В этой стране, как выяснилось, никто не знал ни английского, ни немецкого, ни уж тем более датского. Они не знали этих языков, а я не знал, что мне делать. Долго искал и в конце концов нашел одну связь — француза, неплохо говорившего по-немецки. Тот представил своим приятелям, и так через них устроился на работу техническим чертежником в ателье градостроительства. Все инженеры и архитекторы там были швейцарцы, а уж они все, как и положено гражданам их страны, свободно говорили по-английски, по-немецки, по-французски и по-итальянски. Для практики все время болтал с ними по-английски.
Все чертежники и остальной личный состав — арабы. А в Алжире в то время почти все образованные арабы говорили только по-французски, даже родного не удостоились выучить. Доходило до курьезов. Когда Бен Белла решил переименовать все улицы и их названия вывели арабской вязью, беспорядок начался потрясающий. В общем, пришлось мне в Алжире выучить и французский, а впоследствии, много позже, еще и итальянский. До сих пор нормально говорю на всех этих языках.
В Алжир приехала ко мне жена. Раньше было нельзя: учила язык.
Я вам о языке так подробно не случайно. Знать его в совершенстве для нелегала с его легендой абсолютно необходимо. И хотя существует, скажем, у немецкой контрразведки, некий свод признаков, по которому они различают иностранцев, выдающих себя за местных, мы с языком не прокалывались. Был у нас, уже несколько лет спустя после приезда жены, неприятный случай. С одним немцем выясняли, попивая пиво, почему испанцы вообще не говорят ни на каких языках. И вдруг, как всегда вдруг, он принялся объяснять мне, что вот так, как мы с ним, говорят на немецком, да и на любом другом, представители лишь одной нации — русские. Я чуть было не поперхнулся. Что это? Проверка? Намек: я тебя распознал? Этот разговор сильно встревожил.
— И почему действительно вдруг такой вопрос?
— Случайность. Знакомый немец сказал чистую правду. Русские хорошо осваивают иностранные языки. Это известно, значит, ничего страшного. Но в тот момент вызвало немало переживаний. Мы продолжали не без пользы для меня общаться.
При общении с иностранцами возникало немало всяких неожиданностей. Один из управляющих нашего дома вдруг начал напрашиваться на уроки языка к моей жене. Допытывался до тонкостей, до истоков. Выдержать это похожее на допрос действо сложно. И я разыграл ревнивца, заявил, что такие уроки нарушают неприкосновенность нашего жилища, которое должны были свято чтить в стране. Управляющий испугался, извинился. Дурных намерений у него не было. Но мало ли что могло проявиться при таких уроках? Нечего было ходить нам по острию. И образ ревнивого Отелло очень нам пригодился.
Или вдруг один француз, отлично знавший немецкий, спросил меня, как на языке Шиллера и Гёте звучит одно очень интимное, в основном мужчинами употребляющееся словечко. Я и представления не имел, отделался тем, что сослался на некоторую собственную застенчивость, а уж после выяснил и шепнул это самое словечко другу. А знаете, кто лучше всех остальных распознает наши российские корни?
— Откуда же.
— Пожилые евреи. Малейшие нюансы языка чувствуют, лучше, чем профессионалы из западных спецслужб. Не пойму, почему, но это факт доказанный.
Бывают, но это уже случилось не со мной, и другие неожиданности. Жена нашего нелегала, и тоже, понятно, нелегал, исполнила на частной вечеринке на рояле музыкальную классику. Браво! Высокопоставленное общество, в которое еще надо пробраться, рассыпается в аплодисментах. А после подходит тихая пара и вежливо спрашивает, не русский ли педагог был у нашей барышни. Они с мужем еле отговорились: мол, да, один малоизвестный выпускник американской школы, где особенно сильно влияние русской фортепьянной классики. Обошлось. Но больше дама на фоно при стечении людей не играла. Дал ей Бог талант в свое время окончить то ли Гнесинку, то ли, я уж забыл, Московскую консерваторию.
— Да, любая случайность может в данном случае «сыграть». Но как же вы сумели объяснить приезд жены местным?
— Поженились мы в Москве перед самой командировкой. В Союзе она находилась на подготовке. А когда приехала, мы нашли для нее соответствующую легенду. У меня были знакомые пожилые французы. Кто-то из них уехал, кто-то умер. Зато у нас был адрес, по которому жена теоретически могла в свое время жить. Только и всего. Приехала она, конечно же, как немка со своим безукоризненным языком, а французский выучила уже в Алжире. В этой стране мне повезло: спустя год после получения независимости алжирцы стали уничтожать документацию на всех иностранцев, живших там до этого. Позже я запросто мог говорить в других государствах, что 20 лет прожил в Алжире, где зарабатывал много денег. Так я легендировал свое относительное материальное благополучие.
А жена забеременела, и нам было предложено выехать в Западную Германию, чтобы там уже окончательно задокументировать женитьбу. Ведь паспорта у нас обоих были липовые. Сначала заехали в Тунис, затем в Голландию, потом во Францию. После этого я поехал в 1964-м в город Штутгарт. А жену оставил на границе во французском Страсбурге. Так ей было легче: в Эльзасе все говорят по-немецки.
