А Вадим Алексеевич вспомнил, не побоялся, посвятил Володе несколько строк. После штурма дворца Амина Владимир Чучукин пропал. Трудно было предположить, как поведет себя ХАД — секретная служба молодого Афганистана, подчиненная Амину. А ею и занимался Чучукин. Вдруг убит, замучен. И Кирпиченко волновался, а потом был несказанно счастлив, увидев Владимира. Тот сидел вместе с хадовцами, спокойно беседуя с ними за чашкой чаю. Опасения за судьбу генерала оказались напрасными. Как и опасения, что ХАД может подвести наших. Умный, дальновидный, располагающий к себе Владимир Александрович Чучукин умел находить общий язык со всеми. Нашел и с непредсказуемыми афганцами, которых в день штурма дворца умело вывел из игры, казалось, лишь попивая с ними чаек.
Бедный Володя. Выйдя в отставку, генерал-майор внезапно скончался, поливая цветы в своем саду.
Не ругайте за отступление. Вся разведка состоит из множества таких клубков, которые предстоит распутать. Вадим Алексеевич Кирпиченко, скончавшийся в 2005 году, частично успел это сделать.
«А ПИВКА ТАК И НЕ ПОПИЛИ»:Борис Яковлевич Наливайко
Ценой собственной карьеры разведчик Борис Наливайко сорвал операцию ЦРУ в Вене, а потом участвовал в обмене полковника Абеля на летчика Пауэрса в Берлине.
1950-е годы, разгар холодной войны. На территориях западных стран запущена операция «Редкап». Да что там операция, целая международная программа, разработанная ЦРУ. Главная задача: «стимулировать дезертирство» советских граждан — и всех поголовно. Старались вербовать людей, работавших за границей, помогать им «дезертировать на месте» и использовать как завербованных агентов. Если же на вербовку не шли, то склоняли не возвращаться на родину, помогали бежать на Запад. Чем больше невозвращенцев и громче скандал, тем лучше.
Операция «Редкап» развивалась вяло. Иногда удавалось склонить к предательству младших чинов Советской армии, служивших за границей. Их вербовка, вскоре это поняли и американцы, была практически бесполезной. Они мало что знали — откуда? Да и попадал в руки американцев потрепанный контингент весьма низкого качества: бежали в основном растратчики, пьяницы, нарушители дисциплины. Требовалось нечто более значительное, что привлекло бы внимание.
Вербовка в лоб
Под «программу» попал и советский разведчик Борис Наливайко. Знали ли американцы, кого пытались завербовать?
Судьба Бори складывалась поначалу безоблачно. Отец — инженер на Николаевском металлургическом заводе. Потом стал начальником мартеновского цеха. Его в 1930-е отправили в командировку в Италию — удача и доверие по тем временам редкие. А обернулось, как случалось почти всегда в то тяжелое время, обвинением в шпионаже, арестом. Яков Наливайко держался стойко: ни в чем не признавался — не в чем было, протоколов допросов не подписывал. Дело тянулось долго и так и не было закрыто. К счастью, арестовали Якова Наливайко, когда волна репрессий уже угасала. И невиновного отпустили.
Борис окончил семилетку, отучился в судомеханическом техникуме. Поступил в Николаевский кораблестроительный институт. После ареста отца студента Бориса Наливайко по всем параметрам должны были исключить из комсомола, а заодно, объявив сыном врага народа, из института. Не исключили: проявили определенную твердость сокурсники и преподаватели.
Но когда отец вышел на свободу, решили из Николаева уехать: оклеветал Якова Наливайко человек из ближнего круга, с ним на заводе работавший. Оставаться в городе было противно, да и жена рассказала Якову, что в тяжелую пору некоторые их знакомые, завидев ее, переходили на другую сторону улицы. Переехали в Ленинград.
Борис Наливайко перевелся в Ленинградский кораблестроительный. Учился и строил метро, спускаясь на глубину 70 метров. Но пустить в городе метро перед войной не удалось.
22 июня грянуло, и только-только окончивший 4-й курс Борис Наливайко сразу же пошел на фронт добровольцем. В первые недели строил зенитные сооружения. Но вскоре, разобравшись, что без пяти минут инженера можно использовать с большей пользой, его перевели в отдельный артиллерийско-пулеметный батальон командиром орудия. Однополчане замечали: до чего везучий, ничего его не берет. Схватывался врукопашную с немцами в своих и чужих окопах. Мчался под огнем фашистов в соседнюю часть за снарядами — как же их не хватало, да и пушки были старые, свое отслужившие. Отступали с боями, вымотались, и вконец уставший Борис хотел было присесть на лафет орудия, которое тянул допотопный грузовичок. Тут какой-то наглец столкнул его, и попал Боря в глубокую канаву у обочины. Головы поднять не успел, как раздался взрыв: это прямым попаданием разнесло и грузовик, и орудие, и парня, его столкнувшего и жизнь ему спасшего. Вот так воевали в 1941 году на Пулковских высотах.
Дали выжившим съездить на день в Ленинград, благо, а точнее совсем не благо, рядом. Они не узнали города — ощетинившегося, затаившегося, уже голодного.
