Однажды генерал сам подошел ко мне, пожал руку, представился и сказал: «Копия отец. Генетика взяла свое». Было приятно. Завязались теплые отношения. И, может быть, поэтому Кондрашов не отказал. Попросил Мерфи уделить мне какое-то время, усадил нас вдвоем в одну из свободных комнат Пресс-бюро СВР.
Разговор с Мерфи получился комплиментарным. Тот, по-моему, искренне восхищался советскими разведчиками, работавшими в Берлине в его времена. А когда я спросил его, в чем советская разведка переиграла их, американскую, Мерфи, не раздумывая, выпалил: «Конечно, в операции “Берлинский тоннель”! Мы и не предполагали, что ваш агент, английский разведчик Джордж Блейк, сообщил Москве о наших планах. Тоннель только рыли, а вы, русские, уже знали, что мы собираемся подключиться к советскому кабелю. Мы подключились, но до сих пор не знаю и уже никогда не узнаю, сколько переданного вами было правдой, а сколько — дезинформацией. Но и мы вычислили Блейка. Считаю ту операцию выдающейся, а работу советской разведки превосходной. Но бывало, и мы вас переигрывали».
На прощание Мерфи неразборчивым почерком подписал свою книгу, не забыв спросить мою фамилию. Говорили мы только по-английски. Попытался Мерфи перейти на русский и сбился, запутался, сразу вновь перескочил на английский. А ведь Борис Яковлевич Наливайко, общавшийся с Мерфи, известным ему под именем Мэннинга, не раз повторял, что тот хорошо освоил русский.
Да, все забывается. Только вот подвигов наших отцов забывать нельзя. Потому и вспомнился десятилетия спустя наш разведчик полковник Борис Яковлевич Наливайко, который пожертвовал своей карьерой, чтобы сорвать операцию американцев «Редкая». Операцию надо было провести именно с шумовыми эффектами. Так требовала обстановка. Правда была на нашей стороне. И скандал должен был получиться нарочито громким. Все сочувствовали русским: до чего же обнаглели американцы.
Но те, уползая из Вены, напоследок подкинули гадость: опубликовали показания перебежчика Петра Дерябина, который работал в Австрии. Среди преданных им коллег-разведчиков был и Борис Наливайко. И из Вены пришлось уехать.
А в тот свой приезд в Москву Мэннинг-Мерфи встретился с Наливайко. Поговорили, вспомнили, и Мерфи подписал ему книгу на память, в скобках добавив: «Только без пива».
После Австрии Борис Яковлевич работал в Чехословакии, в Берлине. Его огромный опыт пригодился в 1968 году во время так называемой Пражской весны. Еще раз повторю: выезд в западные страны после громкого скандала в венском кафе был для него закрыт.
Неизбежна пенсия, а не забвение
Светлана Борисовна вспоминала:
— Когда в молодости решилась спросить, правда ли то, о чем поведали подруги, отец нахмурился: «Ты уже взрослая, должна понимать, что я работаю в МИДе. Ты знакома с дядей Толей Ковалевым (после войны они вместе работали в Германии. — Н. Д.). Он заместитель министра иностранных дел, и я тоже там работаю.
Дочь деликатно промолчала. Может, и должна она была знать, кем трудится отец, но хранить это надо было тихо, держать при себе, а не обсуждать с подружками — даже близкими.
О чисто житейском, не о разведке, Светлана Борисовна говорила с естественным знанием дела. Отец отличался необычайной пунктуальностью. Опоздать куда-то, прийти просто в гости на минуту позже было не в его строгих правилах. Порядок в доме всегда образцовый. Аккуратность во всем — не только в одежде.
Когда уже взрослой ездила в гости к отцу и маме, работавшим за границей, всегда возвращалась с сумкой, полной дефицитных тогда лекарств. И еще долго раздавала их знакомым и не очень знакомым, обращавшимся к Борису Яковлевичу с просьбой найти, купить, прислать. И он, внимательно относившийся ко всем, не только к коллегам, никому не отказывал. А Светлана еще долго раздавала эти ценные посылки.
Был Борис Яковлевич фантазером. Любил компании. В Новый год специально перед большим сбором выпускал стенную газету. Вырезал фигурки разных человечков и приклеивал фото гостей с соответствующими подписями.
Все подруги Светланы по биофаку МГУ были влюблены в ее отца. Возможно, и потому, что тут была настоящая семья, а семейная жизнь их родителей сложилась не так счастливо. Все девчонки хотели бы иметь такого отца.
Любил животных. Это благодаря ему дочь и пошла в биологи. Родители Бориса Наливайко жили в Евпатории. И они с дочкой, наведываясь туда, любили на долгие часы уходить в степь. Там стрекотание, запах земли и теплой травы. Ловили ящериц. И однажды у Светланы получилась пара — самец с самочкой. Держали их в трехлитровой банке, кормили мухами, и у ящериц появились яйца. Еще они с отцом ловили в море раков-отшельников. А когда, накупавшись, загорали, отец лепил из песка разные фигурки — очень хорошо получалось.
Выйдя в отставку, Борис Яковлевич погрустил, как это принято у мужчин. Но в отличие от многих быстро вышел из подавленного состояния. Он был членом множества обществ, ассоциаций. Наставлял молодых последователей. Рассказывал на больших сборах то, о чем можно было рассказать. А что недорассказал, попытались сделать мы со Светланой Борисовной в этой главе.
