Вот что по моей просьбе написала Татьяна Борисовна о своем отце: «Честный, бескорыстный, преданный делу, которому служил верой и правдой всю свою жизнь. Трудолюбивый, идущий к выбранной им на всю жизнь цели, которая заключалась в том, чтобы увидеть свою Родину достойной, сильной, могущественной и благополучной. А еще чуткий, добрый, скромный и даже стеснительный — улыбка подчас выдавала это. Таков был Борис Семенович или просто “БС” для коллег и друзей, а для нас, четверых его детей, — самым дорогим и любимым отцом.
Можно сказать, что являл собой эталон настоящего чекиста в лучшем смысле этого понятия. Специалист своего дела, высокий профессионал, знающий специфику от “А” до “Я”, он пользовался огромным уважением коллег и друзей.
Будучи по жизни военным, он, казалось, был абсолютно штатским. Иногда и только по очень особым случаям надевал форму.
Но больше половины своих заслуг он отдавал своей супруге, отношения с которой всегда основывались на взаимном чувстве любви, уважения и доверия. Познакомились родители в 1938 году, были ровесниками, работали в УНКВД в Вологде. Как рассказывала мама, папа сразу обратил на нее внимание, а на третий день знакомства пригласил в театр на спектакль “Розмари”, и уже больше они не расставались. Родители любили театр, музыку, искусство, литературу. Не было театра и музея, которые бы они не посетили. В доме была большая библиотека: собрания сочинений, книги современных советских и иностранных авторов, энциклопедии, словари, иллюстрированные издания по искусству, каталоги музеев мира.
Удивляло только одно: что после трудного рабочего дня папа обязательно находил возможность посидеть с книгой в руках. Запомнилось, что, прочитав “Один день Ивана Денисовича”, сказал, что книга произвела на него удручающее впечатление.
Очень любил дачу. Сажал березки, сирень, рябину, вишню, яблони». Два ордена Ленина, множество других орденов и наград, отечественных и зарубежных, подтверждают: их обладатель прошел славный путь.
Борис Семенович Иванов скончался 19 апреля 2001 года и похоронен, как и многие его соратники по разведке, на Троекуровском кладбище. На похоронах академик Евгений Примаков, первый директор Службы внешней разведки России, назвал Бориса Семеновича «своим учителем и одним из немногих, кто олицетворял всем своим жизненным путем перипетии XX века и верность высоким идеалам».
ГЛЫБА В ФУНДАМЕНТ РАЗВЕДКИ:Вадим Алексеевич Кирпиченко
Давайте по-честному: первое знакомство с Вадимом Алексеевичем Кирпиченко, которое произошло при огромном стечении народа, меня насторожило. И знаете чем? Наградными планками на генерал-лейтенантском кителе. Да, я знал, что с мая 1974-го по август 1979 года он руководил нелегальной разведкой в Первом главном управлении Комитета госбезопасности. Пост начальника Управления «С» Кирпиченко передал затем легендарному Юрию Ивановичу Дроздову, который покинул его лишь в 1991 году. А с 1979 по 1991 год Кирпиченко был первым замом ПГУ, по-теперешнему — первым заместителем директора Службы внешней разведки.
Смущало количество советских, российских и зарубежных государственных наград — 54! Наивысшая — орден Ленина. Я невольно сравнивал их с орденами и медалями хорошо знакомых мне Героев России Владимира Борисовича Барковского, Геворка Андреевича Вартаняна, Александра Семеновича Феклисова… У них официальных признаний заслуг было явно поменьше. Наводило на вечную мысль: вот, начальству — всё, а героям-полковникам… Только это слегка и коробило.
Если читаете эту главу, наверняка догадываетесь, что было дальше. Да, я познакомился с Кирпиченко, на котором хорошо сшитые, наверное на заказ, костюмы, ибо был он полноват, сидели так же влитую, как и тяжеленный от наградного металла китель.
Побаивался этой встречи с неприступным с виду большим начальником, уверенным в себе и прочно восседавшим в только для него и предназначенном кресле. Но мне объяснили, что заинтересовавшая меня тема трудна, мало изучена и ответ может дать только он. И он готов.
Выдохнул и пошел. До сих пор верю в первое впечатление: если человек сразу понравился или не понравился, то навсегда. Но к Вадиму Алексеевичу это не относится. После часа сугубо делового разговора я вышел от него и просветленным, и воодушевленным, и обогащенным знаниями. А уж чувство возникшего уважения прямо зашкаливало. О том, что рассказал тогда Кирпиченко, написано не будет. Уже одно это свидетельствует об установившейся степени доверия. Если в общих словах и вкратце, то беседовали мы о неких выкраденных документах и о том, можно ли такого поворота событий избежать в современном, нашпигованном подслушивающими устройствами и всяческими гаджетами мире. Ответ сложен и неоднозначен. Вадим Алексеевич объяснял, что самое ценное надо по-прежнему хранить в сейфе за двадцатью семью печатями. Негодовал: к нему приходят подчиненные и втолковывают, что родная российская система придумана и функционирует так, что проникнуть в нее никак нельзя, а вот в их… Генерал сердился. Если наши гении действительно придумали новую систему, то почему оппоненты (термин Кирпиченко. — Н. Д.) с не меньшей гениальностью не способны взломать нами придуманное. Ведь мы-то чужое раскусили. И от этого толкования вовсе не веяло консервативной старомодностью.
