— Отец вернулся (в отпуск. — Н. Д), а мама вот уже четыре года была без работы. Уехать из Москвы и устроиться в какой-нибудь провинциальный театр она не могла из-за работы отца и потому что не хотела оставлять меня одну без своей заботы и внимания. В 1955-м они с дядей Рудольфом вместе не музицировали. Последний раз играли где-то во второй половине 1940-х.
Мы во время его отпуска много фотографировали, рисовали. Ходили по музеям и побывали в Ленинграде и в Осташкове.
— Отец увлекался математикой, а больше всего любил теорию чисел. Его занимало решение сложных задач. Он находил новые пути решения математических законов… и пользовался для этого любой возможностью. Книга «Цифра — язык науки» была его любимой. К сожалению, я не интересовалась этой областью науки и не могла принимать участия в подобных развлечениях.
— Все, что пишется в книге Митрохина (сотрудника архива ПГУ, десятилетиями переписывавшего секретные материалы и сбежавшего с ними за границу. — Н. Д.) все написано очень обще. Кем бы ни был этот Митрохин, он не рассказывает правды или просто ее не знает.
— Отца положили в Онкологический центр академика Н. Блохина 20 октября 1971 года. Он умер в центре 15 ноября. В его палате не устанавливали никакой прослушки. Но люди из Службы дежурили рядом с ним круглосуточно до последнего дня его жизни. Мама и я менялись, чтобы ни на минуту не оставлять отца одного.
— Похороны отца не превратились в секретную операцию. Зря говорят о каких-то специальных пропусках. Их не требовалось. Попрощаться пришли соседи по даче, по Троицкому переулку и по другим квартирам.
Еще остались те, кто знали
На столетии Героя России разведчика Алексея Николаевича Ботяна познакомился с двумя далеко не молодыми людьми. Они читали мою книгу «Абель — Фишер», сами подошли, и мы познакомились. Кое-что рассказали о Вильяме Генриховиче.
Только, по словам Ростислава Михайловича Душака, представляли приехавшего в ГДР в командировку полковника Рудольфом Абелем. Я пытался спорить, убеждал, что Вильям Фишер этого терпеть не мог. Но Душак лишь усмехнулся:
— Какой Фишер. Мы о таком и не слышали. Только Абель. Рудольф Иванович дарил нам свои открытки с домиками и березками и на обороте тоже подпись «Абель». Может, и не нравилось. Но был он человеком дисциплинированным. И немцы к нему тоже обращались только так.
Он приехал, конечно, уже после освобождения из тюрьмы, по приглашению разведки ГДР. Его выступления коллеги из ГДР слушали очень внимательно. Задавали вопросы. Абель отвечал спокойно и подробно.
До чего скромный был человек. Чемоданчик легонький. Костюм еще ничего, а ворот отглаженной рубашки давал представление о ее возрасте. Мы гостю: «Рудольф Иванович, давайте сходим в наш магазин. Закупитесь, приоденетесь». А он не понимает: «Зачем? Я из Москвы еще одну рубашку захватил». Но мы настояли, привели, и уезжал наш гость домой из Восточного Берлина уже с чемоданом потяжелее.
А разведчик М.К. припомнил еще одну берлинскую историю. Начальник разведки ГДР генерал Маркус Вольф, в СССР взращенный и отлично говоривший по-русски, чувствуя, что Абель не из тех, кто гоняется за подарками, обратился к его российским сопровождающим с предложением. Хотел, чтобы уважаемый визитер привез в Москву не какие-то ненужные подарки, а вещи ему полезные, которые и в хозяйстве пригодятся. Об этом сообщили Абелю. Он сначала отнекивался, а потом вытащил из чемодана четыре пакетика с луковичками садовых цветов со своей дачи. Домашние попросили привезти семена, и он хотел предложить в обмен вот эти домашние пакетики. И еще потребовалась ему какая-то вещица для домашней мастерской. Вольф, в 1962 году тоже занимавшийся обменом Абеля на Пауэрса, «цветочный обмен» сразу же отверг. Его подчиненные подарили семян и какую-то штуковину для мастерской советского умельца.
А еще, признается полковник М.К., ему запомнилось абсолютное безразличие Рудольфа Ивановича к магазинам и прочей шелухе. Не волновало его это, не трогало. Немцы быстро разобрались в том, что приехал к ним высочайшего класса профессионал, и встречали Абеля совсем не по исключительно скромной одежке. Его выступления слушали внимательнейше. И делали соответствующие выводы. Было чему поучиться у этого немолодого, выглядевшего несколько усталым нелегала.
Третий собеседник меня расстроил. Неплохо знал Абеля — Фишера, бывал у него в гостях на даче и потому осведомился, провели ли к ней газ. Сейчас на даче зимой и летом живет внучатый племянник Вильяма Генриховича Андрей. И пусть его мама Лидия Борисовна — Лидушка ушла, с Андреем мы время от времени общаемся. Он, как и дедушка, — человек неприхотливый, но признался, что на даче холодно. Зимы они с супругой переживают тяжело, в комнатах — градусов 14–15, старенькая печка не греет. Осталось, по мнению Андрея, домику недолго.
А мой знакомец — коллега Фишера вздохнул: «Надо же, когда проводили газ, до домишки оставалось метров 15, ну, 20. И вдруг строители остановились, ушли. А Вильям Генрихович, как всегда, просить стеснялся. Обидно».
