…А если случайно и больше прибудет, —
Никто с вас не спросит, никто не осудит.
Наверное, переврал что-нибудь? Ну, ничего, смысл, я думаю, ясен.
Да, спроси, пожалуйста, своего муженька, а моего шурина (целую неделю голову ломал, в каком родстве я с ним нахожусь, наконец вспомнил), что сие значит? Прихожу из трехдневного похода (из какого — чуть позже напишу), устал до чертиков, а на столе срочная телеграмма. Текст, прямо нужно сказать, интригующий:
«Гистоплазмозис тчк Григорий зпт, Иван зпт, Семен зпт, Тимофей зпт» и так далее, по имени на каждую букву. Как нужно понимать этих двух Иванов, двух Семенов и двух Зинаид? Заглянул в Большую Советскую — нет такого слова. В Малую — тоже нет. Посмотрел словарь Ушакова, словарь Ожегова, толковый четырехтомный, словарь иностранных слов — и все с таким же успехом. Заглянул даже в Большую энциклопедию издания 1903 года, сохранившуюся у Петра Павловича. И там ничего. Больше у нас справочной литературы не нашлось, да и в районе, наверное, нет. Попытался узнать значение слова по греческим корням — ерунда получается. А может быть, это на санскрите? Или по-древнекоптски? Хорошо хоть дальше сообщает, что выслал книги. Наверное, в книгах попонятнее написано.
Как это ему пришло в голову осчастливить меня словом всего из каких-нибудь четырнадцати букв? А если бы он решил протелеграфировать название одной из ново-зеландских деревушек, состоящее из 74-х букв, или индийское название озера в Центральной Америке из 66-ти букв? Тогда прощай, месячная зарплата!
Ну, ладно, шутки в сторону. Я был в Поющей пещере. Ясно? Ясно. Интересно? Интересно. Опишу все по порядку.
Собственно говоря, мысль побывать в пещере у меня возникла сразу же, как только Алеша сказал, что легенда старого Чеколтана — не выдумка. Только я вам об этом не написал, не хотел беспокоить. Ведь о ней такие страсти рассказывали. Именно поэтому я и заинтересовался обстоятельствами смерти зоотехника Шиповникова, ездил к подножию горы, вел, так сказать, разведку на дальних подступах.
Рассказ Африкана Налымова только подлил масла в огонь. В самом деле, нужно выяснить, что там такое.
Я начал агитировать деда Африкана:
— Пойдемте со мной в пещеру.
Налымов отрицательно покачал головой.
— Вы уже туда дорогу знаете…
Я опять:
— Неужели боитесь?
— Бояться — не боюсь… Просто непонятно, что там такое. И потом, паря, одно дельце я умыслил…
— Что ж, придется идти одному…
Тут уж Петр Павлович в разговор вступил:
— Разве одному можно? Со скалы сорветесь или простудитесь, как Вася Шиповников. Надо написать в музей, пусть пошлют научных сотрудников.
— Не пошлют. Вот если написать: был, то-то видел, тогда другое дело. А так — легенда она и есть легенда. Не станешь же писать, что в Поющей пещере кто-то таежного охотника Африкана Григорьевича Налымова за ноги хватал и портрет со стены над ним смеялся.
Эх, тут дед Африкан как зыркнет на меня!
— Так и знал…
— Я вам верю, — перебил я его. — Но напиши — никто не поверит. Значит, нужно самому пойти, выяснить.
Снова взглянул на меня дед, теперь уже благосклоннее.
— Шустер ты однако, парень. Ладно, провожу. Только недельку сроку мне надо, кое-какие делишки закончить. Но прямо говорю — в пещеру меня никакими силами не затащишь.
На том и порешили.
Через несколько дней Африкан Григорьевич зашел за мной. Я уже считал, что хорошо подготовился к походу, но дед Африкан пересмотрел содержимое моего рюкзака и ровно половину выбросил. Зато из своего запаса добавил вяленого мяса и сухарей.
— Идешь на день — припасов бери на десять, — сказал.
Ты, Зоя, знаешь, я никогда не занимался альпинизмом. А вот теперь убедился: альпинизм — это перетаскивание тяжестей, в основном съестных припасов, на большие расстояния. Да еще Алеши не было, уехал сдавать экзамены, — пришлось до Чалыма пешком шагать. Вернее, не до Чалыма, а чуть поближе, так как взбираться на утес мы стали с другой стороны.
Вышли с восходом солнца. Я вижу все — и прозрачно-голубое небо, и скалы, обрызганные солнечными лучами, и словно плывущие куда-то розовые ковыли, но все это как бы проходит мимо моего сознания, — из головы не выходит рассказанное Налымовым. Я ни на минуту не сомневался: он ничего не придумал, рассказывал то, что видел своими глазами, но как все это объяснить? Уж какие только гипотезы я ни строил, что ни предполагал, но удовлетворительного объяснения так и не нашел.
Схожу со щебенистой тропинки, пробитой овцами, на траву, шагаю рядом с дедом Африканом, начинаю расспрашивать его обо всем на свете. Но как только разговор коснулся пещеры, он на меня цыкнул:
— Идти надо молча. С дыханья собьешься — устанешь скоро.
Поплелся за ним. Идти трудновато — овечья тропинка не асфальт. Рюкзак оттягивает плечи. Сначала легким казался, но чем дальше, тем тяжелее становился. А теперь и совсем стал к земле меня пригибать — я уже ни на что и не смотрел, только себе под ноги. Хорошо хоть ветер — не так жарко.
Споткнулся от усталости. Раз, другой. Тогда дед Африкан скомандовал:
— Привал!
Сбросил с себя рюкзак, лег на землю, ноги на рюкзак.
— Ложись и ты так, — сказал. — Ноги быстрее отдохнут, если их повыше положить.
Послушался. Верно, ногам легче стало. Пролежали так минут двадцать, потом дед перекусить предложил. Мне есть не хочется, а вот горло пересохло.
— Напиться бы, — говорю…
Отвинтил дед крышку фляги, налил мне полстаканчика какой-то совершенно черной жидкости. Думал — коньяк, оказалось обыкновенный, но крепкий-крепкий чай. Холодный, без сахара. Хлебнул пару глотков — как заново родился.
Отдохнули, перекусили и дальше.
Вдруг дед Африкан остановился. Спросил:
— Слышишь?
Прислушался. Сквозь свист ветра откуда-то доносилось басовитое гудение. Иногда тон гудения повышался, и тогда казалось, словно сам воздух звенит.
— Что это?
— Анарбек в пещере поет…
Действительно, гудение несколько походило на могучий человеческий голос. Теперь понятно, почему эту пещеру назвали Поющей, почему о ней такие легенды слагают.
К вечеру мы взобрались на скалы, метров на триста вверх. Я так устал, что хоть за чембур — повод от уздечки — меня тащи. Дед Африкан, по-видимому, заметил мое состояние, остановился на ночлег. Снял я рюкзак, уселся на него и, кажется, уже ногой пошевельнуть не в силах. А вечер-то какой! Воздух прозрачный, видно так далеко, что даже глазам больно. И облака на горизонте. Белые. Потом они порозовели. Зашло солнце, и облака стали красными, словно их подогрели изнутри. А когда небо и земля потемнели, стали остывать и облака; потом они совсем слились с темным фоном неба.
Я все время смотрел, стараясь уловить, когда покажется первая звезда, и, конечно, прозевал. Не было, не было их на небе, а потом сразу три горят. Потом пять. И пошло! За какие-нибудь пятнадцать минут их высыпало столько, что, казалось, вспыхни еще одна звезда — и поместиться ей будет негде.
Звезды здесь такие же, как и у нас, в Москве. Впрочем, в Москве звезды вообще не видны: дома, окна, яркие рекламные огни совсем их оттеснили. А здесь звезды яркие, колючие. Я без труда нашел Большую Медведицу, Малую с Полярной звездой. По ним созвездие Лиры с красавицей Вегой отыскал. Вон горят три яркие звезды Ориона, а рядом звездный комочек Стожар… Прав был кто-то из древних, когда сказал, что если бы звездное небо было видно только в одном месте земли, люди шли бы туда сплошным потоком.
Хотя мы нашли нишу, что-то вроде небольшой пещеры, и закутались в одеяла — спать было совсем не жарко. По сути, спал только дед Африкан, а я, время от времени вздрагивая от озноба, просыпался и смотрел на звезды…
О чем я только в ту ночь ни передумал! И о вас, и о Лене. Да, и о Лене… Я раньше посмеивался, когда читал о сердечных ранах, но — больно. По-настоящему. И непонятно. Неужели причиной всему — материальное благополучие или слава — все-таки жена доцента? Ну, славой нервы пощекотать и здесь можно. Как говорил Николай, здесь горы даже имен не имеют, и самая высокая гора, на которой дольше всего задерживаются лучи заходящего солнца, так просто и зовется Тасхыл, то есть высокая гора. А ведь можно было бы ее назвать и Елена-тас.
Хотел тебе все в одном письме описать, но что-то устал, да и голова побаливает. Ложусь спать. И, как пишут в журналах, продолжение следует.
Н. Б.»
«Хотел было продолжить рассказ о своих приключениях, да получил от тебя письмо. Спасибо за заботу, за предупреждение не лазить в эту загадочную (хорошо хоть не заколдованную) пещеру. Но твой совет, увы, немного опоздал. А впрочем, говоря откровенно, я все равно его не послушал бы.
А ты, сестренка, быстро шагаешь. За каких-нибудь два месяца я тебя в третий раз поздравляю. Получила диплом с отличием — раз; вышла замуж — два. Теперь первая операция.
Так держать! От души желаю тебе стать отличным хирургом.
А теперь продолжаю свою повесть.
Утром дед Африкан проснулся, как и обещал, ровно в пять. Где-то насобирал сухой травы, чиркнул пару раз кресалом по кремню, и затлелся хобо — так здесь трут называют. Сам и костер разжег, и чай вскипятил. Поели. Я отогрелся и немного задремал. Дед не будил меня, наверное, понял, что ночью я звезды считал.
В путь — хотя какой это путь, если все время нужно лезть и лезть вверх по отвесной скале! — мы двинулись только в половине восьмого, а должны были выйти в шесть. Порой казалось, что дальше не продвинешься ни на метр, но Налымов каким-то образом находил карнизы, расселины, и мы довольно быстро поднимались все выше и выше. Да и рюкзаки наши полегче стали: часть мы, попросту говоря, употребили, а часть оставили на месте ночлега.
Я впервые попал в горы, и мне казалось, что забрели мы на недосягаемую высоту.
— Тут уже вроде бы и до неба недалеко, — сказал.
Дед Африкан усмехнулся.