Но как же получилось, что контрразведка БНД все-таки на вас вышла?
— Самый трудный вопрос из всех сегодня заданных. У меня нет на него абсолютно точного ответа. Есть лишь предположения, размышления, выводы, близкие к истине. Полагаю, выдал меня полковник, доктор Буш, перешедший на ту сторону.
— В некоторых трудах по истории разведки также называют имя одного генерала из Штази, продавшего американцам списки своих бывших агентов. Говорят, генерал стал богаче на полтора миллиона долларов.
— И ошибаются. Этот человек, не хочу даже упоминать его фамилию, ни при чем. У доктора Буша была высокая репутация в Штази. Иначе бы его не послали в командировку в Москву, где он проработал три года. Он был действительно хорошим военным аналитиком. Весной 1989 года вернулся в Берлин, где во многом занимался тем же, что и в Москве. Вполне объяснимо, что ему пришлось работать и с документами, переданными человеком, известным лишь под оперативным псевдонимом «Топаз». Да, Бушу и в Берлине попадалось это имя.
Но выяснить, кто это, лишь по псевдониму было невозможно. В моем регистрационном номере имя не значилось. Прошло месяцев шесть — девять после возвращения Хайнца Буша. И под Рождество, числа 23 декабря, он с разрешения руководства отправился на некую важную встречу — круглый стол в Восточном Берлине. Участвовали в ней и представители оппозиции. Но вместо круглого стола Буш рванул в Западный Берлин и сразу в БНД — разведку ФРГ. Никаких документов при нем не было. Все, что он знал обо мне, — это оперативный псевдоним. Ему был также известен и регистрационный номер — именно мой. Но чей он, кому принадлежал, Буш не догадывался. Зато знал, что где-то там, на западной стороне, долгое время действует разведчик, предположительно работающий в брюссельской штаб-квартире НАТО и передающий оттуда «чувствительную информацию».
— Тогда непонятно, каким же образом предатель смог вас идент иф ицироват ъ.
— В то время — никак. Все развивалось медленно, но развивалось. Сначала Бушу не поверили. Какой может быть суперагент в штаб-квартире НАТО, в самом ее сердце? Наверное, перебежчик хочет показать свою осведомленность, вот и выдумывает. Но Буш сумел убедить новых хозяев, что не врет. Полгода настаивал, приводил доводы, ссылался на опыт работы в Москве.
Начался поиск «Топаза». В НАТО создали специальную группу расследования. В нее вошел и достаточно квалифицированный западногерманский эксперт по внешней разведке ГДР. Другой аналитик занялся дотошным изучением информации, которая, как предполагали в Брюсселе, могла быть передана именно «Топазом». Слились воедино усилия нескольких спецслужб: военной разведки, западногерманской контрразведки, криминальной полиции, государственной безопасности ФРГ, офиса генеральной прокуратуры, экспертов НАТО… И уж не помню, чего и кого там еще. Между прочим, моего начальника назначили заместителем руководителя всей этой группы, что мне совсем не вредило. Хотя сведений о «Топазе», казалось, набралось немало, это никак не ускорило ход расследования. Напрашивался вывод: вряд ли одному человеку под силу передавать столько документов. Расследователи предположили, что под псевдонимом «Топаз» скрывается разветвленная разведывательная сеть. Эту догадку подтверждало и то, что «чувствительная информация» касалась самых разных направлений деятельности НАТО. Было точно подмечено, что с течением лет поток секретной информации нарастал. Мне трудно было не согласиться с этим выводом, о котором я узнал еще тогда. Ведь приходилось с каждым годом работать все больше, все быстрее, охватывая разнообразные направления.
А расследование словно зависло. Ближе всех к разгадке находился все тот же Буш. Как военный аналитик он преуспел в анализе именно секретных военных материалов. Но и он избрал ошибочный путь. Раскрылось еще одно имя агента из Штази — «Мозель».
— Так это же ваш первый оперативный псевдоним.
— Именно. В 1979 году все документы о деятельности «Мозеля» уничтожили. Он исчез вместе с моим оперативным псевдонимом. Его изменили на «Топаз», который мне не сразу понравился: какой-то слишком громкий. Потом привык. Думаю, о том человеке, «Топазе», точно знал лишь Маркус Вольф, может, еще двое-трое. А «Мозель», видно, запутал расследователей, даже Буша.
Впрочем, я понимал, что развязка близится. После падения ГДР некоторые документы из нашего архива были захвачены БНД. Я был в курсе. Но еще больше материалов из архивов министерства госбезопасности ГДР попало в руки американцев. Для этого они провели операцию «Розенхольц».
— Это что такое? Как переводится?
— По-английски — «Rose Wood».
— Понятно — «Розовое дерево».
— На ветках которого, так полагают некоторые, образно говоря, нашли листочки с именами полутора тысяч наших агентов. Я слышал, за это деревце ЦРУ выложило миллионы долларов. Кому — неизвестно, даже не хочу строить догадок на эту тему. Американцы всегда неохотно делились с западными немцами своими секретами. Боялись, что все тайны уплывут в ГДР. Но после падения стены немцы настаивали, и им дали взглянуть на списки. Расследование велось несколько лет.