Раздосадованный собеседник в сердцах выдал мне еще одну неприятную историю. Еще лет двадцать назад дочь Фишера Эвелина рассказывала, что отец нелегко воспринял отставку. Вызвали его в отдел кадров и сообщили, что обязательного в ПГУ медицинского обследования проходить не нужно. Фишер не понял, и тогда безвестный кадровик огорошил: «А вы увольняетесь по возрасту». И хотя и лет Вильяму Генриховичу было немало, и здоровье после американской тюрьмы было подорвано, расставание со Службой он переживал тяжело. Могли бы вызвать, поблагодарить. Но вышло все сухо, а если по-честному, безжалостно. Фишер с непривычной для дочери откровенностью даже сравнил: прямо как 31 декабря 1938 года, когда выкинули из органов.
Но к расставанию, видимо, шло. Все тот же собеседник поведал еще один эпизод. Приблизительно так же холодно проводили с оперативной работы и другого нелегала — Конона Молодого. И Фишер, и Молодый чувствовали: назревает. Незаметно получилось, что и Конон, и Вильям Генрихович остались без постоянных рабочих мест. Переживавшие за них товарищи по Службе пытались это как-то сгладить, замаскировать. Зная, что Абель-Фишер придет на работу, скажем, завтра, освобождали чей-то стол, усаживали за него легенду разведки, и знаменитый нелегал занимал вроде бы и свое место. Догадывался ли полковник Абель об этой маскировке? Мой откровенный собеседник, несмотря на годы сохранивший живейший ум и феноменальную память, выдохнул: «Догадываться не хотел».
Это не сплетни, не слухи. Увы, настоящая жизнь. Порой должно пройти время, прежде чем до нас начинает доходить, кто был рядом.
Но чтобы не завершать этот отрывочек о встрече со знавшими Фишера на грустной ноте, приведу свидетельство еще одного очевидца. После вынужденной разлуки с разведкой 31 декабря 1938 года Вильям Генрихович был возвращен на Службу в сентябре 1941 года. Шла война, немцы рвались к Москве, и лучший радист разведки был очень нужен. О том, что он готовил к заброске в немецкий тыл наших диверсантов, хорошо известно. Но что принимал участие в знаменитом военном параде 7 ноября 1941 года на Красной площади, один из ветеранов СВР рассказал мне впервые. Прямо из Кремля поступил приказ: обеспечить безопасность мероприятия, которое будет проведено около мавзолея. Фишер, конечно, не вышагивал по кремлевской брусчатке. Отвечал за связь. Можно представить себе, как доверяли разведчику, еще несколько лет назад уволенному из органов с волчьим билетом. И получи Вильям Генрихович тревожные радиосведения о прорыве немцев или нечто подобном, он знал, кому подать сигнал, возможно, даже о быстром свертывании парада. К счастью, обошлось. В чем свою, пусть и незаметную роль, о которой мы узнаем три четверти века спустя, сыграл и Вильям Фишер.
Правда, в своих письменных воспоминаниях дочь Эвелина Вильямовна этот эпизод опровергает. Не сходится по числам. Но как хотелось, чтобы он был. Пусть все-таки будет.
Кеннеди вошел в историю разведки
Президент США Джон Фицджералд Кеннеди сделал доброе дело. Его предшественник генерал Дуайт Эйзенхауэр послал Пауэрса в шпионский полет, а Кеннеди вытянул его из Владимирского централа, согласившись обменять на русского полковника Абеля. Видится мне, что молодой американский президент спасал не только Пауэрса. Отношение к сбитому летчику, публично признавшему на открытом судебном процессе в Москве свои прегрешения и рассказавшему о планах ЦРУ, было в США исключительно прохладным. Но Кеннеди смотрел дальше. Ему хотелось попытаться несколько ослабить напряженность в отношениях между его страной и Советским Союзом. Распоряжение об обмене подписано президентом Джоном Кеннеди и его братом Робертом.
Вот текст с сокращениями:
«Рудольф Иванович Абель был осужден в США районным судом Восточного района Нью-Йорка по обвинению № 45094 в передаче информации иностранной державе и действиях в качестве иностранного агента, не ставя об этом в известность Государственный департамент, за что был приговорен 11 ноября 1957 года к тридцати (30) годам тюремного заключения и штрафу в три тысячи (3.000,00) долларов.
Сейчас, как Президент США, ставлю в известность, что данный тюремный приговор истечет в день, когда Фрэнсис Гари Пауэрс, гражданин США, находящийся в заключении по решению правительства Советского Союза, будет освобожден решением упомянутого правительства и доставлен из заключения агентом или представителем правительства Соединенных Штатов, назначенным для этой цели Президентом. При выполнении этих условий вышеупомянутый Рудольф Иванович Абель будет депортирован из США и должен оставаться вне пределов Соединенных Штатов, их территорий и владений. Если упомянутый Рудольф Иванович Абель будет обнаружен на названных территориях до истечения тридцатилетнего тюремного срока, определенного ему приговором, Рудольф Иванович Абель должен будет отбыть вынесенный ему тридцати летний приговор».
Витиевато, однако понятно. Только вряд ли даже предусмотрительнопугливые американцы ждали возвращения Абеля в Штаты. Так, бюрократическая формальность.