И как здорово, что теперь наш диалог — уже не «беседа для двоих».
Повторюсь, встретились, чтобы поговорить о Геворке Андреевиче Вартаняне. Я был знаком с ним и Гоар Левоновной долгие годы как журналист, писатель, биограф. Шевченко — сподвижник и нелегал той же твердой… нет, совсем не так, изящной, гибкой породы. И, сидя за накрытым со знанием дела столом, полностью пренебрегая алкоголем, подбадриваясь только чаем, мы вели откровенную беседу. Заготовленные вопросы не пригодились, они бы звучали наивным диссонансом, ибо главным был он, а я — раскрывшим рот ведомым.
— Давайте начнем с Геворка Андреевича Вартаняна, Героя Советского Союза, великого нелегала. Мы вместе работали в одном отделе, у нас был общий куратор.
— А название отдела нельзя назвать для истории?
— Нет, не надо. Думаю, эти мелочи ничего не дают. Я бы предпочел вести беседу информативно. И знаете, с чего бы хотелось начать? Со своеобразной вводной. Может, с того, что такое разведка.
— И потом перейти к нелегальной?
— Как-то мы беседовали о нашей работе с директором СВР. И я заметил, что нелегальная разведка — это и есть настоящая разведка. А остальные службы должны ей просто помогать. Логика здесь специфическая, можно на сей счет долго теоретизировать. Но позволю прежде всего поведать именно об эмоциональном отношении к нашей Службе и немножко, краешком, коснуться публикаций и книг — о разведке, и нелегальной в том числе, и разведчиках. В последнее время издано много, они есть, читаются, но, быть может, внешнее там затмевает глубоко внутреннее. Но главное, если мы говорим о Геворке Андреевиче, то мне бы хотелось, чтобы было понятно: Вартанян из той плеяды, что посвятила свою жизнь Родине. Я не сторонник высокопарности, однако как здесь скажешь по-другому.
Мы до сих пор спорим, что же такое разведка. Профессия? Специальность? Подвижничество? Искусство? И до сих пор даже между нами, разведчиками, не найдено общего согласия. Некоторые говорят: это ремесло. Если считаешь наше дело ремеслом, значит, ты сам — ремесленник. Потому что каждое ремесло может подняться до уровня искусства. А разведка — интереснейшая область деятельности, которая требует для достижения результатов очень серьезного эмоционального отношения. И этим приближается к искусству. Я считаю, что это действительно искусство. Да, искусство взаимоотношений с людьми, искусство добывания информации. До чего все это сложные вещи. Надо не только обладать профессиональными навыками, им-то обучают. Нужно эмоционально воздействовать на субъекта.
На юбилее знаменитого разведчика Джорджа Блейка, который мы отмечали, он, выступая, говорил с большим чувством и теплотой о нас, нелегалах. Спросил: «Что такое нелегал?» И сам ответил: «Нелегалы — это монахи, посвятившие себя служению Родине». Я возразил: «Джордж, какие же, к черту, мы монахи? Ты, наверное, хотел сказать подвижники?» И Джордж согласился. Так вот, это подвижничество — главная суть жизни, деятельности разведчика-нелегала.
Чем отличается профессионал от подвижника? Тем, что человек, занятый в определенной области, знает: за свою работу он будет получать адекватное вознаграждение.
Подвижник же служит идее, никогда не думая о том, что ему за это воздастся обществом, государством, людьми. Это и есть основное отличие. Если брать конкретно отношение к работе, то нелегал не может быть нелегалом, если он ставит перед собой вопрос: что я за это буду иметь. Выбирая такую жизненную стезю, ты должен четко понимать: становясь на этот путь, ты обязан быть готов отдать Родине всё. Это не значит отдать жизнь. Как раз это — не самое сложное, пусть и самое трагичное. Нелегалу и мысли не должно прийти, что за совершенное, за свое подвижничество он получит заслуженное, что ему воздастся. Не имеешь права и подумать о таком.
— Неловко вас перебивать, но все же: и даже в самом конце пути?
— И даже в самом конце. Не уповать на то, что Родина может тебе что-то дать, ты ничем не отличаешься в своей Службе от твоих товарищей, которые не являются нелегалами, а работают в Центре или под прикрытием легальных резидентур.
Если брать материальную разницу между нами, это 25 процентов плюс — и только во время работы в особых условиях за границей — к твоему окладу. Вот и все. А остальное, как и у других, — прохождение по Службе, звания, денежное довольствие по должностному окладу. А потом и Абель, и Бен (Конон Молодый, несколько подзабытый у нас нелегал. — Н. Д.) были в конце нашей деятельности начальниками отделов.
— И Абель тоже? Его непосредственный начальник полковник Дмитрий Тарасов рассказывал, что Вильям Генрихович работал у него.
— Приезжали оттуда и не были начальниками отделов. Проходило некоторое время, и становились кадровыми начальниками отделов. Бен бегал по коридору и все кричал: «Где мой отдел?» В отделе — один человек. Алексей Михайлович Козлов, Герой России, — тоже был начальником.
Главная сторона существования нелегала — это осознание, что его работа — подвижничество. Живешь для Родины — и не на словах. Это либо так, либо никак. Если не так, ты — не нелегал. А что значит «жертвовать приходиться многим»? Нет большей жертвы, чем пожертвовать своей семьей, судьбой своих детей. Наверное, Алексей Михайлович (Козлов. — Н. Д.) вам рассказывал, как у него сложилось.