— Почему вы въехали в ФРГ в одиночестве?
— Не мог я ее взять, потому что не знал, как у меня повернутся дела. Жена — беременная, а если что-то пойдет не так? И черт его знает, что со мной будет. Я, как вы помните, технический чертежник, и мне надо было искать работу, чтобы где-то в ФРГ поселиться. Штутгарт — город большой, в нем — десятки учреждений. Но попал я туда в августе в разгар летних отпусков. Никто и никакой работы не предлагает. Пришлось устроиться чернорабочим в химчистку: только туда и взяли. Причем обещали платить как квалифицированному рабочему и, если буду трудиться добросовестно, через три месяца в таковые и перевести. Так оно и произошло. Был тогда в этом городе довольно свободный режим. Поэтому, предъявив свои липовые паспорта, мы без труда получили внутренние удостоверения личности и официально поженились.
Вскоре переехали в Мюнхен, где я снова устроился на работу техническим чертежником. Там у нас родился сын, потом дочь. Разница в возрасте у моих детей всего 11 месяцев. Из Центра нам пишут: «Времени вы даром не теряете». После рождения детей получили вместо наших прежних внутренних удостоверений настоящие западногерманские загранпаспорта. И с великим сожалением сжег я в печке наши липовые паспорта.
— Почему с сожалением? Ведь жгли-то липу.
— Точно, липу. Но какую же надежную, привычную. Но настоящие, вы правы, все равно лучше.
— А как шла оперативная работа?
— Мы с вами договаривались — об этом в последнюю очередь. Нормально шла. Был источник или источники. Интересные люди. Привлек их к сотрудничеству. Работали с нами по политическим соображениям. К нашей стране относились с симпатией.
Тут произошел еще один случай, достойный внимания. Во время одного из переездов присмотрел я квартирку. Старался жить только по средствам. Ел в столовых, была возможность — даже в дешевых, студенческих. Машина тоже скромная. Когда жена рожала, пришлось ее срочно везти на авто в роддом.
— А если бы она закричала при родах на русском?
— Она — не радистка Кэт. Кричала на языке страны пребывания.
Но вдруг на пути в роддом попадаю в пробку, пытаюсь из нее вырваться, и останавливает меня полицейский. Я ему про жену, он тотчас пересаживает нас в свой автомобиль и без всяких правил и светофоров мчит, куда надо. Я ему и сегодня благодарен. А крестным отцом одного из детей был приятель нашего семейства — бывший офицер СС, не черного, не гестапо, но свое отсидевший. И вообще рождение детей — это хороший знак для властей страны, где ты живешь. Действительно, некоторые нелегалы на продолжение потомства при работе в «особых» условиях не решаются. Мы пошли иным путем.
Но я хочу вернуться к эпизоду неприятному. Снимали новую квартиру, обо всем договорились, уходим. И хозяйка нам на прощание бросает: «Только просьба — ни в коем случае не шпионить».
О чем она? Что за чушь. Но отменять сделку — поздно, да и может вызвать подозрения. Пришлось на следующий день все равно заселяться. И узнаем мы уже позже, что жил в квартире некий человек, который почему-то вызвал подозрения у полиции. Проверили его и выяснили: у жильца — не слишком достоверные документы, и начали прощупывать его по полной программе. Словом, человек исчез. И жить вот в такой «плохой» квартире с дурным наследством мы не решились.
— Правда, что нелегалы — суеверны?
— Не знаю. Но мы нашли удобный и, главное, правдоподобный предлог и без всяких обид, они тоже ни к чему, съехали.
Агент из химчистки
Через некоторое время нас вызвали обратно в Россию. Дома провели пару месяцев. И я получил задание выехать на длительное оседание в одну из стран Бенилюкса.
Насчет семьи в Москве возникли сомнения. Предстояли переезд, поиски квартиры и работы. Предполагалось, что жена приедет ко мне позже и с одним ребенком. А второй останется с ее родителями. Не исключалось, что дети могут вообще остаться на родине.
Поселился я в столице. Искал работу — и как чертежник, и как рабочий химчистки. Ушло на это шесть месяцев, трудно было устроиться. В конце концов попал я в крупную гостиницу, в подразделение химчистки и прачечной. Был я действительно рабочим квалифицированным, и вскоре сделали меня руководителем этого сектора. Нашел квартиру, и ко мне приехала жена с двумя детьми.
— А дети не догадывались, из какой они страны?
— Нет. Сын пошел в детский сад, дочь мы устроили в ясли. Между собой они говорили только по-французски, а с нами — только по-немецки.
— Русского не знали?
— Откуда же?
— А два месяца дома в России?
— Не давали им русский язык выучить. Не знали они его совсем. Да и жена выехала после Москвы в ГДР, где ни слова по-русски.
— Как зовут ваших детей?
— Миша и Аня. Они работают здесь, никакого отношения к моей профессии не имеют, в этой жизни себя нашли.