Компания у нас подобралась довольно воинственная — даже в голодные тридцатые годы вы вряд ли отыскали бы еще одну такую в маленьких городишках. Капиталистическая система наверняка рухнула бы под нашим натиском, если бы суровые классовые обличения и пение «Красного флага» могли решить дело.
Ну, во-первых, был в нашей компании Полковник Макдугал. Бедняга когда-то состоял членом ИРМа, но совсем перестал развиваться, когда эта организация зачахла. Потом у него умерла жена, и то ли по этой причине, то ли по какой другой Макдугал пристрастился к выпивке. Кончилось все это тем, что он потерял работу и нанялся дворником в Гранд-отель.
Потом Блуи Армфилд. Блуи столько скакал на лошадях через барьеры, что в конце концов переломал себе все кости. Не было такой лошади, на которой он не ездил бы, пока не постарел и не сгорбился. А тогда его послали подметать конюшни на конном заводе, которым владел Соломон Соломоне — всемогущий букмекер и игрок. Там чистокровные лошадки жили лучше, чем местные безработные.
Дарки с Эрни Лайлом тоже, конечно, были в нашей компании; а уж об Арти Макинтоше и Аткинсе, по прозвищу Как-Ни-Верти, нечего и говорить.
Стоило только у кого-нибудь из нас завестись деньжатам, мы всей компанией отправлялись выпить, и старина Фред Мэннерс щедро наливал нам в кредит — поначалу все трактирщики были щедрые, надеялись, что депрессия скоро кончится. Но надежды его были уже на исходе, а наша жажда все разгоралась, когда однажды вечером в бар заявился Сэнди Митчел и застенчиво сообщил, что выиграл в лотерею. Пять тысяч хрустящих фунтиков!
Можно не говорить, какой мы подняли шум. Арти Макинтош сказал:
— Надо бы это отметить, Сэнди!
Прежде чем трактир закрылся, мы успели изрядно выпить.
Старина Сэнди, худенький, весь сморщенный, с тягучим грустным голосом, совсем растрогался, когда увидел, с каким энтузиазмом мы пьем за неожиданно свалившееся на него богатство. В общем-то мы никогда ничего против него и не имели; он был вовсе не плохим парнем, как оказалось.
Мы надавали Сэнди уйму советов, как истратить деньги. Первым делом надо купить дом, заявили мы в один голос, но он сказал, что прожил в своей халупе всю жизнь и она ему вполне подходит.
Блуи Армфилд очень настаивал на том, чтобы Сэнди купил скакуна; Блуи сам будет участвовать на нем в Больших национальных скачках в Флемингтоне, а мы все на него поставим и выручим столько, что хватит на пиво до самой смерти. Однако старина Сэнди не верил, что на скачках вообще можно выиграть, и этот план тоже рухнул.
Тогда Полковник Макдугал посоветовал Сэнди сделать пожертвование в фонд союза безработных. Старина Сэнди за свою жизнь не раз терял работу и потому охотно согласился внести сто фунтов, которые он тут же и достал из кармана. Как выяснилось, они с женой поделили пять тысяч поровну, и он носил свою долю при себе, банкам он не доверял. Макдугал отсчитал десять десятифунтовых банкнот, тотчас отнес их в союз безработных и поспешил отдать Тому Роджерсу, пока желание выпить не взяло верх над его принципами.
Затем Дарки поведал Сэнди несколько душераздирающих историй о нескольких семьях, которые живут еще беднее, чем все остальные в нашем городке, и старина Сэнди роздал еще сотню им — десятками и пятерками. Назавтра, когда старина Сэнди шествовал привычной дорожкой в бар, я догнал его и посоветовал отправить его четверых ребят в Мельбурнский университет. Это предложение подверглось подробному обсуждению, но когда Полковник Макдугал заявил, что из этих проклятых университетов выходят одни пижоны и будущие штрейкбрехеры, старина Сэнди отверг мой благоразумный совет.
Вопрос об образовании решил Дарки:
— Ты лучше отложи по сотне каждому, а они возьмут, когда им исполнится двадцать один, и сами себя выучат.
На том и порешили, и Сэнди отправился к местному юристу и уладил дело законным порядком (я слышал потом, что остаток своей жизни он провел в тщетных попытках заполучить обратно эти четыреста фунтов).
Так или иначе, ко времени закрытия бара на следующий день старина Сэнди истратил почти семьсот фунтов. Начало было неплохое, но у него еще оставалось тысяча восемьсот в десятифунтовых бумажках, которые он носил с собой.
Со времен Римской империи, наверно, никто так ловко не расправлялся с деньгами, как мы за последующие шесть недель. В каждом человеке кроются способности, которым дано проявиться лишь в особых обстоятельствах. Так случилось и с Сэнди Митчелом. Влив в себя одну-другую кружку пива, он и хорошую историю мог рассказать и не хуже соловья спеть старинную песню. Вся наша компания — а было нас человек десять — сходилась утром перед баром; мы ждали, когда он откроется, и проводили там весь день, попивая пиво и играя в бильярд и шашки.
