И уже садясь в автомобиль, вдруг осведомился у связника: «Скажи, а что, в Центре сменилось начальство?» Смущенный и не понимающий Соколов подтвердил, что да, сменилось, и что? «Да просто, когда начальство меняется, меня об этом каждый раз спрашивают связники», — грустно улыбнулся Абель.
Ходят слухи по домам
В последние несколько лет замечаю упорное желание пересмотреть историю. В том числе и историю разведки. В принципе, понимаю и причину. Всё прочно устоялось, подтверждено и действующими лицами, и документами. Но славные действующие лица ушли, а о документах можно забыть. И так хочется подкинуть нечто новенькое, все прежнее опровергающее, несведущих читателей и телезрителей шокирующее. А заодно рейтинг рассказчика-сказочника поднимающее.
Вижу эти стремления и в дилетантских книгах, и в телевизионных передачах. Стараюсь опровергать пущенные слухи о гитлеровском прихвостне Бормане: «Что вы, Николай Михайлович, ведь это наш разведчик, боевой генерал, похоронен на Новодевичьем». Смеюсь, но про себя, когда в телепрограммах невзрачный персонаж называет популярную и убиенную киноактрису Зою Федорову заслуженным чекистом Советского Союза. Иногда отвечаю на телефонные звонки с предложением встретиться с совсем молоденькой дочкой полковника Абеля, а на мои напоминания о кончине героя еще в 1971 году получаю нагловатый ответ: «Ну и что, а про искусственное оплодотворение не слышали?»
Как-то в открытом эфире небольшого телеканала, одним названием своим призванного быть хоть немного компетентным в истории спецслужб, полчаса со всей твердостью, на которую только и был способен, опровергал бредовые идеи красавицы-ведущей. Но под конец прекрасная дама ошарашила меня и зрителей кошмарной выдумкой. Успел рассмеяться, но не ответить. Милая телеведущая тут же попрощалась со зрителями.
В гримерке, где все неловкости, случившиеся перед телекамерой, с облегчением забываются и даже Зюганов мирно беседует с Жириновским, милейшая красотка меня подковырнула: «Ну, как я вас. Вы и слова не смогли сказать». Не смог, потому что был вырублен, не успел. А спросить, стирая грим, спросил:
— Кто вам наплел эту чушь?
— Моя бабушка. Она была народной артисткой еще РСФСР.
— Можно узнать, откуда она такое узнала?
— Конечно. У бабушки был хороший знакомый. И его отец перед смертью поведал обо всем сыну.
— Но от кого обо всем этом узнал сам отец? Служил в органах?
— Да нет. Ему об этом рассказал дворник их дома, попросив никому не говорить. Вы же помните, какие были тогда времена. Но все тайное становится явным.
Какие еще мне были нужны аргументы?
Рыцарь пера, а не плаща и кинжала
И последняя легенда: многие читатели уверены, будто Юлиан Семенов, отец-прародитель Исаева — Штирлица, и сам был разведчиком. Якобы даже служил когда-то в Германии.
Да, служил, но собственным корреспондентом. Как рассказал мне бывший коллега Юлиана Семеновича журналист Валентин Запевалов, тогда заместитель главного редактора «Гудка», Семенов в конце 1970-х — начале 1980-х несколько лет проработал в Бонне от «Литературной газеты». Много ездил, особенно на север страны, писал о поисках Янтарной комнаты. Он отлично говорил на пушту, но не на немецком. Однако приехал в ФРГ и как человек, талантливый во всем, язык тоже схватил на лету. А попал в страну, для простых советских людей в ту пору закрытую, благодаря своим обширным связям. Выбил финансирование для корреспондентского пункта, поселился в тихом местечке, работал, не чурался пива, шнапса, дружеского общения. Абсолютно не выпендривался, писательством не кичился…
Да, создав свои первые произведения о чекистах еще в 1959-м, был любимцем разведки, имел доступ к архивам, но сам там не был, не служил, не участвовал. Его талант в ином — в воспевании не совсем понятной тогда советскому человеку профессии.
И снова обращусь к любезно предоставленному мне Ольгой Юлиановной Семеновой рассказу об отце:
«Я написала в моей книжке о папе в молодогвардейской серии “ЖЗЛ” и опубликовала его архивы в двухтомнике “Неизвестный Юлиан Семенов” (издательство “Вече”). Но если коротко, то… Папа мне запомнился человеком-оркестром, который создавал вокруг себя атмосферу творчества и праздника. Вставал рано, ложился поздно, был неисправимым трудоголиком.
Говорил, что не отречется ни от одного написанного им слова, и был в этом абсолютно искренен. В отце очень гармонично уживалось на первый взгляд несовместимое и парадоксальное. В его кабинете в правом углу стояла икона Богородицы со Спасителем, а в левом — фотографии Ленина и Дзержинского. Он был крещен русской бабушкой Евдокией Федоровной, не вступил в компартию, но был убежденным социалистом. Увлекательно и серьезно писал о революции, ВЧК, нашей контрразведке, дотошно изучал труды Ленина, а настольной книгой у него была Библия.
