Солнце уже быстро спускалось за голые холмы, когда Стерлинг повернул обратно, вниз по Мэйн-стрит, и прошел мимо кузницы. В дверях ее стоял Одышка Эдмондс; он шумно пыхтел, совсем как мехи его старого горна. Эдмондс доживал свои последние дни, его профессия тоже. Нет, сержант не ошибся, уловив неприязнь в косом взгляде Эдмондса, — Одышка любил пропустить кружку пива, и не только в те часы, когда торговля спиртным разрешалась законом.
Дальше сержанту попалось на пути несколько лавок и трактир, что возле суда. Кучка юных хулиганов веселилась на углу — мальчишки кривлялись и с безопасного расстояния выкрикивали ругательства. С этим он покончит тоже — с разбитыми уличными фонарями и прочими последствиями их бесчинств.
Стерлинг двинулся своим атлетическим шагом в самое сердце Мэйн-стрит; он чувствовал себя солдатом, посланным на разведку во вражеский тыл.
— Добрый вечер, сержант, — приветствовал Стерлинга несколько покровительственно, но достаточно любезно сквоттер Флеминг, вылезая из своей дорогой машины и перешагивая через сточную канаву; поля шляпы у Флеминга были достаточно широки — впору владельцу даже миллиона овец5, — но все же не настолько, чтобы поставить под сомнение вкус ее владельца.
— Добрый вечер, сэр, — отвечал Стерлинг.
— Добро пожаловать в Бенсонс-Вэлли, сержант. Нам здесь до зарезу необходим честный и решительный защитник закона.
— Благодарю вас, сэр. Это ваша машина?
— Моя.
— Должен вам сказать, сэр, она неправильно стоит.
— Я ставлю ее так вот уже двадцать лет.
— Здешний закон гласит: на стоянках машины надлежит ставить под углом, задом к тротуару.
— Впервые слышу о таком законе! — проворчал сквоттер.
— Действительно, сэр, раньше тут довольно-таки небрежно обращались с законом, но теперь мы все это изменим. На Мэйн-стрит проезжая часть широкая, но не длинная, по сторонам — вязы; поэтому желательно ставить машины под углом.
Сквоттер Флеминг не знал, как поступить. Он был главным инициатором смещения Флаэрти и чувствовал себя обязанным всячески поддерживать начинания нового полицейского. Но мог ли он предполагать, что именно он первый падет жертвой хваленой строгости Стерлинга?
Сквоттер Флеминг подчинялся законам; он одобрял их. Законы увековечивают существующий порядок, охраняют собственность самого Флеминга, его право принимать заклады и оставлять их себе в случае просрочки платежа, право нанимать и увольнять, право сдавать в аренду квартиры и выселять неплательщиков. Законы заставляют рабочих и безработных знать свое место, вносить квартирную плату, платить проценты и продавать свой труд по твердым ценам, когда это необходимо ему, Флемингу. Сквоттер Флеминг смутно понимал все это, и инстинкт самосохранения, столь сильно развитый у состоятельных людей, говорил ему, что все обстоит прекрасно в этом лучшем из миров и законы, властвующие в нем, несомненно, самые лучшие в мире.
Поэтому-то Флеминга и возмущало легкомысленное отношение сержанта Флаэрти к закону. Ведь нечестностью Флаэрти пользовались трактирщики, подпольные букмекеры и их клиенты-забулдыги — словом, подонки общества. К нему, сквоттеру Флемингу, законы об азартных играх и торговле спиртным отношения не имели. Захочется ему выпить — он пьет дома; потянет играть — он отправляется на Флегмингтонский ипподром либо на фондовую биржу.
А теперь его, извольте видеть, обвиняют в нарушении закона — закона об автомобильных стоянках!
Продажность сержанта Флаэрти была частью его натуры, так же как и добродушие и склонность к выпивке, и именно это побуждало Флаэрти водить компанию с пьяницами и игроками. Флаэрти позволял пренебрегать законами, во-первых, потому, что брал взятки, во-вторых, потому, что в характере его была черта очень редкая и, пожалуй, даже неуместная в полицейском — сострадание. Где кончалась первая причина и начиналась вторая, — этого даже он сам не мог бы сказать. В результате правила уличного движения, законы о спиртных напитках и азартных играх попросту не действовали в Бенсонс-Вэлли. Незначительные нарушения любого рода всегда можно было замять, сунув в руку Флаэрти некую сумму, а то и вовсе без денег: пинок ногой в зад, удар по уху считались вполне достаточным наказанием за хулиганство, процветавшее среди юных жителей города, а переговорами между родителями можно было легко уладить любую сексуальную проблему, возникшую у детей, как бы далеко ни зашли детки в практическом изучении этой проблемы.
