. Американец вытащил его из внутреннего кармана пиджака и, не выпуская из рук, показал. Папа изобразил озлобление: он пришел на важнейшую встречу, а ему не доверяют. Точка, беседа закончена. Мэннинг сдался, протянул бумагу[1]: Госдеп США разрешал Борису Наливайко, его жене Янине и дочери Светлане въезд и проживание в СТТТА. Этот документ надо было сохранить во что бы то ни стало.
Грей и Мэннинг напряглись, следили за каждым папиным движением. Отец поднес к губам кружку и вдруг выплеснул пиво в лицо Грею. Быстро поставил пустую кружку и, одной рукой засовывая госдеповскую бумагу в карман, другой залепил пощечину Мэннингу. Тот рванулся было за бумагой, но вовремя подоспел здоровяк из посольства. А отец на все кафе закричал на немецком, что против него, консула СССР, американцы затеяли мерзкую провокацию и предлагают тайно выехать в Соединенные Штаты. Переводчица тоже не теряла времени даром. Позвонила в комендатуру, где попеременно дежурили то наши, то союзники. Надо ли говорить, что время было рассчитано именно так, что в тот самый час на дежурной машине приехали, как и должно было быть, наши во главе с офицером. Сразу повезли ошеломленных американцев в межсоюзническую комендатуру. Так что пивка попить так и не удалось.
Да еще и посольский силач, страховавший отца, передал ему пакет, который Мэннинг пытался спрятать где-то в кафе после скандала. Ему дали это сделать, а в пакете оказался тот самый экземпляр венской газеты со статьей о русском шпионе. Потом в резидентуре выяснили: фальшивка.
Верховный комиссар Советского Союза в Австрии обратился с нотой протеста к своему американскому коллеге: как смели затеять провокацию против нашего дипломата. Вся пресса обрушилась с критикой на американцев, а не на переигравших их русских. Американцы отозвали Мэннинга и Грея. Но главное, решили, что проводить операцию «Редкая» рискованно: доказательства вербовки — в руках у русских. Можно нарваться на неприятность и повторение скандала.
На мосту Глинике все было не так
Вот вам рассказ дочери. Мне казалось, что после такого, не побоюсь сказать, подвига карьера Бориса Яковлевича Наливайко должна резко пойти вверх. Но нет. Еще за год до этого из посольства СССР в Австрии исчез майор разведки Дерябин. Он выдал американцам многих. А после инцидента в венском кафе предатель громко заговорил и о Наливайко. В капиталистические страны Наливайко ездить уже не мог.
Одно время работал в ГДР, участвовал в легендарном обмене полковника Рудольфа Абеля, неплохо знакомого ему под настоящим именем Вилли Фишер, на американского летчика Гарри Пауэрса. Версия обмена, изложенная в официальной записке полковника Наливайко, не совпадает с общепринятой. Мне, написавшему несколько книг о полковнике Абеле, она показалась исключительно любопытной.
Итак, в 8 утра 10 февраля 1962 года по разные стороны стометрового моста Глинике, посередине которого пролегала граница между ГДР и Западным Берлином, собрались те, кому был доверен обмен.
Еще за день до того наши заметили непривычную для этого места картинку. Откуда ни возьмись появились внизу у моста со стороны Западного Берлина множество любителей рыбной ловли, пытавшихся выудить давно уплывшую отсюда рыбешку. И в ответ на это со стороны Берлина Восточного поблизости от Глинике появился фургон. Американцы даже засекли, что как раз в нем постоянно работает радиостанция. Они, наверное, удивились бы, узнав, что в этом же длиннющем крытом грузовике без особого комфорта расположился взвод гэдээровских пограничников с автоматами. Так, на всякий случай. К счастью, он не наступил.
Обе стороны заранее договорились: никаких фотокамер и корреспондентов. Приехали три наших черных автомобиля и машина с рацией. И в отличие от сцен, что мы видели в фильме «Мертвый сезон», никакие авто резких разворотов не совершали. Как и принято у разведчиков всех стран, они расположились так, чтобы в любую минуту можно было покинуть опасное место. Капотом вперед.
Главным из тех, кто должен опознать Абеля, был хорошо его знавший Николай Сергеевич Корзников. Боялись, вдруг привезут не того. Раннее утро, до восхода еще далеко, но, слава богу, Корзников рассмотрел своего товарища, стоявшего в окружении американцев: «Точно он».
И это тут же подтвердил еще один советский участник обмена. Итак, визуальное опознание состоялось.
Однако ни с какими обменами не торопились. Переговоры шли непросто. Советская сторона поначалу предлагала отдать за полковника Абеля энное количество нацистов, офицеров фашистского вермахта, еще отбывавших сроки за совершенные в войну преступления. Американцы не согласились. Не нужны им были постаревшие и сточившие в советских лагерях зубы наци.
Американцы помимо Пауэрса ждали появления на совсем другом контрольно-пропускном пункте на Фридрихштрассе Западного Берлина другого человека. Своего шпиона Фредерика Прайора, арестованного в Восточном Берлине, которого наши отдавали, по договоренности, в придачу за Абеля вместе с еще одним шпионом — Марвином Макиненом, отбывавшим срок в Киеве. Тому в СССР за действия, сочтенные судом противозаконными, дали восемь лет и передавали его американцам не в Берлине, а в Советском Союзе.