Некоторые перекупленные документы попадали в штаб-квартиру НАТО. И коллеги, в основном американские, убеждали меня, что вскоре этому «Топазу» конец. Да, колечко сжималось.
— Спрошу прямо: в декабре 1989 года вы узнали, что ГДР перестала существовать, как и Штази. Вас арестовали летом 1993-го. Почему не бежали? Тем более, если говорите, «развязка близится».
— А куда было бежать?
— Ну, хотя бы к нам.
— Это после того, как Маркуса Вольфа в Москве не приняли, а тяжелобольному Эриху Хонеккеру, бывшему руководителю ГДР, отказали в убежище и он уехал в Чили, потому что его дочь была замужем за чилийцем? Вспомните, что и как было в России в первые годы после распада Советского Союза. Кому было доверять?
Допустим, что я все-таки попытался бы скрыться. Но не мог я бросить жену, детей. А взял бы их с собой, меня быстро раскрыли бы.
Я уничтожил всё, что могло навести на мысль о сотрудничестве с нашей разведкой и с СССР. Но архив Штази по-прежнему под микроскопом изучался спецслужбами ФРГ и США. Цепочка не то что должна была, а могла где-то порваться. И порвалась. Меня арестовали 30 июля 1993 года прямо на дне рождения моей мамы.
Я не решаюсь сказать со стопроцентной точностью, кто и как сумел, сопоставив все факты, доказать, что «Топаз» — это я, Райнер Рупп. Уверен: никто из бывших коллег по службе меня не предал. А винят в этом многих — и бывших коллег, и генерала министерства госбезопасности. Не думаю. Меня уверяли, что кое-какие подробности всплыли после предательства перебежчика из КГБ. Наиболее вероятно иное: расследователи натолкнулись на некие данные из той части картотеки, что не успели сжечь наши и что попала сначала американцам, а потом от них — моим соотечественникам.
— Вы полагаете, время было безжалостно? Двадцать пять лет службы — и арест.
— Но и с арестом возникли сложности. В Бельгии, где я постоянно жил, более демократичные законы, чем в Германии. В Брюсселе арестовывать меня было никак нельзя. Улик, что имелись, не хватало, только косвенные доказательства, а в Бельгии они не принимаются во внимание. И меня арестовали в маленьком немецком городке Саарбурге, куда я приехал на юбилей мамы — ей исполнилось семьдесят лет. В дверь постучали. Вошли двое. Предъявили ордер на арест.
— Сурово. Могли бы хоть денек подождать.
— Прокурор — вот кто был суров. Его раздражало, что я все отрицал. И он потребовал пятнадцать лет тюрьмы. Судопроизводство в Германии устроено так, что для обвинения не требуется прямых доказательств. Достаточно и косвенных. Суд пришел к заключению, что я делал то, в чем меня обвиняют. Приговорили к двенадцати годам, так и не представив доказательств. Признался — и получил бы меньший срок. Психологически я был готов к этому. Принял приговор спокойно — не только внешне, но и внутренне.
— Вы отсидели семь лет. В одиночке. Как выдержали?
— Как выдержала моя бедная жена! А, «Бирюза»? Ей дали двадцать два месяца условно.
«Бирюза» вздохнула:
— Тяжело было. Столько всего вылилось. Как я переживала за Райнера.
— Да, я сидел в одиночке. Что тут расскажешь? Все же не называл бы условия невыносимыми. Даже процентов восемьдесят охранников относились ко мне с сочувствием. Тюремщики знали, что я боролся за доброе дело. Хотел, как и многие, предотвратить ядерную войну и использовал для этого средства, находившиеся в моем распоряжении, не получая все долгие годы ни доллара. Это понимали даже меня судившие. Мне разрешали читать, не ограничивали в переписке.
— Кто вам писал?
— Люди со всей Германии, не одной Восточной. Я даже составил нечто вроде картотеки писем и ответов. Не поверите, но в тюрьму присылали не только пожелания выдержать, но и подкрепляли их продуктами. Это очень скрашивало жизнь.
— А кто-то из тех, на кого вы четверть века работали, на вас выходил?
— Друзья этого делать не могли. Нашей разведки больше не существовало.
— А из России?
— Тяжело говорить. Но никто и никогда на меня не выходил.
Ну совсем ничего. После семи лет, в 2001-м, выпустили. К тому времени умерла мама, так меня и не дождавшись. Никакой пенсии, как понимаете, не положено. Я занялся журналистикой, документалистикой. Увы, в последнее время две газеты, в которых я писал, перестали отличаться от всех остальных изданий. И они теперь видят главного врага в России. Нет, это не для меня.
Кремлевские звезды над нами горят
Райнер Рупп устал. Беседа шла долгая. Непростая. И, за это я особенно благодарен Руппу, откровенная.
Отправились на прогулку. Спустились в метро, объяснения о котором супружеская чета слушала прилежно.
Поднялись на Тверскую. Полюбовались кремлевскими звездами. Побродили в шумном и нарядном, как всегда бывает только в центре, праздничном потоке.