Проголодавшись, мы шли в рыбную лавочку напротив и покупали рыбу с жареной картошкой у Луиджи — итальянца, который приехал сюда из Мельбурна в надежде на то, что нашим аппетитам будет хоть отчасти соответствовать содержимое наших карманов. Когда бар закрывался, мы шли в комнатушку Полковника Макдугала в пансионате за углом и, к великому неудовольствию хозяйки и обитателей дома, говорили и пели ночи напролет. Пили мы то пиво, то шампанское, когда как.
Время от времени старина Сэнди информировал нас о том, как расправляется со своим богатством его жена. Она накупила всякой снеди, приодела детей и завалила дом кухонной утварью, потом купила меховое пальто, стиральную машину, холодильник и, неизвестно зачем, прекрасное пианино, стоившее семьсот фунтов. (Позднее нам кто-то рассказал, что, когда оно запылилось в их старом домишке, она окатила его ведром кипятка и внутри у него что-то испортилось, но старина Сэнди полагал, что это неважно — все равно никто по соседству не умел на нем играть.)
Жена Сэнди проявила такие незаурядные способности к мотовству, что, когда мы к концу недели произвели подсчет, оказалось, она истратила на пятьдесят фунтов больше, чем Сэнди, — а он тоже времени зря не терял.
И все же Сэнди тратил свою долю более мудро; как резюмировал Арти Макинтош, он ограничился покупкой напитков и рыбы с жареной картошкой.
К концу шестой недели мы обнаружили, что у Сэнди осталась всего тысяча фунтов, и срочно созвали совещание в комнатке Полковника Макдугала.
— Что-то надо предпринять — на Сэнди надвигается экономический кризис, — мрачно объявил Полковник, отхлебнув большой глоток горькой «Виктории». — Он добрался до последней тысячи, положение серьезное.
— У жены-то всего четыре сотни осталось, на днях она купила электрическую швейную машину, двух попугаев в клетке, платье от парижского портного и лошадь с двуколкой — ездить за покупками. Так что все в порядке, — оправдывался Сэнди.
Полковник требовал немедленного пресечения бездумного расточительства.
— Мы должны купить того скакуна, я вам говорю. Великолепное животное, — настаивал Блуи Армфилд. — Я буду тренировать его день и ночь, и в июле мы на него поставим. Флемингтонский круг я знаю как свои пять пальцев. И тогда мы — богачи до конца наших дней. Представляете как расшумятся газеты: «Блуи Армфилд снова на ипподроме! Вел всю дистанцию на Больших национальных!» Но Сэнди упрямо твердил, что азартная игра противоречит его религиозным убеждениям, хотя и не уточнял, какую именно религию он исповедует. Блуи только печально кивнул — жаль из-за религиозных предрассудков упускать такую возможность.
Арти Макинтош предложил Сэнди откупить у Луиджи рыбную лавочку — тогда бы мы были обеспечены бесплатной жареной рыбой с картошкой, а Сэнди нанял бы Луиджи себе в повара и сам ничего бы не делал. Но Полковник Макдугал заявил, что в таком случае Сэнди будет эксплуатировать чужой труд, а честный рабочий человек никогда не пойдет на такое преступление. Я тоже заволновался и посоветовал Сэнди немедленно положить деньги в банк. Хуже я ничего не мог бы придумать.
— Не верю я этим самым банкам, — запротестовал Сэнди. — Ты говоришь, что ты социалист, ну и ладно, а я христианин, я этих менял в свой храм не впущу.
Поступили и другие предложения; мы предлагали все что угодно, кроме одного — перестать пить.
В конце концов Сэнди покачал головой и изрек:
— Бог дает, бог и берет. Никогда еще я не был так счастлив, за всю мою жизнь: столько мы переговорили — и про политику, и истории разные рассказывали, и песни пели хорошие, старинные. Таких песен теперь и не сочиняют.
И надтреснутым тонким голоском он запел «Беглого каторжника», а мы хором подтянули:
Мы шлялись по дорогам,
Бродили по степям.
Ты лучше нас не трогай,
Тюремщиков — к чертям!
К полуночи мы и думать забыли о надвигающемся на Сэнди разорении.
Под вечер в следующую субботу хозяйка пансионата, где жил Полковник, выставила нас из своего почтенного дома. Это глубоко оскорбило нас, и мы удалились, сказав ей на прощанье, что Макдугал не очень-то нуждается в ее обедах и комнатушках и немедленно переселится в кафе-палас «Эму».
Мы двинулись к рыбной лавчонке Луиджи и обнаружили, что наш достопочтенный приятель спит. Проснувшись, он дал согласие на то, чтобы мы использовали для своих собраний заднюю комнату в его лавке; он очень ценил столь почтенную клиентуру, как мы.
Спустя неделю, в субботу вечером, мы все еще были там. Как выяснилось, в Италии Луиджи был социалистом и сбежал от Муссолини. Лавку он теперь вовсе не открывал, а беседовал и пел вместе с нами, услаждая нас время от времени неаполитанской арией или «Бандьера росса».
Питались мы неизменной рыбой с жареной картошкой. Каждый день Блуи Армфилд и Арти Макинтош отправлялись в трактир пополнять сырьевые запасы, которые они и доставляли в лавку Луиджи сначала в мешках из-под сахара, потом в корзинах — дабы не тратиться на перевозку. Ночью или в другое время (кому как было удобнее — каждый исходил из своих индивидуальных привычек) мы по очереди заваливались спать на кровать Луиджи.
С каждым днем наша компания увелич