Закон стал предметом насмешек. Время от времени то та, то другая часть населения выражала недовольство. Сквоттер Флеминг и его друзья не придавали этому особого значения, пока город не оказался буквально наводненным безработными бродягами и бродячими рабочими, привлеченными легкостью, с какой Флаэрти выдавал пособия по безработице. Нэда Флаэрти безработные окрестили Через Плечо, потому что он обычно выписывал карточку на получение пособия, не задав ни единого вопроса, и через плечо швырял ее для регистрации констеблю, сидевшему за столом позади него. Рассказывали, что однажды компания бродяг разыграла Флаэрти — тот заполнял им карточки на пособие, а они возьми да и назовись именами известных игроков в крикет — Бредменом, Вудфулом, Ричардсоном, Райдером, Киппаксом и так далее. Флаэрти и бровью не повел — записал всех. А потом так же спокойно делает перекличку и напоследок спрашивает: «А Билл Понсфорд здесь? Коли да, то команда в полном сборе, все одиннадцать, хоть на поле выходи!»
Вскоре помещения складов, берега реки, камеры в арестантском помещении и даже двор полицейского участка превратились во временные пристанища для сотен бродяг. Городские жители, и без того подозрительно относившиеся к чужакам, стали жаловаться на всевозможные действительные и воображаемые преступления и требовали принятия решительных мер.
А тут еще стали пропадать овцы. Сквоттер Флеминг обвинил в этом своих сограждан. Сержант Флаэрти либо не мог, либо не хотел обнаружить виновных, и это оказалось последним гвоздем, вбитым в крышку его гроба. Нет ничего опаснее, полагал сквоттер Флеминг, чем преступления против собственности; их следовало пресекать безотлагательно.
Смещение Флаэрти обрадовало Флеминга, придало ему уверенности в своей силе, и, пожалуй, только это помогало ему сейчас сдерживать гнев перед лицом столь явного нарушения Стерлингом правил, предписывающих уважать сильных мира сего.
— Машина вполне может стоять так, как стоит, — сказал Флеминг.
— Боюсь, что нет, сэр.
— Вам известно, кто я?
— Не имеет значения. Поставьте машину правильно.
Флеминг колебался. Он просто не помнил, когда в последний раз ему отдавали приказания, не считая, разумеется, приказов сварливой супруги. Наконец он медленно подошел к машине. Стерлинг показал, как ее поставить, и, вежливо попрощавшись, двинулся дальше.
— Сержант, — окликнул его сквоттер. — Мое имя Флеминг. Нам надо бы поболтать кое о чем. Я зайду к вам в понедельник утром.
— Хорошо, сэр.
К несчастью для Стерлинга, единственным свидетелем небывалого зрелища — Флеминг, пострадавший за нарушение закона, — оказался Лори Дигдич, который забавлялся от всей души, наблюдая происходившее из окна своей конторы; таким образом, этот факт не попал в поле зрения историков, описывавших ход войны Стерлинга против Бенсонс-Вэлли.
Зажглись уличные фонари, и словно по мановению волшебной палочки темнота окутала землю.
Сержант миновал здание почты, отодвинутое в глубь улицы, чтобы дать место памятнику павшим на войне, затем кооперативный магазин, у которого собрался местный духовой оркестр, готовый угостить город каким-нибудь музыкальным блюдом.
Тут же стояли кучкой зрители. Сержант подошел поближе и остановился, скрестив руки на груди.
— Добрый вечер, сержант! — поздоровался с ним капельмейстер, маленький человек со вздернутым носом и загнутыми кверху носками башмаков. Он воздел руки, призывая к порядку довольно-таки разношерстную компанию, составлявшую оркестр.
— Начнем с песни «Снова в Бенсонс-Вэлли». Это, знаете ли, оригинальное произведение, написанное специально по случаю торжеств в будущем месяце. Итак, раз, два, три!
Вняв команде, оркестр грянул в темпе марша:
Снова, снова в Бенсонс-Вэлли возвратитесь! Здесь здорово вы все повеселитесь! Скорей же собирайтесь, собирайтесь к нам!.. А попадали ли вы задом в крысиный капкан?
Основой для шедевра, изготовленного руководителем оркестра, явно послужил довольно известный английский торжественный марш, столь часто оскверняемый пародистами. Музыкальные же таланты капельмейстера соответствовали мизерному вознаграждению, которое он получал от учеников за сомнительную честь обучения игре на духовых инструментах.
Сержант Стерлинг вежливо слушал. Но скоро даже его неискушенное и не слишком музыкальное ухо почувствовало, что с оркестром дело неладно и причина тут не только в неумении музыкантов. Вон, например, тот рыжий парнишка; он так неистово дует в свой корнет, что того и гляди барабанные перепонки лопнут. Пиктон Рыжая Макушка, ибо это был он, действительно довольно быстро освоил корнет, после того как его овдовевшая матушка наскребла денег на обучение сына в похвальной, хотя и тщетной надежде, что игра в оркестре немного отвлечет его от хулиганства.
Капельмейстер до тех пор отбивал такт, пока терпение его не истощилось. Побагровев, он огрел Рыжую Макушку дирижерской палочкой. Рыжая Макушка дал деру, преследуемый по пятам взбешенным дирижером. Они промчались мимо кооперативного магазина, потом пустились вверх по переулку, где находился молочный завод.
Сержантом Стерлингом овладело искушение доказать, что его мастерство бегуна еще не совсем в прошлом, но он сдержался и продолжал обход. Вскоре он достиг трактира «Королевский дуб». Дан Уотсон, отставной футболист из Мельбурна, покинул наблюдательный пост у поилки для скота и побежал предупредить выпивающих в буфете6