«Ну, нет, — мысленно воскликнул Буранов, — заслон не поможет!»
Он остановился против Землякова, уперся костяшками пальцев о край стола.
— Лаборатория была в бухте Караташ! — повторил он еще увереннее, чем в первый раз.
Полковник, хитро прищурив один глаз, взглянул на Буранова. Спросил:
— А гвоздики?
Александр Александрович знал поговорку своего старого друга: «Сделал предположение — прибей его гвоздями фактов!»
— Лаборатория была на побережье!
— Ну, этот гвоздь хоть в Ноев ковчег забивай — вечный!
От этой реплики даже Буранов — хотя ему было совсем невесело — улыбнулся. Однако продолжал выкладывать свои доказательства.
— Она была неподалеку, так как грузы доставляли баржами, а не судами…
— Согласен.
— Вход в бухту был мелководный, так как баржи выбирались небольшого тоннажа. Да вот здесь же говорится, — постучал Буранов пальцами по папке, — что однажды с крупной баржи груз перенесли на маленькую.
— Тоже верно.
— Дважды два — четыре: бухта Караташ находится неподалеку, хотя глубина в ней от пяти до двенадцати метров, но вход занесен, не глубже двух.
— Ну, положим, точно такие же условия в бухте Акмечеть.
— Так в Акмечети село! Если бы там у немцев что-то было — об этом знали бы! От людского глаза ничего не укроется!..
— Довод хорош, только он, отвергая мое предположение, не очень-то подкрепляет твое. Хотя, учитывая бой, мины… Чем же там могла заниматься лаборатория?
— Да хотя бы производством рудного концентрата. Ведь в Германии такой руды нет.
— Ну, положим, в оккупированных фашистами странах была!.. Но где она, лаборатория, могла находиться? Поселок сожжен, кругом скалы…
— Постой! — вскочил Буранов. — Да в углу, где скалы обрушены, наверное, штольни были! Вот там ее и нужно искать…
— Убедил! — воскликнул Земляков и тоже встал. — Буду просить у начальства разрешения разобрать завал.
— Ну, пока разминирование не закончено, туда не подберешься.
— Насколько мне известно, моряки скоро должны закончить работу?
— Думаю, что да…
Друзья расстались, и Буранов пошел разыскивать Олю.
Увидев капитана первого ранга, Оля даже вскрикнула от радости:
— Ой, как хорошо, что вы пришли!
— Что-нибудь случилось? — встревоженно спросил Буранов.
— Нет, ничего… Просто…
Оля не могла объяснить, что с ней происходит, да, по-видимому, она и сама вряд ли могла разобраться в своих чувствах. А в глазах были видны боль, грусть, радость, отчаяние. Ну как все это выразить словами?!
А Буранов, чтобы не смущать девушку, сделал вид, будто ничего не заметил. Заговорил по своему обыкновению несколько витиевато:
— Вы уж простите старика за несвоевременное, а может, и неуместное вторжение. Сам я, конечно, не решился бы на это, но по поручению лейтенанта Шорохова…
— Виктора? А где он? — воскликнула Оля, и глаза ее заблестели. — Что с ним?
— Да вы не волнуйтесь. Жив, здоров лейтенант, передает привет, и, наверное, скоро увидитесь.
— Увидимся?!
Как измучилась за это время Оля. Вдруг куда-то исчез, прислав открытку. Ждала, думала, вернется через день-два, но вот прошла неделя, другая, а его нет и нет. Может быть, обиделся за то, что тогда ничего не ответила? Но она же написала письмо, хотя и не знала, дойдет ли оно. Получила от Виктора письмо, и вот опять ни слуху ни духу. Но все-таки жив, помнит! И Оля готова была за эту весть просто-таки расцеловать этого пожилого седоусого человека…
— Виктор Иванович чувствует себя неплохо, и, хотя об этом никому не говорит, сразу видно, что день и ночь думает о вас. И его можно понять…
Щеки Оли опять порозовели.
— Я к вам, собственно, вот по какому делу. И вы с матерью тогда, да и лейтенант, просили меня помочь выяснить судьбу вашего брата. Расскажите-ка мне еще раз о нем все, что вы знаете.
— Да почти ничего… Когда он ушел служить, я была еще совсем маленькой… Фотография дома осталась, но неважная, любительская, на ней почти и разобрать ничего нельзя. Присылал письма домой. Обычные фронтовые письма. Жив, здоров… Он переписывался с Любой… Это наша соседка. Мама еще обижалась, что Федор письма Любе пишет чаще, чем домой. Люба все время его ждала. Да и сейчас не замужем. Она после войны закончила институт, работает учительницей.
— Письма Федора мать с собой увезла или у вас оставила?
— У меня. Вот они, — и Оля вынула из сумочки завернутые в целлофан пожелтевшие от времени фронтовые треугольнички.
Буранов взял одно из писем, разгладил на столе, и даже сердце сильнее забилось — почерк оказался схожим с тем, что был в записной книжке. Но нет, еще рано радоваться.
— Не знаете, ваш брат стихи писал?
— Не знаю. Кажется, нет. Хотя… Любовь Васильевна прочитала мне однажды стихотворение, присланное Федей. Переписать не дала. «Пусть это будет только мое», — сказала…
— Вы помните его?