Откуда знаю подробности? От Светланы Борисовны, дочери Наливайко, рассказавшей: в октябре 1941 года отлетел от папы его ангел-хранитель. Прямое попадание в блиндаж, их с однополчанином засыпало землей. Откопали: тот без ног, а у отца тяжелейшая контузия. Полная потеря памяти, документы пропали, единственное, что при себе, так это почему-то записная телефонная книжка. В ней какие-то имена-фамилии, и позвонили из госпиталя по телефону, который был не в алфавите, а отдельно записан на корочке. Оказалось — это номер телефона друзей семьи. И как раз в тот момент заглянула к ним мама Бориса, подошла к телефону. Сына Борю спасли, выходили.
И спросил я тогда Светлану Борисовну: разве не считает она, что в критические, решающие моменты жизни ее отцу страшно везло? Серьезная, рассудительная дочь после секундного раздумья ответила:
— Если разобраться, то да.
После ранения — демобилизация, работа на авиазаводе и неожиданное, еще в разгар войны, в 1942-м, приглашение в разведку. После окончания специальной школы его ждал Берлин, а затем перевод в Вену. Там Борис Наливайко работал под прикрытием консула. Фамилию ему дали, как тогда было принято, короткую и легкую — Нечаев.
Он виделся американцам исключительно перспективным объектом для вербовки. В Берлине, встречаясь с союзниками и немцами, без обиняков намекал, что скопил крупную сумму денег, но не знает, куда бы получше, с большей выгодой вложить свои то ли 80 тысяч марок, а может, даже и долларов. Щеголял знанием цен на любые ходовые на Западе товары и всегда объяснял американцам, как выгодно продавать их дома, в Москве. Производил — и намеренно — впечатление человека, который не прочь заработать, хотя в деньгах не нуждается. И американцы клюнули.
Сейчас, когда Бориса Яковлевича уже нет с нами, о том самом эпизоде венской вербовки вспоминает его дочь Светлана Борисовна. Была совсем маленькой, но не врезаться в память это не могло. Да и более поздние рассказы отца с матерью тоже не забыла:
— Мы с мамой шли по венской улице, когда рядом остановилась машина. Маму зовут Янина — у нее польские корни, отсюда и необычное имя.
А из автомобиля вышел папин знакомый Грей. Он — журналист, американец, женатый на украинке. Потом они уехали в Штаты. Вероятно, Грей работал на американскую разведку. Встречались они с отцом еще в Берлине, и теперь знаю, что был у них для этого взаимный интерес. И у того, и у другого цели одинаковы: привлечь, завербовать. Но советская разведка выяснила, что не годится цэрэушник для вербовки. И потихоньку, еще в Берлине, пути их разошлись.
А тут Грей на ходу выпалил, что он сюда на несколько дней в командировку, и с мамой хочет поговорить его друг — мистер Мэннинг. Тот выскочил из авто и сразу, надо сказать, ошеломил маму, чуть не выкрикнув на хорошем русском: «Борису Яковлевичу угрожает опасность, передайте ему этот пакет».
Мама, настоящая жена чекиста, быстро пришла в себя. Поняла, что передача конверта как раз и была рассчитана на внезапность. Возьми она пакет, и ее сразу сфотографируют с непонятным свертком в руках. И отрезала: «Борис Яковлевич — лицо официальное, советский консул, вот и передавайте ему всё через консульство».
Быстро меня подхватила и потащила в прачечную. Долго рылась в сумочке, делала вид, будто искала квитанцию. Конечно, не нашла, но все время смотрела, уехала ли машина. Даже я уразумела, что тут что-то неладно. Детские ощущения не подводят. Со мной обычно так сурово не обращались. Вышли, и опять к нам этот Мэннинг со своим пакетом: «Вы хоть поинтересуйтесь, что здесь». Развернул популярную венскую газету, а в ней на первой странице готовая к печати статья с заголовком: «Русский консул — шпион» и фотография отца с двумя австрийцами. Один — папин агент, второго человека мать не знала. Мама опять меня за руку и в ближайшую булочную. Пакет, конечно, не взяла.
Пришли домой и сразу звонок отцу. Родители знали, что нас прослушивают, но была в квартире кухонька с окнами на двор, и оттуда австрийская техника не брала, говорить было можно. Мама попросила отца поскорее возвращаться: «Света заболела». Моментально приехавший отец увидел меня никакую не больную, а к нему бегущую, понял: что-то случилось. Мама ему в кухоньке все в подробностях рассказала.
Знаете, есть в любой профессии люди, которые не бояться брать на себя серьезную ответственность. Вот таким человеком и был только месяца за полтора в Вену приехавший папин начальник Федор Григорьевич Шубников. До этого он провел несколько лет в местах, как раньше говорили, не столь отдаленных. Он лишь полтора года назад вышел из тюрьмы: обвинили в том, что не разрабатывал как надо обвиняемых по «делу врачей». Его оправдали, сняли нелепые обвинения, которые незадолго до этого предъявляли многим честным чекистам, и сразу — за границу. Другой бы, может, испугался: у самого только закончились такие сложности. А тут его подчиненный по резидентуре попал в положение непростое. Вдруг засветится и других засветит. Ну-ка от греха подальше отправим мы его в Москву. Да и вся ситуация вызывала тревогу: американцы затеяли операцию как раз накануне подписания договора о восстановлении независимости Австрии. А вот вам русский консул со своими агентами и его вербовка. Скандал мог подняться неимоверный.