По мнению некоторых историков разведки, исчезновение Коваля из США оставалось незамеченным до 1950-го. И только тогда американцы начали бить тревогу. Искали его в разных местах. Сначала в Западной Европе. Потом почему-то в Латинской Америке.
Но, правда же, жаль, что пришлось покинуть Штаты. С такими способностями Коваль мог бы добраться в США и до более высоких чинов и званий.
Теперь ему предстояло заново начинать жизнь в Москве.
В июне 1949-го «…солдат Жорж Коваль, 1913 года рождения, демобилизован из рядов Вооруженных Сил СССР», так ни разу за всю десятилетнюю службу в армии, то бишь в разведке, не примерив военного мундира.
Предположительно в 1950 году или чуть раньше Георгий Абрамович Коваль появился в МХТИ имени Менделеева.
Его дождалась терпеливая жена, которая долгие годы получала лишь короткие письма от мужа. Их передавали молчаливые люди, не склонные вступать с ней в длинные разговоры.
Вновь пошла тихая и счастливая своей незаметностью жизнь. Восстановился в аспирантуре, успешно, как всегда получалось у Коваля, защитил диссертацию, став кандидатом наук. С радостным достоинством принял предложение остаться в стенах вуза.
И вдруг из отдела кадров Менделеевки грянуло: а нам ученые вашего редкого профиля совсем не нужны. Он пытался развеять недоразумение. Убедить в ошибочности решения. После увольнения думал найти работу где-то еще, а потом вернуться в альма-матер. Не брали нигде. Предлоги — разные, суть одна.
Что случилось, почему? Спустя десятилетия причины разглядеть легко, не то что тогда. Кадровики недоумевали. Где этот Жорж Коваль пребывал почти десять лет? Пишет в анкете, будто служил в армии с 1939 года, это точно зафиксировано, до 1949-го. Но почему дипломированный выпускник МХТИ с блестящими знаниями за все эти годы так и оставался солдатом? Неужели не мог дослужиться ну хотя бы до младшего офицера? И награда всего одна — медаль «За победу над Германией».
Бедные кадровики! Откуда им было знать, что есть у Коваля и другие медали. В США его награждали более щедро. Демобилизован с почестями и двумя медалями «За победу во Второй мировой войне» и «За примерное несение службы».
А в Москве дивились: разве не странно ведет себя этот рядовой? На вопросы о службе отвечает и в письменной форме, и при собеседованиях сдержанно, подробностей не приводит. Для бдительных кадровиков, и не только для них, этого было достаточно, чтобы Коваля уволить и никуда не брать.
А он молчал. Дав еще в 1939 году подписку о неразглашении. И не имел права нарушить честного солдатского слова. Из ГРУ, не любящего шума, его после приезда из США отпустили.
И еще об одном. Вернувшись из США, Жорж Абрамович попал, втесался, в самый пик борьбы с «безродными» космополитами. Дело врачей-отравителей, увольнение из органов достойных сотрудников не с той национальностью в пятой графе в анкете. Пригвождение к столбу деятелей науки и культуры со сложными фамилиями: как позорны эти атрибуты той эпохи. А этот Коваль еще и родился в США. К чему рисковать своим благополучием ради этого подозрительного типа.
Но Ковалю надо было жить, кормить семью. Положение — трагическое. Пришлось, оббив все только возможные пороги властных кабинетов, обратиться в ГРУ. Там откликнулись, разобрались, помогли. Не сделали этого сами? Хранили тайну. Но написал же в ответ на мольбу о помощи рядового Коваля сам начальник ГРУ генерал-полковник Михаил Алексеевич Шалин письмо министру высшего образования В.Н. Столетову: «Прошу Вас учесть его немалые заслуги при обеспечении работой». Подтвердил, что Жорж Коваль с 1939 по 1949 год находился в армейских рядах. А объяснить, чем конкретно занимался, не может, ибо строго соблюдает закон о неразглашении государственной тайны о службе, которая проходила в особых условиях.
Не уверен, что Столетов понял ремарку об «особых условиях».
На языке разведки это сочетание обозначает: был нелегалом за границей. В случае необходимости представители ГРУ все это подробно объяснят кому и где надо. Но объяснять не пришлось. На просьбу генерала Шалина «учесть немалые заслуги при обеспечении работой» министр начертал соответствующую резолюцию. Обращение переслали в МХТИ имени Менделеева. И в институте быстро, без дешифровальщиков и дополнительных разъяснений, все уразумели. Коваля приняли, восстановили и назначили.
Не согласитесь ли, что послевоенная эпоха была сурова?
Студенты Коваля любили, он отвечал им тем же. Проработал в этом институте лет сорок. Преподавал, писал научные работы.
Военная разведка — ведомство исключительно закрытое — вспомнила о своем рядовом солдате лишь в начале XXI века. Его приглашали на встречи ветеранов. Регулярно помогали, в том числе и деньгами. Даже наградили почетным знаком «За заслуги в военной разведке». В сугубо закрытом музее поместили фото «Дельмара». Свой, узенький-преузенький круг людей до этого что-то о нем слышал.
Но только не штатный состав, а уж тем более широкая публика, потому что о подвигах атомного разведчика-нелегала все предшествующие десятилетия «по соображениям безопасности» молчали. А Жорж Абрамович не признавал суеты. Его не знают? Значит, так надо.
