отал, но будь там хоть капля машинного масла — масляные пятна тут же появляются на носу, лбу и даже на ушах матроса. Да и не только масло. Возьмется за ручку — сразу же перепачкается в чернила, а уж если начнет что-либо подкрашивать, то трудно сказать, где окажется больше краски — на детали или на его одежде.
С прибором, по-видимому, что-то не ладилось. Как тщательно ни прицеливался матрос по макету, вспышки получались где-то в стороне.
— Это называется стрелял в ворону, а попал в корову, — пробормотал Колокольников и скрылся за прибором.
Через минуту он поднял чем-то темным перемазанное лицо, доложил:
— Товарищ старший лейтенант, не получается у меня…
Бондарук, насвистывавший какой-то грустный мотивчик, отложил инструмент и, по привычке пряча кисть правой руки в рукав, подошел к прибору, присел около него на корточки.
— Что же вы, дорогой мой, тут наплели? Проверьте соединение контактов по схеме.
Матрос присел рядом с Бондаруком, с минуту смотрел то на схему, то на клеммы контактов, потом радостно воскликнул:
— Действительно! — И, забыв обо всем на свете, забормотал: — Так, так… Ага, вот! Ну, это я сейчас…
А Шорохов продолжал заниматься схемой. И как он ни старался убедить себя, что делает нужное дело, что по его схемам и макетам будут учиться сотни моряков-минеров, все-таки думалось все то же: «Не допускают к боевым минам… Впрочем, сам виноват… Расхвастался!..»
Он провел последнюю линию и, хотя знал схему наизусть, стал проверять все узлы по наставлению.
— А ну-ка теперь попробуем! — послышалось восклицание Колокольникова.
Шорохов невольно взглянул туда. Матрос нажал замыкатель. Щелчок — и красный огонек вспыхнул на днище корабля.
— Попадание! А ну еще… Попадание! А теперь — залп!
Три красных блика мелькнуло на макете.
— Порядок! — И его широкоскулое, перепачканное машинным маслом лицо просияло.
— Проверьте и вон тот прицел! — приказал Бондарук и направился к своему столику. Проходя мимо Шорохова, он остановился:
— Как у вас дела?
— Работенка! Тут, как сказал какой-то мудрец, само терпение на себе волосы рвать будет, — и Шорохов показал на чертеж.
Бондарук с минуту разглядывал его, затем похвалил:
— Хорошо!
— Хоть на это оказался способным, — недовольно проговорил Шорохов.
— Вы, наверное, думали, что вам сразу предложат разрядить мину с «сюрпризом», — улыбнулся Бондарук, и голубые его глаза да и все лицо неожиданно преобразилось, стало вдруг добрым, приветливым и красивым, а улыбка получилась такой, что Шорохов и сам улыбнулся.
— Хотелось бы! — ответил он и спросил, впервые назвав Бондарука не по званию, а по имени и отчеству: — Василий Николаевич, а чем вы заняты?
— Я? Понимаете, прибор один мастерю. Хочется мне сделать так, чтобы… Впрочем, как говорят у нас на Украине: «Не кажи гоп, пока не перескочишь», — и он опять улыбнулся, теперь уже несколько смущенно. — А насчет мин с «камуфлетами»… Что ж, может быть, вам придется и с ними столкнуться.
Вся аппаратура оставалась на месте, и только из зарядного отделения были вынуты взрывчатка и запальные стаканы. Вместо них там установили реле, которые щелкали при каждой ошибке. Да и мина была старой конструкции, без особых «камуфлетов» — ловушек, препятствующих разоружению. Такие мины моряки научились «приводить в божеский вид», как говорил Колокольников, еще в первые годы войны. Поэтому старшины группы переподготовки к занятиям по разоружению мины относились с холодком, да и Шорохов отвлекся, снова заглядевшись на катера, вышедшие из бухты.
Шорохов душой был в море, но… катера уходили без него, и от этого становилось грустно-грустно. Вдруг лейтенант вздрогнул от неожиданно громкого хлопка и, обернувшись, увидел взметнувшийся к потолку столб дыма и каких-то белых шариков.
— Ну, что же ты? Падай! И так одной ногой в обмороке стоишь, — раздался насмешливый голос Колокольникова.
Все засмеялись.
— В чем дело? — спросил Шорохов.
— Да вот, — показал Колокольников на побледневшего старшину второй статьи, — разряжает, словно вожжи распутывает. Даже такой простой мины не мог…
— Матрос Колокольников, доложите, в чем дело? Что за взрыв?
— Товарищ лейтенант, они, — Колокольников кивнул на старшин, — это, — он толкнул ногой корпус мины, — за игрушку считают. Вот я и приспособил петарду — детскую хлопушку. Ошибся — взрыв. Если мозгами шевелить не хочет, так пусть немного попугается… Надо еще такую штуку придумать, чтобы по носу щелкала…
У Шорохова губы стали невольно растягиваться в улыбку. Но он сдержался. Конечно, минно-торпедный учебный кабинет — не детский сад. Однако нужно предупреждать. Лейтенант уже хотел распушить матроса, но в класс зашел Рыбаков.
— Смирно! — скомандовал Шорохов. — Товарищ капитан третьего ранга, группа старшин…
— Вольно! Как проходят занятия? А это что такое? — показал Рыбаков на разноцветные кружочки конфетти с петарды.
Пришлось рассказать.