— Тяжело. Жена, которая была с ним на нелегальной работе, заболела и пришлось ей с двумя родившимися в ФРГ детьми уехать в Союз. Она месяцами в больнице, дети — в тогда существовавшем для детей нелегалов интернате. И Алексей Михайлович вспоминал, как в ночь перед отъездом за границу он пришивал воротнички на школьную форму сынишки и дочери. Переживал, мучился вдали от них страшно.
— У некоторых других складывалось еще тяжелее. Возвращаются всей семьей домой, и дети, ни слова по-русски, со слезами бросают родителям: вы — советские шпионы.
— Знаете, я видел девушку — дочь нелегалов. И она, как раз наоборот, меня поразила своей чистотой, любовью к России, прямо-таки необузданной верой в нее. Но и непониманием того, что далеко не все такие, как ее родители, как она сама. Задавала мне вопрос: «Почему?» — и ответить было сложно. И русский ей с братом пришлось осваивать уже относительно взрослыми. Она во всем разобралась и осталась патриоткой. А после, скажем, Кембриджа и той страны, где они с родителями жили, знание языков у нее фантастическое.
— Да, эти ребята возвращались относительно взрослыми. И, как бывает, молодые строят свои планы, переживают там, вдали, а не здесь, первую влюбленность. А все это нужно бросить. Оказывается, папины — мамины родители не умерли, не погибли, как тебе рассказывали. Вот твоя бабушка, которая тебя так ждала и в отличие от дедушки все-таки дождалась. А ты, конечно, никакая не латиноамериканка, а русская. Психологически такой обвал выдержать сложно.
Случай не единичный. Мне приходилось выводить сюда одну пару. Дети уже в достаточно взрослом возрасте, и проблемы такие же. У других, как у Вартанянов, у Федоровых (тоже пара нелегалов, долгие годы проработавшая в «одной стране». — Н. Д.) не было детей.
— То же и у Героев России Лоны и Морриса Коэн. Моррис говорил мне, что они с Лоной боялись.
— Боялись. И приходилось жертвовать. Как не иметь детей? Но на кого мы их оставим, если что-то случится? Это именно так. И совсем не потому, что Служба запрещает. Ни в коем случае, никаких запретов.
— А у вас, кажется, дочка?
— Две дочки. Родились здесь. У нас получилось так. Начинали мы с супругой работать вместе.
— Как? Ваша жена — тоже нелегал?
— Не только «тоже». Она — настоящая. Вышла из нее хорошая такая финка.
— Финка?
— Да, хорошенькая блондинка Ева. И тоже архитектор по нашей первой профессии. Мы с ней вместе оканчивали в Москве Архитектурный институт.
— Ого, он всегда был и остается престижным.
— Картины на стенах — мое творчество. Италия, Сингапур, Египет, Париж — вон он, Монмартр.
— Бывали на Монмартре?
— Я там рисовал. Как раз во времена молодежных восстаний. Студенты, демонстрации и их разгоны. Надышался там этого газа. Жил я как раз неподалеку от Люксембургского сада, Латинского квартала, Буль Миша (в переводе с жаргонного французского бульвара Сент-Мишель. — Н. Д?) и так далее.
— Вы так его называете?
— А как? Парижский говор. Я там долго жил. Это — мой родной язык. Должен же быть у нелегала родной язык, и он стал для меня родным. У меня «родных» два — немецкий и французский.
— Как они превратились в такие?
— Благодаря длительной подготовке. С чего все начинается?
В разведку ведь приходят по-разному. У Геворка Андреевича Вартаняна сложилось естественным образом. Мы же говорим о Вартаняне, но, давая оценки жизни и работе нелегала, я, конечно, опираюсь на свои знания о нем и эмоции. Хочу не просто быть искренним, а рассказать о том, что было пережито. Я очень хочу, чтобы книга ваша вышла не сухой.
Я вернусь к оценке этих произведений: он родился, жил там, потом работал дома, награжден. Гораздо интереснее, по-моему, создать материал, где есть эффект присутствия, эмоциональность, подробности, чувства… Пример для меня — «Семнадцать мгновений весны».
— Но в «Мгновениях» немало неправдоподобного: «Штирлиц идет по коридору».
— А мне фильм очень понравился. Он правдивый по своему внутреннему духу. Конечно, многое притянуто. И не было у нас на самом «их» верху такого человека. Зато какие эмоциональные всплески. Как он встречается со своей женой. Помните?
— Меня даже познакомили с актрисой Элеонорой Шашковой, игравшей роль жены.
— Я актрисы не знаю, зато знаю место, где снималась та сцена. Всю картину делали в Таллине, а этот эпизод — в «Элефант Келлер» города Веймара. Есть там такое уютное кафе. Я учился в бывшей ГДР и бывал в Веймаре. Было там давным-давно маленькое княжество, в котором жили Шиллер, Гёте, Лист. А кюрфюрст княжества прослыл любителем всех искусств, приглашал великих к себе на службу. И Гёте воспитывал его детей, как воспитывал детей императора наш Жуковский. Я не случайно вспоминаю это место с почтительным уважением, потому что научился там любить ставший мне родным немецкий.