акое, что даже голова кружится.
У подножья скалы осыпь камней. Казалось, какой-то неведомый великан дробил скалы на мелкий щебень и сваливал его сюда. Среди камней заросли. Тут и черемуха, и шиповник, и жимолость, и ирга, и гороховник с его странной белесой, словно выгоревшей на солнце листвой. Чуть дальше от стены — травы: полынь, типчак, чебрец, иван-чай, еще какие-то, не известные мне.
На черемухе кисти черных ягод — поспела. Потянулся я было за ними, да Алеша остановил:
— Не надо. В камнях змей много.
Потом показывает:
— Видишь, — говорит, — темное пятно? Там пещера.
На бурой стене много расщелин, уступов, небольших отверстий. Видны орлиные гнезда, вернее, не гнезда — они слишком высоко, чтобы их можно было разглядеть, — а скалы, обрызганные белым пометом, следы пребывания орлов.
— Смотри туда, чуть правее того гнезда, — показывал Алеша.
Наконец я увидел темное овальное отверстие — вход в пещеру. Почти у самой вершины, на совершенно отвесной стене. Я выразил сомнение: можно ли туда добраться?
— Разве что на орле или на вертолете, но тогда вертолетов не было.
— Люди все могут. Они тысячи верст прошли, смерти в глаза много раз смотрели, а туда забраться… — и Алеша повел меня к могилам людей, умерших от «колдовства».
Недалеко от подножья каменной стены лежит двенадцать прямоугольных, довольно гладких камней — следы обработки на них видны довольно явственно. Конечно же, это дело рук человеческих. Расположены эти камни по дуге. Мне даже показалось, что в верхней части каждого из них что-то высечено — то ли орнамент, то ли какие-то письмена. Так что легенда старого Чеколтана пока подтверждается.
Эх, как мне захотелось взять нож, соскрести лишайники, которыми обросли камни, и посмотреть, действительно ли там что-то высечено. Удержался. Я не специалист — еще повредишь что-нибудь. Тогда уж восстановить не удастся. Читал я, такие «исследователи», как я, не единожды наносили непоправимый вред памятникам древней материальной культуры.
Ну, и последнее: вчера говорил с человеком, который побывал в Поющей пещере. Он там видел…
Все, дальше рассказывать не стану — не будь такой вредной и регулярно отвечай на мои послания. Сгорай теперь от любопытства до следующего письма. Ясно?
Николай».
«Хотел, сестренка, целую неделю не писать, помучить тебя или, как говаривали древние, подержать подвешенной за уши, да не вытерпел.
Так вот, видел я человека, который побывал в Поющей пещере. К нам в гости, вернее, к чете Аввакумовых, пришел отец Анны Африкановны — Африкан Григорьевич Налымов. Вот настоящий былинный богатырь! Рост — под потолок, плечи, что называется, косая сажень, волосы длинные, вьющиеся, с проседью, а борода черная, волнистая. Ему бы в кино Илью Муромца играть. Без грима.
Далеко не молод, примерно под семьдесят, но крепок. Любого за пояс заткнет. Такие до ста лет живут, не охнув, и умирают сразу, не болея.
Африкан Григорьевич — охотник, золотоискатель, настоящий таежный бродяга. Дома он бывает редко, ночует где придется: в горах, в лесу, в степи. Иногда навещает детей. Их у него четверо: моя хозяйка Анна Африкановна, колхозный бригадир Иван Африканович, работник райкома партии Федор Африканович и дочь Павлина, агроном звероводческого совхоза.
По случаю прихода такого гостя накрыли стол.
За ужином говорили обо всем понемногу: о тайге, золоте, новой железной дороге, которая пройдет неподалеку от нашего улуса. При изыскании трассы дороги Африкан Григорьевич был проводником.
Потом я спросил, а правда ли, что здесь шаман есть?
— Есть, — подтвердил Налымов.
— Ну, как же так, — возмутился я. — Столько лет Советской власти, и вдруг шаман шаманит…
— Камлает, — поправил меня дед Африкан.
— Хорошо, камлает. Но ведь здесь уже сплошная грамотность!..
Африкан Григорьевич погладил бороду, поинтересовался:
— А попы вон тоже… говорят, в Москве есть.
Что я мог ему сказать? Действительно, есть в Москве церкви. Столица, народ там пограмотнее, чем в глухом хакасском улусе, а вот поди ж ты!..
— Шаман — дрянцо, — махнул рукой Налымов. — Камлает — смех берет. Топчется на месте, бубном трясет, кричит что-то. А что — и сам, наверное, не знает. Да и не шаман он вовсе, в войну в тайге прятался. Боялся на фронт попасть…
— Так, может, сообщить о нем куда следует!
— Сейчас бесполезно — амнистия. Кабы раньше его за шкирку взять!.. Ну и потом, будь здесь добрый врач, кто бы к шаману пошел?
Действительно, фельдшер в улусе никудышный. Если он и знал что-нибудь, так уж давно забыл. Все болезни пирамидоном и аспирином лечит. Да еще к спиртному неравнодушен. Видел на днях: идет по улусу, ногами вензеля выписывает, поет во все горло:
В селе Малом Ванька жил,
Ванька Таньку полюбил…
(Буду в районе, поговорю в здравотделе об этом. Пусть сюда дельного человека пришлют).
— Фельдшер фельдшером, — все же не сдавался я, — но и суеверие здесь глубоко укоренилось. — И я стал рассказывать о Поющей пещере, о колдовстве.
