам выходит, что чуть ли не пастеризацией молока… Опровергнуть же нечем. Лаборатория не найдена, никаких отчетов о ее деятельности обнаружить не удалось, в живых нет ни одного бывшего сотрудника…
— В общем, уравнение со многими неизвестными!
— Да, — согласился Буранов. — Но все равно этот клубочек когда-нибудь будет распутан!.. Я схожу осмотрю бухту, побываю на стройке. Перед отъездом зайду…
— Хорошо. Да, ведь Барабаш пишет, что в бухте стояла баржа. Куда она делась?
— Дальше в письме о ней ничего не говорится.
— Надо сейчас же запросить Барабаша, может, он что помнит.
— Добро. Так и сделаю, — и Александр Александрович вышел.
…Буранову, что называется, повезло. На стройке оказался мастер, который еще до войны работал на этом руднике.
— Что ж я вам могу рассказать? — начал невысокий, коренастый, средних лет мастер, когда они закончили осмотр стройки и уселись на высоком обрыве над бухтой. — Поселок здесь был небольшой, десятка два-три домишек, да и рудник — только одно название: руды добывали полсотни тонн в неделю. Я не металлург, точно не знаю, но говорили, что наша руда шла то ли для каких-то исследований, то ли в качестве добавок. Перед эвакуацией штольни мы взорвали, а потом прошел слух, что немцы поселок сожгли, людей отсюда выгнали. Что тут у них было — не знаю, я в армии служил. После войны заглянул сюда. Все пусто, заброшено, от поселка и следа нет, сохранились окопы, да и то уже зарастать начали. Дорога оказалась заваленной, ущелье — заминированным и опутанным колючей проволокой, вон там, по вершинам гор, тоже шли проволочные заграждения… Теперь вот комбинат строю, снова буду руду добывать.
Первым простился Буранов — он торопился на автобус. Затем ушли Обуховский и Довбыш, а за ними — Крестич и Шорохов. Бондарук и Рыбаков остались одни. Капитан третьего ранга полулежал на постели, опершись на подушки, и чертил на листе бумаги.
— Гидростатический взрыватель может быть и в зарядном отделении, и в парашютном, и в отделении боевой аппаратуры. В первую очередь нужно обезвредить его. Затем лучше всего снять акустический взрыватель… — говорил он.
Бондарук смотрел, поддакивал, но мысли его были далеко. Он пытался заставить себя думать о мине, которую ему предстояло разоружить, но почему-то вспоминалось детство, работа в лаборатории люминофоров, и, уже совсем некстати, встало в памяти лицо Ларисы. Сейчас он спокойно вспоминал о ней, горечь обиды прошла, но ему вдруг стало жаль, до боли жаль своего чувства, прожитых с нею лет. Ведь ничего, буквально ничего не связывало их — разные вкусы, разные интересы, разные взгляды на жизнь.
— Надо было бы раньше все кончить… — не замечая, что говорит вслух, подумал он.
— Что — раньше? — переспросил Рыбаков.
— Да так, это я о своем… — смущенно ответил Бондарук и усилием воли отогнал воспоминания.
— Учтите, если даже вам и знакомо все в этой мине, прежде чем что-либо сделать, осмотритесь хорошенько, подумайте, к чему это приведет, — говорил Рыбаков. — Мне много приходилось читать о том, что немцы, дескать, поступают по шаблонам. Может быть, это в какой-то мере и верно, но насчет ловушек, разного рода «сюрпризов» они очень изобретательны. Знаете пословицу: «Ставь врага не ягненком, а волком»? Так вот, всегда думайте, что эту мину сконструировал очень хитрый и умный человек, и старайтесь быть умнее и хитрее его.
Помолчали.
— Ну, действуй. Скажу тебе на прощанье поговорку моего друга Сан Саныча Буранова: «Не то важно, что важно, а то важно, что неважно…»
…Все готово. Шорохов поудобнее прилаживает на голове телефоны, раскрывает журнал, чтобы записать каждое слово своего друга. Рядом с ним лежат капитан второго ранга Крестич и мичман Довбыш. Довбыша старший лейтенант Обуховский попытался оставить на водолазном боте, но мичман отмахнулся:
— Разве я могу чем-нибудь заняться, когда эта гадина тут лежит!
Бондарук знал, что через минуту он останется один на один с миной, знал, что ни капитан второго ранга, ни мичман, ни Виктор ничем не смогут ему помочь, но все-таки приятно чувствовать: вот они рядом, внимательно следят за каждым движением, за каждым словом, за каждым вздохом его.
Бондарук вышел из укрытия, вскочил на обломок скалы и невольно остановился — день был такой удивительно ясный, молодой; море, скалы, даже всегда мрачная бухта искрилась под солнечными лучами, и от этого простора, света хотелось петь или сделать что-то хорошее, радостное. Но неподалеку лежало черное тело мины — остаток войны, таящий в себе смерть. Бондарук вздохнул и направился к ней.
— Приступаю к разоружению, — донесся до Шорохова голос Бондарука, чистый и по-детски звонкий. — Вскрываю среднюю горловину.
Затем послышалось тяжелое дыхание, скрип… Отдана горловина. Бондарук начинает разоружать мину. Шорохов тщательно записывает каждое сказанное им слово, помечая в скобках — «тяжело дышит», «свистит», «замолчал». Вдруг раздался удивленно-испуганный возглас Бондарука:
— Здесь!.. — и сразу же огромной силы взрыв смял повисшую над бухтой тишину, придавил людей к земле.
Шорохов вскочил первым, но еще долго из-за дыма, песка, пыли ничего не было видно.
Давно Александр Александрович Буранов не был в этом несколько мрачноватом на вид здании, стоящем в тихом переулке. Скользнул взглядом по вывеске: «Управление КГБ». Совсем недавно никакой вывески не было, да все равно каждый знал, что здесь помещается.
Представился дежурному, тот доложил начальнику, и вот Буранов с пропуском в руках стал подниматься на второй этаж.
Полковник Леонид Константинович Земляков уже ждал его. Вышел из-за стола, крепко пожал руку.
— Редко, редко что-то стал нас навещать!
— Да я сейчас вроде бы не у дел, — улыбнулся Буранов. — Отставник. Так сказать, отставлен от службы и обязанностей…
— Ну, это ты брось! Надеюсь, ты не из тех, что с утра до ночи на набережной с удочками сидят?
— Признаться, люблю на поплавок посмотреть, но — некогда…
— Что-нибудь серьезное? — уже деловым тоном спросил Земляков.
— Да нет… Все то же.
— «Зет»?
— «Зет»…
— Да-а…
Земляков забарабанил пальцами по столу, потом нажал кнопку звонка, попросил принести дело.
— Не густо, — заметил Буранов, кивнув на тоненькую папочку.
— Мало сказать — не густо, почти совсем ничего нет, — и Земляков раскрыл папку. — Ну, это ты знаешь, — подал он Буранову лист бумаги.
— Да, читал. Вот если бы не эту препроводиловку, а сам отчет найти!..
— Нет и не предвидится… Ну, и вот еще, — подал он другой лист.
Сверху машинописного текста на немецком языке был сделан перевод красными чернилами. Обыкновенный наряд на перегрузку взрывчатки с одной баржи на другую, так как у первой осадка оказалась глубже.
— Та-ак!
— Ну, а это предположительно.
На плотном листе — фотография темного кусочка бумаги. Видны обрывки слов. Перевод приблизительный, после каждого слова знак вопроса. Смысл: отправлено столько-то тонн какого-то вещества, нужны люди, убыль… Чего убыль — неизвестно.
— Лаборатория была в бухте Караташ! — сказал Буранов.
— В бухте Караташ?! — переспросил Земляков. — Там сегодня несчастье произошло…
— Что такое?
— При разоружении мины погиб старший техник-лейтенант Василий Николаевич Бондарук…
Буранов молча встал, машинально провел ладонью по лбу. Ведь только вчера видел он этого невысокого, худощавого, застенчивого человека, видел его голубые, ясные глаза, только вчера разговаривал с ним. Если бы война, а то ведь мирное время… Сколько лет прошло, а все еще огрызается враг. Вот и здесь оставлен такой заслон перед какой-то тайной, что и не проберешься.