Давным-давно жило у подножья высоких гор свободное могучее племя. Все в этом племени было общее — сообща разводили скот, сообща охотились, вместе укрывались от холода, и все были сыты и довольны. Потом нашлись люди, которые решили захватить себе больше скота и получать лучшую часть от добычи на охоте. Но против этого восстал молодой алыпах — богатырь Анарбек. Он сделал все так, как было при отцах и дедах, а тех, кто не хотел подчиниться, — изгнал из племени.
Вскоре изгнанные привели чужих воинов. Много дней шла битва, но мирные охотники не смогли одолеть хорошо вооруженное войско. И тогда Анарбек увел племя в другие земли. Долго шли люди. Пересекали горы и долины, переходили вброд могучие реки. И путь их отмечали могилы — умирали женщины, старики, дети.
Люди уходили все дальше и дальше на север, но злые силы преследовали племя. В одном из боев пал богатырь Анарбек. Чтобы умилостивить богов, самые старые люди сделали для Анарбека усыпальницу и поставили ее в пещеру. Туда же положили и все ценные вещи, которые остались у племени, и ушли.
Но и тогда злые силы не оставили людей: все, кто хоронил Анарбека, кто носил сокровища в пещеру, вскоре умерли в страшных мучениях.
Но Анарбек жив, он только спит, крепко спит. И когда дуют северные ветры, он просыпается и громко поет старинные песни, которые теперь помнит только он. Ветер несет эти песни туда, где когда-то жило его родное племя и дорогу куда теперь уже никто не знает.
А пришельцы поселились и стали жить в этой долине. Они живут здесь и до сего времени. За горами живут другие люди. Их дочери, как поет Чеколтан, стали женами наших сыновей, наши дочери стали женами их сыновей, и говорить все стали на одном языке…
Возвращаясь домой, я ломал голову над тем, есть ли историческая основа у этой легенды. Что здесь может оказаться правдой?
Неожиданно Алеша сказал:
— Чеколтан правду пел. Смотри, я смуглый, волосы совсем черные. Таких людей здесь нет, — он обвел рукой вокруг. — Такие люди там есть, — и он махнул рукой на юг.
— Откуда же пришло ваше племя?
— Не знаю, — развел Алеша руками.
— Давно это было?
— Дед деда Чеколтана слышал от своего деда, как шли люди. Он был тогда совсем маленьким.
Выходит, это было восемь или десять поколений назад. Учитывая возраст Чеколтана и его предков — прошло лет триста-четыреста, а может быть, и все пятьсот. В те времена в Южной Сибири и Средней Азии переселения племен были нередки.
— Да, жаль, что люди тогда не умели писать, — говорю я.
— Чеколтан раньше пел: наши люди умели писать, Анарбек умел писать. Сегодня он просто об этом забыл…
Я даже остановился от неожиданности.
— Как? Ведь…
И я начал рассказывать Алеше о том, что хакасы прежде письменности не имели, она начала создаваться только при Советской власти, сначала на основе латинского алфавита, а затем — более близкого по произношению русского.
— Я это знаю, но Чеколтан говорит, его предки умели писать, Анарбек умел писать.
Я читал, что на территории Хакасии найдены наскальные надписи на древнетюркском языке. Кто их сделал — пока не установлено, одно ясно: они имеют большую давность. Да и обнаружены они были не здесь, а северо-восточнее, на берегах Енисея.
— Может быть, Чеколтан это придумал, так сказать, поэтический домысел? — спрашиваю я Алешу.
И тут он меня уже по-настоящему удивил:
— Нет, Чеколтан говорит правду.
— Да, но доказательств этому нет.
— Есть…
— Как есть? Где они?
— В пещере. Вон там, в горе Чалым, находится Поющая пещера, — показал он.
— Поющая? — только и смог я что переспросить.
— Да. Когда дует северный ветер, пещера поет. Старики говорят: это поет Анарбек.
— Так почему же, черт возьми, никто не пойдет в эту пещеру и не достанет сокровища? Ведь это может быть ценнейшей для науки находкой! — не выдержал я.
И тут Алеша замолчал. Еле-еле мне удалось вызвать его на откровенность. Он отвернулся и наконец сказал тихонько:
— Поющая пещера заколдована…
Тут я не выдержал и чуть ли не закричал:
— Да сам-то ты веришь в то, что говоришь?
— Николай, ты меня сейчас станешь ругать. Я комсомолец, я знаю: бога нет, духов нет, нечистой силы нет. Но… пещера и вправду заколдована.
— Почему ты так думаешь? — уже спокойно говорю я.
— Все, кто вносил в пещеру гроб Анарбека и сокровища, — умерли…
— Допустим, хотя доказать это невозможно.
— У подножия горы есть каменные памятники. Под ними лежат эти люди…
Я сразу растерялся. Но потом говорю:
— Они могли умереть от старости, от болезней и мало ли еще от чего!
Алеша помолчал.
— Другие тоже умирали. Кто был в пещере, тот умирал.
— Кто же туда еще ходил?
— Давно было, Чеколтан маленький был. Наша девушка вышла за русского охотника. Рассказала ему о пещере. Охотник ходил в пещеру — что-то взял там, сложил в небольшой мешок…
— Ну?
— И умер…
— А то, что он взял в пещере?
— Осталось у жены охотника, и…
— И?
— Она умерла.
Признаюсь, после всего этого у меня мурашки пошли по спине.
