Что касается другого Героя — советского разведчика Николая Кузнецова, то в его биографии действительно есть и недосказанное. Остается ждать. А если не дождемся, будем верить: новому поколению историков разведки выпадет счастье как следует поработать над полной биографией Николая Ивановича. И неважно через сколько лет.
В этой главе я попытался рассказать о том новом, что появилось в деле Героя Советского Союза Николая Ивановича Кузнецова. Да, есть определенное понимание того, как и от чьих рук погиб великий советский разведчик. Но сколько еще непростых вопросов ждут своего ответа. Дело разведчика Николая Кузнецова будто бы засекречено до 2025 года, уж не знаю, откуда взялась такая цифра. Однако есть еще один стимул для того, чтобы дожить, разобраться, понять.
ВОЗВРАЩЕНИЕ ПОЛКОВНИКА АБЕЛЯ
Вильям Фишер
Казалось, что о Вильяме Генриховиче Фишере, больше известном, как Рудольф Иванович Абель, все известно, рассказано — рассекречено, да и архивы, как говорят, давным-давно уничтожены. Но вот появились эти материалы, прошу извинить за стародавнее выражение, из бабушкиного сундучка.
Не хочу, чтобы у читателя, интересующегося темой спецслужб, возникли ассоциации с книгой моего давнего коллеги Александра Хинштейна, опубликовавшего «Записки из чемодана. Тайные записи первого председателя КГБ (Ивана Серова), найденные через 25 лет после его смерти». Иван Серов, возглавлявший Комитет госбезопасности с 1954 по 1958 год, записывал для истории свои воспоминания.
В семье Фишер все было гораздо проще. О матери-истории никто не думал. Просто некоторые семейные реликвии, хранившиеся у дочери Фишера Эвелины Вильямовны, перешли после ее кончины к кузине — Лидии Борисовне. А та, приемная дочь Фишера, в свою очередь чтила любимых дядю Вилли (Фишера) и его жену — свою родную тетушку Елену Степановну (Элю) и не выбрасывала ни единой бумажки, связанной с памятью Абеля — Фишера.
Так что у каждого — свой чемодан или сундучок. Этот был здоровенный, с откидывающейся крышкой. Мы сначала выдвигали его из-под стола, потом совместными усилиями ставили на два стула. Вот вам и бабушкин сундук.
Впрочем, даже в ее за 90 лет приемную дочь разведчика Лидию Борисовну Боярскую не тянуло называть бабушкой. Сухая, подвижная, очень живая, моментально на слова собеседника реагирующая, она, поверьте, заряжала энергией. И было в ней столько оптимизма, доброжелательности, веры в себя и в нас тоже, что общение всегда доставляло радость. Квартиру содержала в идеальном порядке. Очень следила за собой. Бывало, меняла прическу. Гордилась тем, что ее фото — фронтовички, увешанной боевыми наградами, висело на Аллее Почета.
Мы с женой по возможности наезжали к ней в квартирку на Измайловской и редко на действительно старенькую-престаренькую дачу дяди Вилли в Челюскинской. И возвращались всегда в настроении хорошем, приподнятом. Ведь если Лидия Борисовна смогла за долгую, трудную, а в войну опаснейшую фронтовую жизнь так сохраниться, остаться пусть не в добром здравии, однако в полном душевном равновесии, может, удастся и нам, грешным.
Готовясь к встрече, она стряпала, ставила на стол блюдо за блюдом, успевала иногда и пропустить рюмашку (совсем не сухого красного) и поддержать разговор. На десятом десятке призналась, что открыла для себя хороший напиток — «Мартини». На вопрос, что привезти, всегда следовало неизменное — ничего, ну, если хотите, чего-нибудь сладенького и побольше кроссвордов. Эту страсть унаследовала от приемного отца-разведчика и его дочери Эвелины. Они решали все кроссворды мгновенно — и не важно, на каком языке — русском, английском, немецком.
Лидия Борисовна ушла на 93-м году жизни. И ее смерть была для меня очень болезненной. Горько, что уже никогда не раздастся часов в десять вечера ее звонок. Не расскажет Лидия Борисовна о чем-то новом: открыла в Мытищинском музее выставку, посвященную дяде Вилли. Или передала его картины и вещи в музей поблизости. Всегда сама над собой подсмеивалась: надо успеть, времени мало, скоро пробьет двенадцать, «а я еще не все раздала в надежные руки».
К таковым были отнесены и мои. В день моего 65-летия Лидия Борисовна преподнесла ценнейший во всех смыслах подарок: запонки Вильяма Генриховича и его советские часы «Победа» с гравировкой на обратной стороне маленького круглого корпуса «Вильяму Генриховичу Фишеру в честь 20-летия Победы в Великой Отечественной войне. 1965 год. КГБ СССР». Ни запонок, ни часов не ношу. Они хранятся в коробочке среди самых любимых и дорогих душе реликвий. Я отнекивался, пытался оставить щедрый дар на белоснежной скатерти, но Лидия Борисовна была на сей раз строга: «Не обижайте, Николай Михайлович, это — от сердца». И, почувствовав, что готов возразить, добавила: «Больного. Так что не расстраивайте. Мне так спокойнее».