Ярый космополит, он проводил долгие месяцы в зарубежных командировках, но мучительно тосковал по русскому языку и ликовал, когда возвращался домой: “Какое счастье, все кругом по-русски говорят!” Убежденный западник, он уважал и ценил наших писателей-деревенщиков и встал на защиту Василия Шукшина, когда того стали травить. Написал прекрасный, на мой взгляд, четырехтомник “Горение” о Ф. Э. Дзержинском и создании ВЧК, гордился добрым к нему отношением Ю. В. Андропова, дружил с В. К. Бояровым и В. И. Кеворковым (известные советские, российские разведчики. — Н.Д.) но добился возвращения на родину ковра с изображением Николая Второго, государыни и наследника. Это был подарок шаха Ирана к 300-летию дома Романовых, который пропал из Ливадийского дворца в годы революции и был обнаружен отцом на аукционе во Франкфурте в начале 1980-х. Он уговорил купить ковер своего друга барона Эдуарда фон Фальц-Фейна (знаменитого мецената с русскими корнями. — Н. Д.) за баснословную сумму, и ковер вернулся в Россию и теперь украшает Ливадийский дворец. Отец также уговорил Сергея Лифаря (выдающийся французский танцовщик и балетмейстер, выходец из России. — Н. Д.) подарить нашей стране уникальные письма Пушкина Наталье Гончаровой.
Все эти факты биографии писателя кажутся противоречивыми лишь на первый взгляд. Дело в том, что отец по-настоящему, не делая различий между происхождением или убеждениями тех или иных исторических персонажей, любил российскую историю. Поэтому, кстати, в своих произведениях о Штирлице — тринадцати романах и одной повести (!) он “дает слово” самым разным персонажам. Так, например, в романе “Бриллианты для диктатуры пролетариата” у него прекрасно и убедительно говорят и чекисты, и аристократы, и белогвардейские журналисты, и “мятущийся” писатель, и даже вороватый ювелир имеет право высказаться.
По своему внутреннему складу отец, как мне думается, был не только писателем, но и серьезным историком. Тут сказались обучение в Московском институте востоковедения в 1949–1954 годах и сильное влияние мамы-историка. Галина Николаевна Ноздрина (племянница революционера и поэта Авенира Ноздрина из Иванова) свою профессию любила и любовь эту передала папе еще в детстве. Отец часто говорил, что писатель, для того чтобы ему поверили в большом, должен быть предельно точен в деталях. Оттого он и работал так увлеченно в архивах. И эта работа помогла ему при написании не только романов о Штирлице, но и серии исторических романов под общим названием “Версии” о Гучкове, Столыпине, Маяковском, Петре Первом и Иване Виткевиче (востоковед, первый российский посланник в Кабуле. — Н. Д.).
Несмотря на дружбу с заместителем начальника контрразведки В. К. Бояровым и генерал-майором КГБ В. И. Кеворковым, Юлиан Семенов разведчиком не был. Хотя в юности мечтал им стать, побывав в Берлине весной 1945 года: взял с собой отец Семен Александрович. И позднее он выбрал своим главным героем Штирлица не случайно: с одной стороны, тут был интерес к истории, с другой — к разведке.
Вот что писал об этом сам отец: “Когда я задумал первую книгу из цикла политических хроник о Штирлице, я больше всего думал о том, как организовать исторический материал. Я считал, что сделать это можно, лишь пропустив события сквозь героя, сплавив воедино категорию интереса и политического анализа, исторической структуры и судьбы человека, оказавшегося в яростной круговерти громадных событий прожитого нами пятидесятилетия. История нашей Родины такова, что человек, родившийся вместе с двадцатым веком, должен был пройти через события революции, Гражданской войны, испанской трагедии, Великой Отечественной войны. Как быстротечен — с точки зрения исторической ретроспективы — этот пятидесятилетний миг и как он насыщен событиями, поразительными по своему значению. 'Кирпичи’ фактов истории обязаны быть накрепко смонтированы сюжетом, который не только развитие характеров, но — обязательно — интерес, заключенный в личности, которая пронизывает все повествование. Такой личностью оказался Максим Исаев, он же Всеволод Владимиров, он же Макс Штирлиц”…
Папин герой Штирлиц начался с маленькой записочки Постышева Блюхеру, которую он нашел в начале 1960-х годов в хабаровском архиве. Постышев писал, что переправил во Владивосток “чудесного молодого товарища”. Об этом молодом человеке, работавшем журналистом в белогвардейской прессе, говорил папе и писатель-разведчик Роман Ким. А когда Меркуловы были изгнаны, этот молодой человек появился в форме ВЧК вместе с И. Уборевичем. На основании этих фактов папа написал первый роман о Штирлице “Пароль не нужен”. Привожу слова отца: “Увы, у нас еще бытует слащаво-мещанское представление о работе разведчика. Иногда наталкиваешься на пожелание: ‘Вы ведь пишите детектив, придумайте какие-нибудь лихие повороты! Ваш разведчик бездействует, не проявляет себя’. По-моему, такое мнение рождено детской привязанностью к ‘Трем мушкетерам’ с одной стороны и презрением к литературным поделкам о манекенах с ‘седыми висками и усталыми, добрыми глазами’ — с другой. Пожалуй, нет спора, что важнее: похитить — со многими эффектными приключениями, погонями, перестрелками и таинственными перевоплощениями — ‘ключи от сейфа’ — или же, находясь в стане врага, внешне ничем себя не выделяя и никак ‘героично’ не проявляя, дать серьезную оценку положения, высказать свои предположения о настоящем и будущем… Максим Максимович Исаев, работая во Владивостоке в стане оккупантов, должен был ‘пропустить’ через себя, понять и выверить информацию о настроениях в ‘Черном буфере’, которую он ежедневно получал как газетчик, легально, не прибегая к ‘бондовским’ сверхэффектным трюкам. При этом след