Когда руководителей ГРУ упрекнули в «забывчивости», в том, что дань публичного уважения отдана герою из их ведомства очень поздно, они честно ответили: сам Коваль просил «пока» хранить его подвиги в тайне. Думается, генералы не лукавили.
Коваль прожил в безвестности в принципе счастливую жизнь. А после нее президент РФ побывал в новом здании ГРУ, заглянул в музей, увидел, присвоили Героя (посмертно). Вот он круг случайностей, который относительно счастливо замкнулся.
Но думать, будто заслуги Коваля в деле ускорения создания советской атомной бомбы были никому, кроме как в ГРУ, неизвестны, ошибочно. Знаю это точно. Ибо в 1993 или 1994 году на стадионе «Динамо» патриарх — основатель московского «Спартака» и мой добрый знакомый Николай Петрович Старостин вдруг показал мне на пожилого человека, сидящего на трибуне. «Наш многолетний верный болельщик. Ученый, то ли физик, или, кажется, химик».
Я поначалу не понял: «И что здесь удивительного?» Мой старинный компаньон по прогулкам по Садовому кольцу улыбнулся: «Ему бы за “Динамо”, а он, видите, за нас. Хоть и разведчик».
ЛЮДИ ИЗ ЛЕГЕНДЫМихаил и Елизавета Мукасей
«Если страна нас не знала, значит, мы ее не подвели», — считали Михаил и Елизавета Мукасей — супружеская пара разведчиков-нелегалов, проработавшая в Западной Европе около двадцати двух лет. «Эльза» и «Зефир» прожили долго, счастливо, ни разу не засветившись.
Но время приближает неизбежное. В августе 2008-го на 102-м году жизни скончался разведчик-нелегал полковник Михаил Исаакович Мукасей. В сентябре 2009-го в возрасте 97 лет умерла подполковник Елизавета Ивановна Мукасей. Теперь, когда они оба ушли, можно, наверное, рассказать кое-что новое о их необычнейшей жизни. Хотя разве есть нелегалы, чью жизнь назовешь обычной?
Они начинали еще в легальной военной разведке под крышей советского консульства в Сан-Франциско. А уже после войны супруги Мукасей стали нелегалами внешней разведки. Работали под чужими именами в разных странах, откуда глава семейства руководил группами людей, трудившимися на советские спецслужбы в нескольких регионах Европы. И за все это время — ни намека на провал.
Причиной и своих немалых успехов в разведке, и долголетия супруги считают доброжелательность. «Когда окружающие видят, что ты хорошо к ним относишься, то вполне можешь рассчитывать и на доброе отношение к себе», — дружно и чуть не в один голос уверяла меня эта супружеская пара.
За десятилетия странствий и мотаний по миру у них ни единого промаха. У чужих контрразведок ни намека на подозрения. Незаметное возвращение господ-разведчиков Э + 3 домой, где их ждали честно и до конца жизни заработанные почет, уважение. И, как полагается в таких счастливых случаях, полная безвестность.
Мне бы никогда не встретиться с ними, если бы не их дети. Это они — кинооператор Анатолий Мукасей и его жена — киноактриса, режиссер Светлана Дружинина — искренне гордящиеся родителями, предложили и настояли. Пусть и на склоне лет, но Михаил Исаакович и Елизавета Ивановна должны получить хотя бы толику причитающейся славы, публичного признания. И к чести руководства Службы внешней разведки России следует сказать, что оно поддержало это святое стремление.
Быстрая и уверенная езда по петляющим узким шоссейным дорогам, переходящим в проселочные. Наглухо задраенные ворота с виду неприметного серого дома в ближнем Подмосковье, нежданно оказавшегося чем-то вроде старинного санатория. Вооруженная охрана, быстрая и привычная проверка удостоверений у троих моих сопровождающих офицеров с официальным занесением данных в разграфленную книгу посетителей, лежащую на столе у коменданта. На меня — ноль внимания: за чужака-журналиста отвечают люди, его сюда пригласившие.
Обстановка такая, что вопросы «ой, где мы?» задавать не тянет. В принципе ясно, что попали мы в госпиталь или дом отдыха для тех, кто, как и будущие мои собеседники Михаил и Елизавета Мукасей, тесно и навсегда связали свою жизнь с внешней разведкой. И, повторюсь, совсем не с той, что зовется легальной и респектабельно таится под дипломатической или торгпредовской крышей. Вежливое предупреждение сопровождающих: «Да лучше не снимать. Никого». И сам уразумел, что снимать совершенно не надо.
Отдыхают и лечатся тут люди далеко не публичные. Полковник Абель чувствовал бы здесь себя своим среди своих. Тут сравнительно недавно скончалась дочь полковника Эвелина.
Да и моих героев не хочется тревожить щелканьем «кодака».
Устанавливаем связь
Михаил Исаакович, высокий, с чуть сгорбившейся спиной, носил черные очки с мощными линзами. Однако не помогали ни оптика, ни операции — зрение почти ушло. Елизавета Ивановна передвигалась на кресле-каталке. Отказали ноги, но казалось, это временно. Какое уж тут фотографирование.