— Нет… Давно это было, несколько лет назад… Вот если бы услышать… Может быть, узнала бы…
Александр Александрович молча достал из кармана пакет, вытащил один из снимков, начал читать:
Тихо шепчет волна говорливая,
Гладит ласково берег прибой.
Мне хотелось бы снова, любимая,
Провести этот вечер с тобой…
Оля напряженно слушала, но взгляд ее оставался безучастным.
Опустившись на камни прибрежные,
Быть с тобою, о прошлом забыть.
Слышать снова слова твои нежные
И тебе о любви говорить…
— Не оно?
Оля отрицательно покачала головой.
— Нет… Там было что-то о цветах… Подождите, подождите… Кажется, вспомнила одну строчку: «Счастья нет, когда далеко ты…» Точно. Любовь Васильевна тогда несколько раз ее повторила.
Буранов вытащил из пачки другой снимок, положил перед собой.
Синь сирени, огненность тюльпанов,
Желтизна куриной слепоты…
У реки я утром, рано-рано
Собирал весенние цветы… —
негромко читал Александр Александрович.
При первых же словах Оля побледнела, сжала ладонями щеки и смотрела на Буранова как-то по-особому заблестевшими глазами.
— Читайте дальше! — глухим голосом попросила она, когда Александр Александрович остановился.
Тихо, только волны жмутся к мели,
Лижут кромку белого песка.
Я ищу по старому поверью
Счастья в пятилучных лепестках…
— Читайте, пожалуйста!..
Весь букет пятерками пестреет, —
Счастье обещают мне цветы.
Только верить в это я не смею, —
Счастья нет, когда далеко ты, —
негромко, отделяя каждое слово, закончил Буранов.
— Как они к вам попали? — чуть слышно прерывистым голосом спросила Оля.
— Нашелся ваш брат.
— Где он? Что с ним?
— Он погиб. Погиб в бою как герой…
— Где, когда?
Лицо Оли еще больше побледнело, глаза расширились. Александр Александрович невольно потянулся за стаканом, чтобы налить воды.
— Не надо… Говорите!..
— Погиб он в бухте Караташ, — и Буранов подробно рассказал, как все произошло.
— Виктор Шорохов переслал мне записную книжку, мы ее прочитали, ну, и, как видите, удалось выяснить, кто этот неизвестный погибший моряк. Останки его похоронены там же, у моря, на высокой скале.
Ольге было и больно и радостно. С новой силой нахлынула притупившаяся боль о пропавшем брате, но теперь уже кончилась гнетущая неизвестность. Федор найден. Он погиб, его нет. Однако известна его могила, на ней стоит памятник. И все это сделал Виктор, ее Виктор, ее…
И Оле так захотелось увидеть и эту бухту с незнакомым, не по-русски звучащим названием, на берегах которой погиб ее брат, и памятник на могиле, и Виктора. Поговорить с ним, поделиться всем, что накопилось на сердце.
— Можно туда съездить?
Буранов подумал, прикинул в уме, когда примерно будет закончено обследование бухты, и ответил:
— Можно. Туда ходит автобус. Дня через три-четыре съездим. Я зайду за вами. Хорошо?
— Хорошо!..
…На море опускалась ночь. Потемнела вода в бухте, стали расплываться и пропали во мраке скалы. Потухла полоска заката за вершинами гор, зажглись первые звезды. Их становилось больше и больше, и вскоре все небо заискрилось холодным сверкающим светом. Тишина такая стояла вокруг, что в ушах тихонько позванивало и казалось, это звезды шепчутся с морем.
В поселке строителей горели редкие фонари, — они не рассеивали темноты; неподалеку, около палаток, трепетало пламя костра, там собрались моряки. Это уже стало традицией — после рабочего дня собираться у костра. Ярко горят просмоленные обломки, подобранные матросами на берегу, огонь от них голубовато-желтый, словно знойное марево южных морей, казалось, пронизан был отблеском неведомых созвездий. И невольно моряки начинают вспоминать о прошлом, а у кого из них в прошлом не было приключений?
Они и на этот раз расшевелили-таки Ивана Матвеевича Довбыша. И тот неторопливо, словно для себя, вспоминал события, отделенные иногда многими годами, но оставшиеся для него яркими навсегда.
Шорохов любил слушать мичмана, но сегодня он лежал, подперев голову руками, на нагретой солнцем скале в стороне от всех. Вот так же несколько дней назад ночные тени окутывали бухту, блестели звезды в темной воде, розовели вершины скал под лучами заходящего солнца. Все было так же, но тогда рядом с ним сидел Бондарук. Говорили, мечтали о будущем. Вспомнились — словно наяву послышались — слова, сказанные им: «Проживу первую сотню лет и, если не все сделал, что мог, — начну вторую…»
Не прожил ты, Василий Николаевич, сотню лет, не сделал ты даже и части того, что задумал… И как-то получилось так, что и счастье тебя обошло. Любимым делом не смог заняться, война помешала, начал прибор делать — не закончил… Вот и с Ларисой… Хоть и таил он это в себе, но любил ее. А она… Даже на похоронах не была. Ответила на телеграмму телеграммой: «Приехать не могу…»