Борис Яковлевич Наливайко ушел в 2008 году. В 2018 году скромно, однако все же отмечалось его столетие.
Не знаю, жив ли Мерфи. Но уверен в другом: противостояние разведок по-прежнему продолжается.
КУКА НАДО БЫЛО БРАТЬ ЖИВЫМ:Георгий Захарович Санников
Полковник разведки в отставке Георгий Захарович Санников родился в 1929 году. Начинал, во что нелегко поверить, еще в 1944 году курсантом Киевской спецшколы ВВС. После окончания юридического факультета Киевского университета в 1952 году начал службу в госбезопасности Украины. На профессиональном языке — «немец», ибо дважды и с большой пользой для внешнеполитической разведки отправлялся в длительные командировки в Германию.
А в послевоенные годы молодой лейтенант Санников боролся с бандеровцами. И с оружием в руках, и словом, и сугубо агентурными методами. Когда гонялся за бандитами, пришлось молодому офицеру оседлать совсем не лихую партизанскую кобылку по кличке Линда, на которой отправлялись в разведрейды еще бойцы легендарного отряда Дмитрия Медведева, сражавшиеся под Ровно, начиная с 1942 года. Участвовал Георгий Санников в операциях, которые быстро, иногда чуть не на ходу, разрабатывал полковник Сергей Стехов. Тот самый комиссар и начальник разведки медведевского отряда, соратник и боевой товарищ легендарного разведчика Николая Кузнецова. Санников участвовал в оперативных радиоиграх, стремясь проникнуть в зарубежные центры ОУН. Георгий Захарович Санников соединяет геройское военное партизанское прошлое с героическими, мало нам по разным причинам известными событиями 1950-х, когда борьба с бандеровскими недобитками продолжалась. Та битва была тихой, о ней мало писали газеты. Но для обеих сторон кровопролитной.
По-моему, знания уважаемого ветерана Службы весьма востребованы и сейчас.
Полковник оценивает сегодняшнюю ситуацию на Украине как крайне тревожную. Нынешние ультра многое унаследовали у Бандеры с Шухевичем. И прежде всего жестокость, стремление идти до самого конца. Они вражье — настоящее, серьезное, трудно истребимое и очень заразное.
— Георгий Захарович, и все-таки, почему такая жуткая вспышка ультранационализма? Ведь казалось, что разногласия — непримиримы, но с течением лет вошли в более спокойное русло.
— Векторы изменились. Прошел кажущийся период некоего не примирения, а сосуществования. Но спор вечен. Это даже не спор, а битва двух несовместимых лагерей. Сегодня противостояние, и если бы только идеологическое. Даже жестче.
Ведь в постсоветскую эпоху спецслужбы знали, что в Карпатах, в Предкарпатье, во Львовской области появились секретные лагеря. Там готовились те, что пришли на смену ОУН. Началось — еще при Ющенко, после первого майдана. Дали из маленького зародыша вырасти мускулистому нацистскому зверю.
— Но откуда деньги? И кто их давал? Не Ющенко же. Украина и в то время жила небогато, а подготовка боевиков обходится дорого. Американцы?
— Кто ж еще? Это моя версия, моя концепция и моя глубокая убежденность. Они и сразу после войны помогали ОУН. Чудес не бывает: американцы знамениты тем, что последовательно ведут свою политику. Не меняют стиль. У них все запрограммировано. Когда кто-то пытается их поприжать, ничего не изменят. Но по плечу похлопают: все будет о’кей. И гнут свою линию дальше. Вот такой о’кей.
Я хорошо знаю Украину. В 1944 году туда приехал и до 1956-го участвовал в ликвидации остатков банд оуновского подполья. А в 1956-м послали «учиться на шпиона». И как не хотел, даже отказывался. Зачем мне это? О разведке имел представление наисмутнейшее. На Украине-то — все родное, знакомое. Там понимал даже то, что пониманию не поддается. Представьте начало 1950-х. На хуторе конспиративная хата, где у старика-хозяина четыре сына. Двое погибли в банде в УПА, а двое — под Берлином, кавалеры орденов Славы и Красной Звезды. И этих двух ребят призвали, когда Красная армия освобождала Украину. Оба, ясно и понятно, тоже были связаны с бандеровцами. Но увидели молодые парни нашу армейскую мощь и честно воевали, чтобы за ошибки расплатиться. Одна большая семья, а какие разные воззрения. Одна мать родила их. Одним молоком вскормила. А сыновья пошли в разные стороны.
Я — свидетель удивительных судеб имевших ко мне отношение людей. Оккупированная Украина. Партизанское подполье, по заданию которого молодой парень работает конюхом в немецкой жандармерии. Потом он — боец Красной армии и наказывает молодой жене: «Если родится дочь, назови Светланой, а если сын — то Иосифом». Чувствовал, что погибнет. И погиб. А его девочка, которая была рождена Светланой, закончила московский Иняз, стала потом советским нелегалом. Она — «немка», и я принимал участие в ее подготовке. Роскошно работала. И сейчас, в 20-е годы XXI столетия жива-здорова.
— Георгий Захарович, а как вам было после войны сражаться в бандитском окружении? Ведь вы наверняка кого-то пытались вразумить, кого-то вербовали.