Анна Африкановна прямо заявила, что все рассказы о пещере выдумка. Петр Павлович отнесся к этому более сдержанно. Только и сказал, что он давно собирается проверить достоверность рассказов.
Тут дед Африкан вдруг нас оглушил:
— Был я в ней…
Мне сразу вспомнилась отвесная скала и небольшое овальное отверстие неподалеку от орлиного гнезда. Спросил:
— Разве туда можно добраться?
Африкан Григорьевич даже взглядом меня не удостоил.
— Был я там, — повторил.
Мы все, конечно, стали спрашивать, что он видел. Африкан молчал, только покачивал мохнатой головой.
— Действительно, чертовщина в этой пещере какая-то, — сказал наконец.
Помолчал и добавил:
— Сам я ни в сон, ни в чох, ни в птичий грай не верю, но… — и замолчал.
Конечно, такие слова только подогрели наше любопытство.
Мы уже по-настоящему на него насели — расскажи да расскажи. Да не так-то легко было этого лесного лешего уломать. Крутит головой — и баста.
— Вы, мол, грамотные, будете над стариком смеяться.
В конце концов сдался:
— Ладно, расскажу… Врать — в жизни не врал. И сейчас буду говорить, что своими глазами видел. А там ваше дело — верить или не верить.
Все мы поспешно заявили, будем, дескать, верить каждому его слову.
— Так вот, добрался я до пещеры. Как — не столь важно. Трудно, конечно, но возможно. Долез я, значит, задержался у входа — вспомнил, что об этой пещере говорили. Э, думаю, была не была! Зажег фонарь — и внутрь. В пещере летучих мышей полно, грязь чуть ли не по колено. Дальше — лучше. Грязь позади осталась, под ногами — твердый камень. Пошел. Шагаю дальше. Смотрю, потолок снижаться начал, и пол вроде бы вниз пошел. Пригнулся я, шагнул — и тут…
Он замолчал, оглядел каждого из нас и продолжал:
— И тут словно кто меня за ноги дернул. Я со всего размаху и шлеп на каменный пол…
Я представил себе, как грохнулась такая громадина. В другое время, может, и улыбнулся бы, но тогда не до того было.
— Вот тут и началась чудасия, — продолжал Африкан Григорьевич. — Фонарь, спасибо ему, не разбился. Только керосин в нем взболтнулся — он еще ярче гореть стал. Начал я подниматься, взглянул вперед, а на меня лицо смотрит. Огромное, во всю ширину пещеры. Да строго так, словно спросить хочет:
«Зачем-ка сюда забрался?»
Ну, думаю, меня этим не испугаешь, я на медведя с ножом хаживал. Поднялся, иду. Впереди комель кедра лежит. Огромный, как только его в пещеру и втащили. На сундук похожий. Обтесали, значит.
«Вот, думаю, где клад-то хранится!» Нащупал крышку, поддел топориком. Поддалась. Под ней вторая. И ту сорвал. Смотрю, человек лежит, словно вчера умер. Лоб, нос, щеки, бородка реденькая. Все как положено.
И подумал — искал золото, а нашел труп. Кого это здесь недавно похоронили?..
Не успел я это подумать, как…
Африкан Григорьевич остановился, проглотил слюну, вздохнул и продолжал:
— …как лицо человека, прямо на моих глазах, почернело, сморщилось и рассыпалось в пыль. И одежда. Только что яркими красками блестела, а тут осела вдруг. Словно тело, на которое она надета была, исчезло. Потом ткань посерела и тоже в труху обратилась…
«Что за наваждение!» — подумал и как-то случайно взглянул вперед. И что же? Это огромное лицо, то ли оно нарисованное, то ли что, хохочет! Вот только-только я смотрел на него — было суровым, и — хохочет… Я уж не помню, как из пещеры выбрался, даже фонарь там забыл. Народ вы грамотный. Зять вон больше тридцати лет детишек учит, дочь — тоже. Да и вы, — взглянул дед на меня, — бают, башковитый… Может, и не поверите. Да и сам я вспоминаю все это, — и сказкой, или, вернее, сном кажется. Но все это я своими глазами видел.
Помолчал и добавил:
— Вот такие-то дела…
Признаюсь, я был поражен этим рассказом.
«Галлюцинация? — подумал. — Не похоже, чтобы такой человечище расстройством нервной системы страдал».
— Но с вами же ничего не случилось? — говорю я.
— Я ничего из пещеры не взял и потом, как только выбрался оттуда, сразу же весь обтерся спиртом да внутрь изрядную толику принял. И одежду надел запасную, а ту — сжег.
Вот сколько загадок у этой пещеры. Есть над чем задуматься…
Когда вы с мамой собираетесь уезжать? Пришлите телеграмму. Рекомендую самолетом. Быстрее. Деньги я высылаю.
Желаю всего, всего хорошего. Целую.
Николай.
P. S. Зоя, я слышал по радио рецензию на книжку какого-то немецкого журналиста об археологических открытиях. Фамилия его, кажется, Керам, а вот название книжки не знаю — начало передачи не застал. Хвалили ее. Может быть, сможешь достать? Пришли тогда».
«Уважаемая гражданка Редкозубова!
Поздравляю с законным браком. Все мои ранее высказанные пожелания остаются в силе. Могу только вспомнить популярную в свое время песню: