— А кто писал-то? Ханжи какие-нибудь…
— Не только ханжи. Матери и жены тех, кто даже пособие по безработице просаживает на скачках.
— А может, букмекеры сегодня не работают? Суббота ведь, — завилял Лоутон.
— Знаю я их жадность, субботу-то они как раз и не пропустят. А мы нагрянем и застанем их врасплох.
Пока Лоутон нерешительно брел вниз по Мэйн-стрит, сержант Стерлинг отпер сейф, достал узел со старой одеждой, ботинки и переоделся в штатское. Он заменил каску потертой шляпой, пристроил под носом накладные усы; потом перелез через забор с задней стороны участка и по переулку направился к мосту Дилингли.
Никем не узнанный, он вошел в бар трактира Дэнни О’Коннела. Взял кружку пива, поставил у самого Дэнни десять шиллингов на фаворита в скачках с барьерами и тут же арестовал трактирщика за незаконное содержание игорного дома.
Тем временем констебль Лоутон добрался до «Королевского дуба», обуреваемый страхом перед Стерлингом и подогреваемый надеждой, что не застанет там букмекера Палмера.
Но Палмер, по кличке Муммаша, сам остановил Лоутона у двери бара. Палмер жил со своей матерью и из-за хронической шепелявости называл ее «муммаша» — отсюда и его кличка. Шепелявя больше обычного, он спросил Лоутона:
— Этот новый шобираетша наш накрыть, да, братец?
Маленький рост и верхняя губа, нависающая над нижней, словно клюв, делали Палмера похожим на хищную птицу.
Даже при милостивом правлении Флаэрти Палмер жил в вечном страхе перед арестом — боялся потерять место заведующего бакалейным отделением в кооперативном магазине; и все же жадность выгнала его из дому в этот день, несмотря на явную угрозу в лице Стерлинга.
— Собирается накрыть? Да ты уже накрыт! — сказал напрямик Лоутон. — Есть при тебе билетики, промежду прочим?
— Опомнишь, братец, — заныл Палмер. — Меня выштавят ш работы!
— Если я тебя отпущу, я сам вылечу со службы!
— Но я же штолько лет откупалшя…
— Не те времена; этот Стерлинг — крепкий орешек.
Весть о том, что предъявлены обвинения О’Коннелу и Палмеру, распространилась быстро, как пожар в зарослях. Остальные букмекеры в тот день прекратили свои операции, а в следующую субботу приняли все меры предосторожности; однако непредвиденный талант Стерлинга к перевоплощению и еще более неожиданное перерождение Лоутона Промежду-Прочим сделали свое дело. Очень скоро все подпольные букмекеры были привлечены к ответственности за нарушение закона об азартных играх, а трактирщики и кое-кто из их клиентов — за продажу и потребление спиртного в запрещенное законом время.
Люди стали поругивать нового полицейского, даже те, кому игра на скачках и частые выпивки были не по карману. Некоторым утешением, хотя и весьма слабым, явилось судебное преследование, возбужденное против мистера Тая, — он попался в Бридж-отеле, когда после карт выпивал по давнему своему обыкновению с бильярдистами команды АНА. Пока все пойманные на месте преступления протискивались к выходу, тщетно стараясь скрыться, Арти Макинтош не выдержал — остановился позлорадствовать над Таем.
— Может, еще одну пропустите, мистер Тай? — выкрикнул он.
И тут же был арестован за нарушение порядка.
Затем пострадали велосипедисты. Очень многие ездили без фар, а без заднего фонаря — почти все. Стерлинг и Лоутон, казалось, успевали устраивать засады буквально за каждым деревом. Вскоре все нарушители были занесены в списки.
Репрессии против букмекеров привели к тому, что резко увеличилось число участников воскресных сборищ, где развлекались так называемой австралийской национальной игрой — попросту говоря, орлянкой. Играли на плато, расположенном над долиной; местность была открытая, это позволяло издали заметить приближение нежелательных лиц, вроде Стерлинга и Лоутона. Тщательно продуманная сеть наблюдательных постов в течение целых трех недель расстраивала воинственные планы нового полицейского. Каждый раз, приблизившись к месту предосудительных занятий, он заставал там только любителей футбола, лениво гоняющих мяч.
На четвертое воскресенье сигнальщик, стоявший у шоссе, заметил бегущего спортсмена, должно быть, участника какого-то кросса, в фуфайке, шортах и парусиновых туфлях. Бегун, видимо порядком выдохшийся, поднялся на холм и медленно затрусил через выгон. Есть же такие идиоты на свете! — подумал сигнальщик, когда спортсмен пробегал мимо. Сигнальщику бросились в глаза очки, густые усы и свойственное бегунам на дальние дистанции стоически-измученное выражение лица.
Бегун миновал вторую линию стражей и очутился у самого круга играющих, не возбудив никаких подозрений. Он протолкался через кольцо игроков.
— Готово, мечи монеты! — выкрикнул ведущий игрок, у которого на ладони лежали две монетки.
Сержант Стерлинг — это и был бегун — арестовал обоих, а также кассира и конфисковал монеты, как вещественное доказательство.
Вскоре пал жертвой Стерлинга и Рыжая Макушка Пиктон; его задержали в то время, как он, сидя на крыше аристократического клуба АНА, привязывал мокрый мешок к печной трубе бильярдного зала.
Правда, вслед за этим Стерлинг снискал расположение Флеминга и Дигдича, а может, и всего города: он арестовал пресловутого Дэйва О’Кифа за кражу овец.
И все-таки многие обитатели Бенсонс-Вэлли продолжали сомневаться в чистоте намерений нового полицейского; они утвердились в своих сомнениях, когда он обратил внимание на «тропу влюбленных». Тропинка эта вилась вдоль речки Дилингли, и ее часто посещали юные и не слишком юные влюбленные, питающие склонность к одному из немногих наслаждений, еще оставшихся нам в этой жизни. Стерлинг задержал там семь парочек, и даже то, что в числе их оказалась развращенная дочка управляющего банком, не увеличило популярности сержанта.
Не довольствуясь преследованием представителей человеческого рода, Стерлинг обрушился на городских собак. Он загнал всех незарегистрированных псов на птичий двор, пустовавший после того, как Флаэрти перед отъездом продал своих кур.
Все эти подвиги нового полицейского жители города наблюдали и оживленно обсуждали, но оставались покорными и разобщенными.
Дело в том, что почти каждый арест, произведенный Стерлингом, у кого-нибудь да находил одобрение. Протестантские священники и некоторые граждане, настроенные против азартных игр и пьянства, одобряли меры против букмекеров и трактирщиков. Владельцы автомашин поддерживали репрессии против велосипедистов, ездивших без фар. Те немногие, кто считал плотскую любовь греховной, тайно злорадствовали по поводу арестов на «тропе влюбленных». Большинство признало правильным арест Дэйва О’Кифа. Не говоря о сквоттере Флеминге, чьи овцы оказались главными жертвами О’Кифа, многие другие жители были согласны, что Дэйв давно уже заслужил наказание за убийство своей жены, которое он, вне всякого сомнения, совершил несколько лет назад. Надо отдать О’Кифу должное: он отлично запрятал тело жены — вся полиция штата искала его, но не нашла, да и свою собственную защиту на суде Дэйв вел умело. По правде говоря, сквоттер Флеминг как-нибудь переживет разлуку с одной-двумя сотнями овец. Другое дело жена О’Кифа — это была совсем безобидная женщина, и Дэйв не имел права так вот просто взять и убить ее… Относительно Рыжего Пиктона всем пришлось согласиться: надо же когда-нибудь обуздать мальчишку. И, конечно, никто не оплакивал арест Гундосого Коннорса за выпивки в буфете: его уже давно пора было посадить за пресмыкательство.
Однако известно: всякая тирания неизбежно приводит к объединению тех, кого она угнетает, к объединению если не между собой, то хотя бы против тирании. Сержант Стерлинг не оказался исключением из этого правила.
Мелкие фермеры, рабочие и безработные довольно быстро сплотились против Стерлинга — слишком уж ретиво он выполнял свои обязанности при выселениях, взыскании долгов и денег по закладным; кроме того, он закрыл комитет союза безработных за нарушение «Правил санитарии и общественной безопасности» — там, видите ли, отсутствовал запасной пожарный выход и крыша малость протекала!
Сержант все еще пользовался благосклонностью местных богачей во главе со сквоттером Флемингом, Таем и Дигдичем, пока… пока, не ограничившись привлечением Тая за потребление спиртного после положенного часа, он не заарканил Лори Дигдича и других дельцов, приурочив свой налет на Гранд-отель к концу банкета членов торговой палаты; пока он не арестовал сынка Флеминга, Чамми, за езду на недозволенной скорости, когда этот достойный юноша, огибая на автомашине угол между Мэйн-стрит и Дилингли-роуд, врезался в тротуар.
Стерлинг совершил еще две ошибки, которые в дальнейшем оказались роковыми. Он устроил облаву в клубе масонов и задержал кое-кого из лучших местных ездоков на козле7 за употребление спиртного в помещении, не имеющем лицензии на торговлю такого рода напитками. Восхищенные этим подвигом, служители католической церкви уже собрались встать под знамена сержанта, но в один воскресный вечер Стерлинг нагрянул в храм в разгар карточного турнира и обвинил отца Бейли в содержании игорного дома!
Если бы у сержанта оставался хоть один друг в городе, то и этот друг с негодованием отступился бы от него, когда Стерлинг арестовал… ни больше, ни меньше, как самого Дарби Мунро!
Это была капля, переполнившая чашу терпения!
Все так и звали его — Дарби Мунро. Он тоже называл себя Дарби Мунро, хотя и не отрицал, что знаменитый жокей Дарби Мунро — его брат, а не он. Он часто толковал о своих братьях и сестрах, хотя никто их никогда и не видел; сам он, как известно, тоже никогда не отлучался из Бенсонс-Вэлли, никто к нему не приезжал и не присылал писем.
Едва ли кто помнил, когда именно Дарби Мунро появился в городе. Может, он тут всегда был? Никто не знал, сколько ему лет. Он работал за харчи и нищенскую плату у самых скаредных фермеров. Изредка сильно напивался. Одежда его всегда была в лохмотьях, борода грязная и сальная. Только ногти у него блистали чистотой: он имел привычку грызть их.