— Это какое-то совпадение, — говорю. — Ведь те вещи, что охотник взял в пещере, у кого-то находятся?
— Нет, — покачал головой Алеша. — Отец Чеколтана обвязал мешок волосяным кнутом, ходил на Енисей, бросал в Енисей.
— Отец Чеколтана умер?
— Нет, он не дотрагивался до мешка.
Да, есть над чем подумать. Неужели в пещере или на предметах есть какой-то яд? Но трудно предположить, что яд этот мог сохраниться столько лет. Обычно от времени все яды разлагаются.
Алеша продолжал рассказывать:
— Совсем недавно, я в армии был, сюда приезжал зоотехник. Узнал о Поющей пещере. Один ходил. Его в горах буран застал, два дня сидел в пещере. Вернулся совсем плохой. Ходить не мог, говорить не мог. Свезли в больницу. Через неделю умер.
— Что врачи сказали? От чего умер?
— Врачи говорят — воспаление легких. Чеколтан говорит — нет. Шаман говорит, это духи его наказали.
— Шаман? Это еще откуда?
— Есть шаман, во-он там живет, — Алеша указал на восток, на лесистые отроги гор.
— И что, люди верят ему?
— Я не верю, Чеколтан не верит, многие не верят. Но есть — верят…
Вот так раз! Оказывается, не так-то все это просто. Шаман до сих пор существует… Комсомолец, собирающийся поступать в институт, верит в заколдованную пещеру…
И с тех пор Поющая пещера не дает мне покоя. Уж слишком много совпадений. Когда поеду в райцентр, зайду в больницу, узнаю точно, от чего умер зоотехник.
А как твои дела? Напиши перед отъездом к Павлику. Я, наверное, и в августе не смогу приехать домой: доведу Алешу до финиша — до экзаменов. Потом нужно наглядные пособия подготовить, собрать гербарий, коллекцию минералов. Вообще-то это дело биолога, Николая Борисовича, но ведь дети не виноваты, что он поторопился уехать. И пока не пишет, когда возвратится.
А у меня столько замыслов, что даже голова кружится. Говорят, во Франции хранится лист бумаги, на котором Мария Склодовская-Кюри сделала запись об открытии радия. Склодовская-Кюри давно умерла, но листок, к которому она прикасалась, остался радиоактивным. Он словно впитал в себя могучую энергию исследователя. Вот так бы прожить, чтобы заряжать все вокруг себя энергией, энергией знаний, мыслей, чувств!
Ну, нет, Николая Борисовича в нынешнем году мы расшевелим. Будет руководить краеведческим кружком, прочитает цикл лекций о происхождении растительного и животного мира, займется исследованием окрестных гор. Найдем ему дело!
Все-таки, откровенно говоря, хочется пройти по московским улицам, посмотреть «Лебединое озеро» в Большом, увидеть Царева в какой-нибудь драме Островского, посидеть в читальном зале Ленинской библиотеки…
О Лене? О Лене почти забыл. Впрочем, будь это так — не писал бы сейчас о ней.
Будь здорова. Передай привет Павлику — ты ему, наверное, каждый день пишешь.
Николай.
P. S. Неожиданно пришло в голову: а вдруг в пещере какие-то микробы? Поговори об этом с кем-нибудь со своего факультета, только, пожалуйста, не с моим счастливым соперником. Может быть, удастся попасть к профессору Ведерникову? Кстати, пришли мне что-нибудь по микробиологии. Если ничего подходящего не найдешь, то свой старый учебник».
«Какое это чудо — керосиновая лампа! Ты, Зойка, даже себе не представляешь. Не семилинейная, и не десяти, а двадцатилинейная, так называемая «молния». Свет от нее сильный, ровный. При таком свете приятно читать. А если еще прикрыть стекло самодельным бумажным абажуром… В комнате полумрак, на столе — светлый круг, чуть-чуть шумит огонь в лампе, над абажуром мошкара вьется. Хорошо, уютно.
Я люблю работать вечерами. Днем жарко, пыльно. К вечеру обычно ветер стихает, сквозь открытое окно внизу — школа и дом Аввакумовых стоят на небольшом пригорке — видны редкие огоньки в домах улуса. Едва слышно шелестит листва молодых тополей. Выстоят ли они зимой? Петр Павлович несколько раз пытался развести сад, и каждый раз деревья вымерзали. Весной мы посадили вокруг школы топольки в несколько рядов. Если приживутся, тогда начнем под их защитой сад выращивать. Петр Павлович уже списался с опытной станцией — ему обещают дать несколько десятков саженцев зимостойких яблонь.
Вечерами в улусе тихо: люди ложатся и встают вместе с солнцем. Живут по принципу: дни — для работы, ночи — для сна. Но в субботу и в воскресенье много народу — и детишки и взрослые — собираются в школу. Иногда привозят кино, но чаще приходят просто так: поговорить, узнать новости. Недавно я рассказывал… О чем ты думаешь? О солунских братьях Кирилле и Мефодии, о древних славянских рукописях, о летописях, о новгородских берестяных грамотах… Говорил почти три часа. И хоть бы кто перебил или вышел.
А сегодня в школу Алеша притащил Чеколтана. Народу набилось — не продохнуть. Как ни упрашивали старого хайджи сесть за стол — отказался. Устроился на корточках в уголке. Алеша рядом с ним поставил небольшой черный ящичек — я сначала на него не обратил внимания. Чеколтан ударил по струнам чатхана и запел: