Арти поднял голову, и такая мука была в его глазах, что мне стало ясно — тут не до шуток.
Теперь во время работы Жадюга Филлипс поедом ел Арти Макинтоша: то он проколол картофелину, то неплотно набивает мешки, то недостаточно бережно переносит их.
Мы с Арти разговаривали мало. О Мэйбл он не упоминал. Ели мы, как и прежде, картошку с бараниной. Я пристально наблюдал за Арти и Мэйбл, когда они бывали вместе; замечал то взгляд исподтишка, то мимолетные, будто бы нечаянные прикосновения; и я боялся, как бы Жадюга в один прекрасный день не взорвался и не наделал бед.
Как-то после ленча Жадюга собрался в город. Он попросил, а точнее сказать, велел Мэйбл ехать с ним, но она отказалась.
Едва мы начали работать, как Арти взялся за кувшин.
— Пожалуй, схожу за водой, — сказал он.
— Еще есть вода.
— Она уже несвежая.
— Я схожу, — сказал я, отбирая у него кувшин. Что-то не хотелось мне, чтобы они с Мэйбл оставались наедине.
Я опорожнил кувшин и замешкался у бака. Мне казалось, что я должен поговорить с Мэйбл. Только я не знал, о чем именно. Я поднялся на веранду и остановился у дверей в комнату, словно пригвожденный к месту. Мэйбл, совершенно нагая, стояла у ванны; она поворачивалась в разные стороны, разглядывая себя в большое треснувшее зеркало на камине. Тело ее, хотя и слишком массивное, с кожей цвета хлебной корочки, было по-своему красиво. Она поглаживала свои крепкие груди.
Вконец смущенный, я хотел бежать, но не смог: стоял как загипнотизированный. Она шагнула к камину, вынула один кирпич и достала из-под него несколько бумажек.
— Один, два, три, — сосчитала она. — Три фунта.
Я на цыпочках вернулся к баку и открыл кран.
— Это ты, Артур? — нежно окликнула она.
— Нет, это я.
— Ах!
Я налил воды в кувшин и поскорее убрался.
— Ты не слишком спешил, — заметил Арти.
Мы проработали еще около часа, когда наконец возвратился старый Жадюга в своей повозке. Вскоре он явился к нам. Чай во время перерыва принесла Мэйбл. Жадюга и Арти не сводили с нее глаз, пока она разливала чай. Мэйбл почувствовала это, подняла голову и смело посмотрела на Арти.
— Выпейте чаю, мистер Макинтош.
— Спасибо, — сказал Арти и на мгновение задержал ее руку, когда она передавала ему чашку.
Глаза Жадюги выкатились. Мэйбл дала чашку ему, потом мне. Мы стали пить.
— Я еду в город, — объявила Мэйбл. — Пожалуйста, запрягите мне лошадь, мистер Макинтош.
— Я только распряг, — заворчал Жадюга. — И лошадь мне понадобится перевозить картошку.
— Я быстро вернусь.
— Пусть берет лошадь, — сказал Арти, — Мы отвезем картошку вечером, когда кончим копать.
— Не суй нос не в свое дело! — огрызнулся Жадюга. — С каких это пор вы так рветесь работать?
— Но я ведь могу иногда съездить в город? — сказала Мэйбл.
— Я только что ездил сам и купил все, что нужно, — стоял на своем Жадюга. — И потом, у тебя же нет денег.
— Пусть едет, — сказал Арти. — Идемте, я запрягу лошадь, миссис Филлипс.
— Занимайся своим делом! — Жадюга встал с угрожающим видом. — Я сказал, она не поедет!
Мэйбл собрала чашки, ложки, банку с сахаром и котелок.
— Нравится это тебе или нет, а я поеду, — сказала она и направилась к дому.
Жадюга заковылял вслед за ней.
— А я говорю, не поедешь!
Арти Макинтош приподнялся было с земли. Я схватил его за руку.
— Не стоит вмешиваться, друг.
Он рывком освободился, встал и выпрямился.
— Помяни мое слово, прикончу я эту старую скотину!
— Ты сказала, у тебя больше нет денег, — доносился до нас голос Жадюги Филлипса. — Нечего тебе ехать в город!
Они скрылись за серыми от пыли деревьями, окружавшими дом. Потом я увидел, что Мэйбл все-таки уехала. Мы снова принялись работать. Скоро вернулся Жадюга.
— Завтра даю вам расчет, — сказал он.
— Да тут еще на две недели работы! — удивился я.
— Найму других. Охотников полным-полно, — ответил он. — Твой товарищ плохо работает.
— Не валяйте дурака, он лучший работник в округе. Вы и сами это говорили, — возмутился я.
— Мало ли что! Без старания работает. Лишь бы денег побольше отхватить.
— Не вам о деньгах говорить, — вмешался Арти. Голос у него прерывался, пот ручьями стекал по запыленным подбородку и шее. — Не дам хаять мою работу, такое еще никому с рук не сходило. Да мы на вашей картошке рекорды ставим!
— Плохо работаете, — не совсем уверенно твердил Жадюга. — Слишком много прокалываете.
— Нечего брехать. В жизни не видал такой чистой картошки, — возражал Арти.
Странная это была перепалка — словно смертельные враги, жаждущие крови друг друга, спорили о погоде.
— Вы не доверху насыпаете мешки. Хотите содрать с меня побольше и портите картошку. Все! Кончите завтра — и хватит болтовни! — отрубил Жадюга.
Арти Макинтош стоял, стиснув зубы и сжав кулаки. Вдруг резким движением он выдернул картофельный куст из земли.
— Закопаю к черту обратно твою проклятую картошку! — закричал он исступленно.
— Смотри, спущу собаку! — пригрозил старик Жадюга.
— А я сверну ей шею, — отвечал Арти. — Это ж ублюдок, как и ты сам!
Жадюга Филлипс захромал прочь.
— Кончайте завтра. Я подсчитаю сегодня, сколько вам причитается, и скатертью дорога! — бросил он злобно через плечо.
— Ну давай, друг, — сказал я, поднимая вилы. — Все равно надо постараться побольше монет из него выкачать.
Я вывернул куст, и Арти Макинтош нагнулся и стал подбирать картошку. Он нащупал картофелину покрупнее и в бессильной ярости швырнул ее вслед Жадюге Филлипсу.
За ужином я глядел на них. Двое мужчин и одна женщина — треугольник, старый, как мир. Мэйбл, не таясь, следила за каждым движением Арти, смеялась его шуткам. Старик Жадюга не отрывал от нее глаз.
Я быстро поел, встал из-за стола и ушел в сарай на свою койку. Арти явился позже.
— Ругался со старым хрычом из-за платы, — объяснил он. — Этот выродок хотел обсчитать нас на два фунта.
Он показал мне подсчет в своей записной книжке. Все как будто было правильно.
— Но ему не удалось выкрутиться, — заключил Арти.
Я стал читать при мерцающем свете фонаря, но скоро журнал вывалился у меня из рук. Не знаю, сколько я проспал, — разбудил меня какой-то шорох. Кто-то ходил в темноте по сараю. Арти, наверно, понадобилось встать, подумал я еще сквозь сон. Потом послышался шепот. Что-то непохоже, чтобы старина Мак разговаривал во сне! Правда, случалось, он стонал и бормотал, но только спьяну. А сейчас от постели Арти доносились два голоса.
— Я тебя люблю, — услышал я хриплый шепот Арти.
— Не надо об этом, — ответил тихий голос Мэйбл. — Я уже не верю в любовь. И я не могу больше жить так — всегда опасаться за завтрашний день.
— Зачем же ты вышла за него? Ведь ты его боишься?
— Страх страху рознь. Филлипс как-никак будет заботиться обо мне.
— Может, я бы тоже заботился, ты не дала мне даже попытаться, — прошептал Арти.
— В Мельбурне тоже много было таких, как ты, — тихо ответила Мэйбл.
— И ты любила хоть одного из них?
— Не одного. Но одного — особенно. От которого у меня…
Дело кончится убийством, подумал я. Я выбрался из постели и прокрался к двери в отчаянной надежде, что сумею помешать Жадюге Филлипсу ворваться в сарай, если он вдруг проснется и обнаружит отсутствие Мэйбл. Светила луна, двор был весь изрезан тенями. Я встал у сарая настороже, готовый сам не знаю к чему. Приходящая в упадок ферма, четверо людей и необъятная ночь, наполненная моим беспокойством, — остального мира словно не существовало.
— Плевать мне на это, я все равно люблю тебя! — донесся взволнованный шепот Арти Макинтоша.
— Милый, не надо мне ничего обещать, — отвечала Мэйбл. — Это ни к чему.
— Как ты прекрасна! Твое тело — как оно прекрасно!
— Только тело?
— И лицо, и волосы, и душа твоя — все.
— Молчи, только целуй меня. Люби меня сейчас. И молчи. Я хочу, чтобы ты получил то, чего добивался.
Залаяла собака, я вздрогнул.
— Тихо, пес, — срывающимся шепотом стал я уговаривать ее. — Ты ведь добрая псина.
Звякнула цепь, и собака снова улеглась, ворча, не очень-то успокоенная. С отдаленных холмов донесся ответный лай. А потом послышалось размеренное шарканье ног на веранде. В тени у бака появилась фигура в белом. Я съежился в дверном проеме.
В сарае стало тихо. Почти не дыша, я следил за призраком у бака. Он был неподвижен, словно статуя. К этому времени, казалось, все собаки в округе переполошились, они заливались громким лаем на разные голоса, создавая дикую какофонию, но Филлипсов пес только тихонько ворчал, словно чувствуя присутствие хозяина, его унижение.
Жадюга Филлипс двинулся в мою сторону. Потом остановился. Должно быть, противоречивые чувства терзали его, и он колебался. Я услышал невнятный, но настойчивый шепот — он донесся от кровати Арти. Ни жив ни мертв, я прижался к стенке сарая.
Жадюга Филлипс сделал еще несколько шагов вперед. И вдруг, словно приняв наконец решение, повернулся, пошел к веранде и исчез. Деревяшка его чуть слышно простучала по голым доскам пола.
Я пришел в себя и отдышался. И тут увидел Мэйбл. Она была в длинной ночной рубашке, босая. Возможно, она тоже заметила меня, но не подала виду; она прокралась в дом. Я навострил уши, ожидая, что начнется ругань или что-либо пострашнее, но в доме было тихо.
Одна за другой замолкали собаки. Я невольно поежился и пробрался к своей кровати. Глаза мои уже привыкли к темноте, и я разглядел спину Арти Макинтоша, одеяло, свешивающееся с края кровати. Он не сказал ни слова, даже не шевельнулся.
Меня била дрожь. Весь в поту, я лежал на спине, пока не прокричал первый петух, возвещая восход солнца. Оно уже выглянуло из-за голых холмов.
Я встал и вышел во двор. Свернул сигарету, жадно затянулся, как будто едкий дым мог успокоить мои взбудораженные нервы. Я присел на край подставки, где стоял бак. Окурок обжег пальцы; я бросил его и свернул другую сигарету. Небо на востоке стало розовым, и ко мне вернулось наконец ощущение реальности того, что меня окружало: фермы, полей, окрестных холмов и долин. У меня было такое чувство, будто события минувшей ночи произошли не здесь и не теперь, а в какой-то далекий, зловещий час и участвовали в них совершенно неизвестные мне люди.