В моей квартире висят и картины Абеля. Какие они разные. На одной, стоя спиной к мольберту, он, не ведомый никому художник, рисует яркими красками летний подмосковный лес. На другой те же деревья с желтыми увядшими листьями готовятся к приходу зимы. Лидия Борисовна уверяла, что написаны полотна перед отъездом в США в 1947–1948 годах.
И какой контраст с этими милыми пейзажами его американские зарисовки. Могучие негры лихо торгуют сочными фруктами на городском базаре. В них и сила с нахрапистостью, и какое-то смирение: до всеобщего равенства в нью-йоркские времена полковника Абеля было ой как далеко. А черного президента в Белом доме и представить невозможно. Совсем в ином стиле представлена тюремная живопись. Нарочито темные цвета. Выписана каждая деталь. Видно, что в тюрьме страшная к нарам приковывающая скука.
А потом, после возвращения, снова симпатичные березки у заснеженного дома с надписью на обороте картинок размером с открытку: «С Новым годом! Р. Абель» или «Рудольф Абель». Иногда подпись на английском «R. Abel».
Оценивая творчество Вильяма Генриховича, я бы все же отдал предпочтение его американскому периоду. Там он более раскрепощен. Менее традиционен. Точнее в деталях. Ярче в красках. И хотя в Штатах художник Эмиль Гольдфус, как называл себя полковник, нещадно клеймил абстракционизм в спорах с нью-йоркскими коллегами, его творчество «там» видится мне пиком карьеры художника Фишера. Раскрылся, помимо собственной воли, по-новому. После приезда из США точнейше выписал автопортрет, висевший в квартирке Лидии Борисовны. Усталый, полностью облысевший, очень и очень немолодой человек с глазами, в которых сплошная грусть. Где сейчас эта картина — одна из его лучших?
Некоторые знатоки спорят о его месте в современной живописи. Другие рассылают по электронной почте фотоснимки рисунков Фишера — в основном леса, ели, березки, дома в снежном плену… И предлагают приобрести их за баснословные деньги. Ясно одно: как художник Вильям Генрихович состоялся. И, будучи живописцем совсем необычным, даже в искусстве прожил две разные жизни.
Бывали дни, когда Лидия Борисовна просила меня помочь разбирать архивы. И выволакивался совместными усилиями сундук с письмами, фотографиями, документами, книгами и статьями на разных языках, описью вещей. И многое там было о нем, о ее дяде Вилли полковнике Абеле — Фишере.
Я как раз закончил книгу о Вильяме Генриховиче в молодогвардейской «ЖЗЛ», и мы вместе рассортировали всё или почти всё в сундуке хранившееся. Кое-что из него вызвало у меня огромный интерес. В книгу «Абель — Фишер», переизданную с 2010 года четыре раза, попало не всё. И Лидия Борисовна, предвидя неминуемый свой уход, взяла с меня слово: «Используйте, как считаете нужным. Только, пожалуйста, — после моей смерти».
С разрешения хранительницы мы сняли копии с личных писем, документов, списков. Все они хранятся в моей красной папке. За точность любого документа отвечаю, что вряд ли потребуется, головой. Короче, могу предъявить как любопытным, так и Фоме неверующему. Еще раз, не собираюсь сравнивать наши с Лидией Борисовной открытия с огромной рукописью генерала Серова. Жаль, Фишер похожих воспоминаний не оставил.
Но некоторые находки все же удивляют. Изредка противоречат тому, что написано и в моей книге. Однако дополняют образ славного разведчика-нелегала.
Ну что ж, начнем.
Откуда вещички? Из Штатов, вестимо
Работая над книгой, полагал, что почти все вещи «полковника Абеля» пропали, остались в США. Удивляло только, что на стенах двухкомнатной квартиры дочери Эвелины Вильямовны висели полотна отца, относящиеся явно к американскому периоду его жизни. Тема «а как они попали в Москву?» была Эвелиной категорически запрещена.
Все долларовые сбережения нелегала сгинули где-то в американских банках. Но картины, расписанные яркими цветами, вернулись домой. Вот та самая, о которой рассказывал. Огромный негр (простите, афроамериканец) торгует арбузами-дынями на базаре. Или еще один его соплеменник надраивает чьи-то ботинки. О небольших рисунках, точно бытописующих нудную тюремную жизнь «полковника Абеля», и не говорю — их много.
А ответ на «как попали в Москву?» хранился все в том же сундуке. Нам с Лидией Борисовной на глаза попалась аккуратнейше составленная, трехстраничная, на пишущей машинке напечатанная
«ОПИСЬ
Вещей, прибывших из Берлина 18 мая 1960 года
на имя товарища Ш-ва (фамилию не указываю. — Н. Д.) И.А.».
В описи 79 пунктов. Среди них под номером 12 «Ящик металлический с принадлежностями для рисования (кисти и др.)». И, что гораздо интереснее и во всех смыслах слова ценнее, пункт № 13 «Этюды и картины разные. На холсте и бумаге». 68 штук.
Секрет картин раскрыт.
А что еще приехало из Берлина и зафиксировано подписями товарищей Д. и П., как полученное в Москве 20 мая 1960 года, когда Абель сидел в тюрьме в Атланте? Много всего: «чемодан большой черный (внутри изрезан), чемодан из искусств, кожи, саквояж кожаный (внутри изрезаны), демисезонное пальто серое в елочку с цветной подкладкой изрезанное».
Значит, американцы согласились-таки вернут