Он был очень непрост. Иногда непредсказуем. Как мне сначала увиделось, несколько подозрителен, крайне осторожен. Как-то я потерял по недоброму своему обычаю номер его мобильного. И, попросив снова, был ошарашен: «Запишите, но я его вам уже давал». Я попытался разыграть удивление, и совсем немолодой генерал показал мне записную книжку: «Вот, и число есть. Я всегда помечаю, кому и когда даю свой личный номер».
Потом мой хороший товарищ подробно рассказал мне, как президент Ельцин приехал в 1991 году в штаб-квартиру в Ясенево назначать директора Службы внешней разведки. Теперь все мы в курсе, что директором стал Примаков. Тогда, в день большого назначения, это было абсолютно непредсказуемо. Ельцин с непривычной честностью признался, что испытывает сомнения относительно академика: «Его не назовешь профессионалом разведки». А ведь создаваемая Служба, которая лично подчиняется президенту, должна работать как никогда эффективно. К тому же добрые советчики, а их у Бориса Николаевича всегда хватало, нашептали, будто Примаков выпивает. И надо же, Ельцина, всю жизнь дружившего с бутылкой, эта ложь тоже насторожила.
Началась дискуссия, в которой заслуженные разведчики просили Бориса Николаевича назначить к ним академика Евгения Максимовича Примакова. И последним для Ельцина доводом были слова пользующегося всеобщим уважением Вадима Алексеевича Кирпиченко. Он убеждал и окончательно убедил. У Бориса Николаевича хватило сил разорвать заранее привезенный и подписанный указ с другой фамилией.
Опять-таки много позже всплыло, если не ошибаюсь, и имя того проигравшего. Он был своим, оперативником, тактиком, настоящим разведчиком. В далекие времена многие восхищались его фантастическими познаниями в тонкостях сложнейшего восточного языка. Его тоже уважали, порой побаивались, с ним пели и поднимали бокалы, иногда он читал стихи на наречиях разных народов. Когда приезжал на инспекцию из большой чужой столицы в другие города, все вытягивались в струнку и внимали ему, будто посланнику Аллаха.
Но он в отличие от Примакова не был стратегом. Примаков спас внешнюю разведку от возможного поглощения. Выдюжил, вытащил бы другой? Не знаю. Хотя вряд ли. Он был необыкновенно дисциплинирован, и последуй указание Ельцина или кого-то к Борису Николаевичу близкого отдать, укрупнить и присоединить, он бы, пожалуй, в отличие от академика, приказ скрепя сердце выполнил. Так что заключительная речь Вадима Алексеевича Кирпиченко на большом сборе была по сути своей не только верной, но и смелой. А вдруг непредсказуемый Б. Н. не прислушался бы к совету старейшин? Кирпиченко нажил бы врага прямо у себя под боком.
Тот спич «за» академика Примакова прочно вписан в длиннющий список заслуг Кирпиченко. Вадим Алексеевич был искренен. Он со студенческих лет знал Примакова. Учил его премудростям арабского языка. И до конца не научил, дав, правда, основной базис. Не стал настаивать и углубляться, поняв, что из талантливого Примакова может получиться больше чем просто хороший переводчик арабского. Нырнувших и не вынырнувших из языковых глубин много, а таких, как Примаков, — единицы, убивать все силы на изучение чего-то архисложного им — бессмысленно. Есть у них другие важные дела. Достаточно и английского, которым Евгений Максимович прекрасно пользовался во всех частных и секретных беседах с сильными мира сего и лидерами арабского Ближнего Востока.
Кирпиченко и Примаков были на «ты». Академик не стеснялся советоваться с другом. И в начале сентября 1998 года Вадим Алексеевич в присутствии двух более молодых коллег первым услышал из уст тогда уже министра иностранных дел, что он после двух дней колебаний согласился на предложение Ельцина занять пост премьера. Кирпиченко тут же отозвался жестким: «Женя, ты сошел с ума. Ты куда? Они тебя вообще оттуда пинком под зад вытолкнут через месяц». Кирпиченко не так уж и ошибся. Отставка и раздраженное ельцинское на дорожку выстрелившее «не так сели» прозвучало через восемь месяцев. Вадим Алексеевич был мудр. Как и требовалось для разведчика.
А уж поразительное владение арабским оставалось за Кирпиченко всю жизнь. Кому только не переводил он, молодой и тоненький (было, было и такое), окончивший в 1952 году Московский институт востоковедения. А до этого прошел военную школу, которой хватило бы на два университета. В 1940-м в 18 лет пошел добровольцем в Красную армию. Некоторых, и, как уже признавался, меня грешного, смущало обилие наград. А солдатскую медаль «За отвагу» и орден Отечественной войны I степени гвардеец-десантник и старший сержант Вадим Кирпиченко получил, сражаясь в Венгрии, Австрии, Чехословакии.
После института последовали поначалу обычные для разведчика вехи. Приглашение в госбезопасность. Учеба в разведывательной специальной школе. Работа в Восточном отделе внешней разведки. И быстрый, всего через год, взлет: уже в декабре 1954 года Кирпиченко назначен не просто оперативным работником, а заместителем резидента в Египет.