На широком, плоском лице надзирателя мелькнуло подобие улыбки.
Прежде чем Эрни успел ответить, надзиратель сказал:
— Подбери их. Они будут лежать вместе с другими вещами до окончания следствия.
Констебль помог Эрни собрать конфеты. После того как были закончены все формальности, появился стражник и, звеня ключами, увел заключенных.
— Когда нас выпустят? — спросил один из них. — Жена будет беспокоиться.
— Надо было думать об этом раньше, — бросил ему вслед сержант.
Стражник отпер огромную дверь, ведущую в коридор, по обе стороны которого находились камеры. Когда он открыл первую дверь справа, Эрни увидел пьяного, спящего на столе возле аппарата для снятия отпечатков пальцев. Арестованные по одному вошли в камеру, ярко освещенную прожектором, прикрепленным над дверью. В камере с каменным полом было пусто, лишь в дальнем углу стояла параша, от которой шла удушливая вонь.
Дверь за стражником захлопнулась, и заключенные кое-как разместились, присев на корточки. Человек в шляпе, набитой бумагой, отправился к параше. Эрни Лайл по-прежнему мог думать только о мятных леденцах, все остальное было забыто, даже то, что он стал политическим заключенным. Его мысли были прерваны шумом, доносившимся из канцелярии через гулкие коридоры.
— У человека есть какие-то права, черт побери! — услышал он громкий голос Дарки. — Я вам говорю, что потерял скатку с одеялами моих детишек, теперь им даже кровать нечем накрыть!
— Ведите себя прилично! — раздался резкий ответ. — Нам и так хватает возни с вами.
Интересно, что сделал Дарки со своими конфетами? — подумал Эрни. Но он недолго оставался в неведении.
— Откуда у вас эти конфеты? — спросил кто-то снаружи.
— Это мое дело. Люблю пососать леденцы, — произнес Дарки, но в его голосе не было обычной уверенности.
Вскоре Дарки и несколько других арестованных были препровождены в камеру рядом с той, где находился Эрни.
Когда стражник с лязгом запер за ними дверь, вновь прибывшие начали петь: «Солидарность во веки веков! Солидарность во веки веков! Сплоченье дает нам силы». Эрни различал хриплый голос Дарки, который теперь особенно перевирал мелодию, но пел громче всех. Когда песня замерла, кто-то с чувством затянул другую: «Флаг рабочих ярко-красный. Не раз он прикрывал тела наших замученных товарищей». Эрни показалось, что это голос Куина из дадлейских трущоб. «Не может дальше мир идти по этой борозде. Мильоны ждут, чтоб красный флаг затрепетал везде».
— Ты у меня заработаешь красный флаг под глазом! — закричал стражник.
Воцарилось молчание. Как видно, усталость, голод, а может быть, и беспокойство за свою судьбу заставили заключенных угомониться.
Вдруг раздался голос Дарки:
— Эрни Лайл, ты здесь?
— Да.
— Не хочешь ли мятную?
— Мы получим по шесть месяцев за кражу, — серьезно ответил Эрни.
Дарки громко расхохотался и начал рассказывать арестованным, как им достались конфеты. Эрни молил бога, чтобы Дарки поменьше откровенничал. Он боялся, что стражник запишет слова Дарки и использует для показаний против них обоих.
Прибыл еще грузовик с арестованными, их поместили в третью камеру. Кто-то из них попытался запеть, но мрачная тюремная обстановка оказывала, видимо, свое действие — песня скоро смолкла.
Усталость одолела Эрни, и он заснул, привалившись к стене спиной. Сколько он спал, он не знал; шум, доносившийся из канцелярии, разбудил его, и он вместе с другими заключенными стал прислушиваться.
— Моя фамилия Лэмберт! — раздался резкий голос; видно было, что говоривший привык выступать под открытым небом. — Перси Лэмберт. Я явился с нашим юрисконсультом, чтобы взять на поруки арестованных вами людей. У нас только что был разговор с министром. Если не выпустите этих людей, вам не поздоровится!
Вскоре заключенные вновь очутились в канцелярии. Лэмберт, оказавшийся лысым человеком небольшого роста, сердечно, по-отечески обратился к ним:
— Я хочу поблагодарить вас за ваше мужество. Ваши усилия были не напрасны. Министр согласился отменить систему пособий продовольствием и организовать общественные работы для улучшения положения безработных. Сегодняшний день долго будут помнить.
Демонстранты, обрадованные, захлопали в ладоши. Они начали поздравлять друг друга. Но мысли Эрни по-прежнему были сосредоточены на мятных конфетах. Лэмберт требовал быстрее покончить с формальностями, с надзирателем он разговаривал подчеркнуто небрежно.
Надзиратель достал несколько белых мешков и стал вынимать из них вещи и возвращать арестованным.
— Мы склонны рассматривать это как мелкий проступок, мистер Лэмберт, — сказал он. — Нам звонили со Спринг-стрит. Десять шиллингов залога за каждого, и в суд являться не надо.
С этими словами он вывалил на стол груду мятных конфет, затем вторую. Конфеты возвышались, как две пирамиды, часть их посыпалась на пол.
— Двое из ваших клиентов — сластены, мистер Лэмберт, — произнес надзиратель с хитрой усмешкой.
Заключенные разобрали свои вещи,
— Чьи эти конфеты? — спросил надзиратель.
Эрни взглянул на Дарки, который вышел вперед и начал рассовывать конфеты по карманам. Эрни постоял несколько мгновений в нерешительности, потом стал делать то же самое. Дарки стал раздавать мятные окружающим, сопровождая угощение похвалами необыкновенному вкусу конфет. Эрни молча забрал свою долю, слишком подавленный, чтобы угощать других.
Когда они вышли из тюрьмы, над городом спускалась ночь. Темнота словно старалась скрыть страдальческое выражение лиц прохожих. Лэмберт спросил, не нужны ли кому-нибудь еда и кров на ночь.
— Я схожу посмотрю, нет ли там, в сквере, моей скатки, — сказал Дарки, обращаясь к Эрни.
Тепло попрощавшись с Куином, они вновь пошли по той же дороге, по которой демонстрация двигалась на Спринг-стрит.
— И след простыл! — огорчился Дарки после того, как они осмотрели все вокруг здания парламента. — Хоть бы ее нашел какой-нибудь бедняк, которому нужны одеяла.
Дарки приложил руки ко рту рупором и начал с остервенением ругаться:
— Паршивцы! Сукины дети!
Ответом было только молчание ночи.
Они устало поплелись вниз по Бурк-стрит-хилл. Дошли до почты. Похожие на привидения люди приютились в тени колонн — этим убежищем они могли пользоваться до полицейского обхода.
— Ах ты черт! — вдруг обрадованно воскликнул Дарки. — У меня ведь где-то есть два шиллинга!
Он обшарил карманы и с трудом нашел монету.
— Едва нащупал ее из-за мятных! Хорошо бы пропустить кружку пива! Что скажут через сто лет о дурацком обычае закрывать пивные в шесть часов?
— Я бы лучше поел, — откликнулся Эрни.
— Возьми мятную.
— В жизни больше не дотронусь до мятных! — с жаром ответил Эрни.
— А что бы ты съел?
— Слопал бы червивую лошадь, лишь бы к ней был соус!
— Я знаю, где в Мельбурне можно отлично поесть за девять пенсов, — сказал Дарки. — Да здравствует Том Роджерс! Пусть он живет долго и умрет счастливым.
Дарки повел Эрни по направлению к Куин-стрит. Перед слабо освещенным одноэтажным зданием он остановился. Кафе «Эму». Обед из трех блюд — девять пенсов. Дарки открыл дверь, и они вошли.
Все места были заняты, за столами сидели бедно одетые люди. Некоторые из них обедали только раз в неделю — в пятницу вечером. Кафе «Эму» было мечтой голодных и бездомных.
Дарки и Эрни нашли столик с одним свободным стулом; на втором, заканчивая обед, сидел старик, знававший, видно, лучшие дни: пальто на нем было рваное, но из дорогой материи. Уходя, он взял с вешалки мягкую шляпу.
— Позволю себе рекомендовать вам гороховый суп, — сказал он Дарки, поклонившись. — Рекомендую также мясо и яблочный пирог.
— Возьми мятную, друг, — произнес Дарки, протягивая старику пригоршню конфет.
Тот, преодолевая свою приверженность к правилам хорошего тона, с достоинством взял леденцы. Потом изящным движением надел шляпу и направился к кассе.
— Вот чудак! — удивился Дарки, взглянув в меню. — Здесь же больше и выбрать-то нечего!
— Это он, наверно, для солидности, бедняга, — заметил Эрни. — И чего можно ждать за девять пенсов?
Они были так голодны, что с жадностью набросились на суп. Им было не до хорошего тона. Они ели, громко чавкая.
— Мы купим билеты по три пенса и доедем до Саншайна, — сказал Дарки, доев мясо и обтирая кусочком хлеба тарелку. — Там останавливается балларатский товарный; говорят, на него сесть зайцем легче легкого…
Покончив с яблочным пирогом и чаем, они вышли из кафе и зашагали на станцию, что на Спенсер-стрит, а оттуда электричкой добрались до Саншайна. Здесь без всяких приключений они сели на товарный и вскоре мчались безлунной ночью по равнине в Бенсонс-Вэлли, довольно удобно устроившись на ящиках с суперфосфатом.
Было прохладно и очень не хватало одеял Дарки. Путешественники молча прижались друг к другу. Эрни забыл обо всем, даже о мятных конфетах, предвкушая благополучное возвращение домой.
— Мы спрыгнем, когда поезд замедлит ход около моста Мэлдон-Уэйр, — сказал Дарки. — Это самое трудное. Как только почувствуешь землю, расслабь мускулы и катись!
Товарный уменьшил скорость, он полз, как улитка. Дарки напряженно всматривался в темноту, подыскивая подходящее место, чтобы спрыгнуть. Наконец он прыгнул. Эрни за ним. Они покатились вниз по склону. Вдруг Эрни почувствовал такой страшный удар по голове, что искры посыпались у него из глаз; он ударился об пень и на миг потерял сознание.
Дарки поднялся и подошел к Эрни; Эрни застонал, и Дарки приподнял его голову.
— Что с тобой, друг? — тревожно спросил Дарки. Эрни снова застонал и сел, схватившись за голову.
— К-кажется, ничего, — ответил он.
Дарки помог ему встать на ноги, и они двинулись через кусты к шоссе. У Эрни кружилась голова, к тому же он натер правую пятку и начал хромать. Дарки взял его под руку. Они перелезли через забор и вышли на тропинку. Эрни тяжело опирался на Дарки. Они добрались до шоссе.