— Молодец Колокольников! Хвалю за выдумку! Поставьте на все учебные мины или петарды, или безопасные пороховые заряды.
— Есть!
— Кто разряжал мину?
— Старшина второй статьи Барышев!
— Значит, не смогли справиться с ней?
— Товарищ капитан третьего ранга, да она же простая!
— Почему же тогда не разоружили?
— Да знаете ли…
— Понятно. Чего, мол, с такой пачкаться, только время тратить, так, что ли?
Моряки смущенно молчали.
— Вы когда-нибудь видели, чтобы ребенок сразу начал бегать? Или, может быть, в школе математику сейчас начинают изучать с алгебры? Так чего же вы хотите сразу браться за сложные схемы, не изучив простой? Давайте договоримся так: в минном деле мелочей нет, значит и в учебе их не должно быть. Кто станет наплевательски относиться к занятиям — отчислим. Ясно?
— Ясно!
— Матрос Колокольников, привести мину в боевое положение!
— Есть.
— Старшина второй статьи Барышев! Вам поручено разоружить мину. От долгого пребывания под водой она обросла ракушками. Ваши действия? Поскольку эта мина чистая, придется вам рассказать.
— Подхожу к мине из-под солнечной стороны и паклей, смоченной в керосине, начинаю осторожно промывать горловины, очищать их от ракушек.
— Очистили. Дальше?
— Беру ключ…
— Действуйте!
Барышев взял бронзовый ключ, наложил его на горловину.
— Отставить! Вот вы, — повернулся Рыбаков к одному из старшин. — Правильно действует Барышев?
— Нет, он не положил войлочную прокладку.
— Так горловины у этой мины легко открываются, — возразил Барышев.
— Конечно! Их ежедневно раз десять откручивают, да лаборанты, наверное, еще и смазывают… Повторяю, у нас нет мелочей. Поймите это. Мой друг Александр Александрович Буранов любит повторять изречение: «Не то важно, что важно, а то важно, что неважно». Оно кажется парадоксальным, но если вдуматься — справедливо. Мы знаем, что с миной нужно быть осторожным, поэтому не станем бить по ней кувалдой, нагревать и так далее. А вот то, что кажется неважным, пустяковым, иногда опускаем и расплачиваемся за это жизнью людей, разрушениями.
Рыбаков говорил это старшинам, ни разу не взглянув на Шорохова, но лейтенанту все время казалось, что каждая фраза, каждое слово предназначены для него, — ведь это он несколько дней назад сказал не подумавши: «Я все мины назубок выучил…»
— Или, может быть, вы думаете, что мин в море больше не осталось? — продолжал капитан третьего ранга. — Колокольников, расскажите товарищам, что вы полмесяца тому назад делали! Он вместе с саперами из армейской части очищал поле, отведенное под виноградник. Там оказались противотанковые немагнитные мины. А где сейчас старший матрос Коваль? Помогает саперам разоружать подземный склад мин и снарядов, не так ли? Вы скажете, это на суше. Но и в морских глубинах немало подобного осталось. А раз так, то рано или поздно мы должны их обезвредить. Производство мин у немцев шло серийным способом, но разного рода ловушки, «камуфлеты» они ставили при сборке индивидуально. Мы разоружаем найденные мины для того, чтобы изучить все системы их, найти эффективный способ борьбы с ними. А ваша задача — изучить то, что уже известно. И коль придется разоружать — то нужно предусмотреть все «если». Вот вы не положили войлочную прокладку. А е с л и ключ сорвется и ударится о корпус, а е с л и в мине поставлен акустический взрыватель… Ведь все это может быть. Ясно? То-то… Сделать перерыв!
На время перерыва Рыбаков не ушел — остался вместе с моряками. Сел на скамеечку около врытого в землю обреза, закурил. Закурили, спросив разрешения, и старшины. Поплыли в прозрачном воздухе дымы, сплетаясь в одну голубую, цвета недалекого моря, струйку.
— А наверное, сердечко екнуло, когда эта хлопушка взорвалась, — взглянул, прищурив в усмешке глаз, Рыбаков на старшину Барышева.
Тот смущенно пожал плечами.
— Сердце, может, и на месте, а душа определенно в пятки ушла, — ехидно заметил Колокольников.
Все рассмеялись.
Осмелев, Барышев спросил:
— Товарищ капитан третьего ранга, а как вы стали минером?
Моряки сразу замолкли. Все они слышали о Рыбакове, многие не раз встречались с ним, кое-кто знал его биографию, но разве не интересно услышать рассказ самого Рыбакова?!
А капитан третьего ранга задумался — вопрос такой, что сразу и не ответишь. Говорят, что у настоящего мастера мастерство по наследству переходит. А у него? Мать всю жизнь в совхозе проработала. Отец, конечно, знает, что такое мины, как-никак во время войны был гвардейским минометчиком, обслуживал «катюши», но и он о системах морских мин имеет весьма общее представление. Вот если его спросить о повадках таежного зверя — другое дело. Прирожденный охотник, он хотел, чтобы и сын пошел по его стопам. Не получилось…
Так когда же у него возникло желание быть минером? Когда подростком грезил о море и кораблях? Нет, тогда он мало что знал о флоте. Море существовало для него лишь как символ романтики, символ подвига. Ведь тогда он даже не знал, что стремительный ход корабля обеспечивают сотни моряков самых разных специальностей. Может быть, в то время, когда он решил пойти служить во флот? Тоже нет. Он обрадовался, когда его зачислили в группу боцманов.