А с моста Глинике позвонили на КПП на Фридрихштрассе. Да, для обмена привезли точно Абеля, Прайора можно отдавать. Что и было сделано. Американцы передали подтверждение своим на мост Глинике: Прайор уже у нас. Только тогда все началось.
На разных концах моста появились по три человека. На нашей стороне: в центре Пауэрс, слева полковник Шевченко, справа Николай Корзников. А Пауэрс узнал стоявшего вдалеке своего друга-американца.
Опять вернемся к «Мертвому сезону» и тем воспоминаниям, которые приведены в книгах. Абель рассказывал дочерям, родной Эвелине и приемной Лидушке, что и не думал всматриваться в лицо Пауэрса. Шел, глядя под ноги. В фильме эта сцена показана иначе. Двое на мосту остановились, вглядываясь друг другу в глаза и словно обмениваясь беззвучными репликами. В воспоминаниях дочерей утверждается: такого не было.
А вот Борис Яковлевич пишет: точно было. Вильям Генрихович Фишер остановился, глядя на Пауэрса, а тот застыл, всматриваясь в русского полковника. Это продолжалось несколько секунд. Затем двинулись в разные стороны. Но и тут оглянулись, провожая друг друга взглядами. Кто же прав? Сказать не берусь. А дальше было как по-заведенному.
Абеля в конце моста ждали двое. К нему подошли Борис Наливайко и его коллега по службе. Они подхватили Абеля под руки, быстро посадили в машину с уже заведенным мотором и рванули в направлении Карлсхорста. Наливайко сразу заметил и болезненную худобу Вилли Генриховича, и его арестантскую одежду не по сезону. Февраль, а он в каком-то синем тюремном халате. Явный контраст с прибавившим в весе за время недолгой отсидки во Владимирском централе Пауэрсе. Тот был в костюме, на голове — русская шапка-ушанка.
Зато полковник Абель, он же Вильям Фишер, излучал радость. Отношения между семьями Наливайко и Абеля — Фишера всегда были хорошими. После обмена часто встречались.
А я знал Мэннинга
В 2004 году я познакомился с тем самым Мэннингом. Настоящая его фамилия — Мерфи, в 1955-м начальник станции американской разведки в Западном Берлине, или, по-нашему, резидент, а потом и руководитель советского отдела ЦРУ. Дэвид не произвел на меня впечатления человека уверенного в себе, задиристого.
Может быть, сыграли свою обычную роль годы, ко всем нам безжалостные. Был худ, слегка сгорблен, прижат к земле. В Москву приехал на презентацию своей книги, написанной в соавторстве с бывшим директором радио «Свобода» Джорджем Бейли и генералом нашей разведки Сергеем Александровичем Кондрашовым. Название точно подходило и к рассказанному о Наливайко: «Поле битвы — Берлин. ЦРУ против КГБ в “холодной войне”».
Мерфи охотно беседовал с Кондрашовым, с которым общался еще в те «холодные» годы. Я обратился к генерал-лейтенанту: нельзя ли познакомить меня с Мерфи? Вот судьба: Кондрашов был на суде народов в Нюрнберге. Мой отец, рассказывая о процессе, часто вспоминал молоденького переводчика, всегда охотно переводившего беседы советских журналистов. Вряд ли отец знал, что симпатичный паренек — лейтенант госбезопасности.
Однажды генерал сам подошел ко мне, пожал руку, представился и сказал: «Копия отец. Генетика взяла свое». Было приятно. Завязались теплые отношения. И, может быть, поэтому Кондрашов не отказал. Попросил Мерфи уделить мне какое-то время, усадил нас вдвоем в одну из свободных комнат Пресс-бюро СВР.
Разговор с Мерфи получился комплиментарным. Тот, по-моему, искренне восхищался советскими разведчиками, работавшими в Берлине в его времена. А когда я спросил его, в чем советская разведка переиграла их, американскую, Мерфи, не раздумывая, выпалил: «Конечно, в операции “Берлинский тоннель”! Мы и не предполагали, что ваш агент, английский разведчик Джордж Блейк, сообщил Москве о наших планах. Тоннель только рыли, а вы, русские, уже знали, что мы собираемся подключиться к советскому кабелю. Мы подключились, но до сих пор не знаю и уже никогда не узнаю, сколько переданного вами было правдой, а сколько — дезинформацией. Но и мы вычислили Блейка. Считаю ту операцию выдающейся, а работу советской разведки превосходной. Но бывало, и мы вас переигрывали».
На прощание Мерфи неразборчивым почерком подписал свою книгу, не забыв спросить мою фамилию. Говорили мы только по-английски. Попытался Мерфи перейти на русский и сбился, запутался, сразу вновь перескочил на английский. А ведь Борис Яковлевич Наливайко, общавшийся с Мерфи, известным ему под именем Мэннинга, не раз повторял, что тот хорошо освоил русский.
Да, все забывается. Только вот подвигов наших отцов забывать нельзя. Потому и вспомнился десятилетия спустя наш разведчик полковник Борис Яковлевич Наливайко, который пожертвовал своей карьерой, чтобы сорвать операцию американцев «Редкая». Операцию надо было провести именно с шумовыми эффектами. Так требовала обстановка. Правда была на нашей стороне. И скандал должен был получиться нарочито громким. Все сочувствовали русским: до чего же обнаглели американцы.