Святая Варвара скрывалась в крымских горах. По пятам преследовал ее старый отец Диоскур и, наконец, почти нагнал у Сугдеи. Но не настало еще время Варваре принять мученический венец. Одна гречанка из Фул, небольшого городка между Кара-Дагом и Отузами, узнав, что гонимая – христианка, приютила ее у себя, укрыла на время от преследования. И случилось чудо. Сад гречанки, побитый морозом, вновь пышно зацвел, а глухонемой ее сын стал различать речь. Заговорили об этом кругом. Дошла весть и до язычника-отца. Догадался Диоскур, кто скрывается у гречанки, и ночью окружил ее дом.
Как была, в одной рубашке, бросилась Варвара к окну, и, незамеченная преследователями, с именем Иисуса на устах, бросилась в колодец. Поддержали упавшую Божьи ангелы и отнесли подальше от Фул, к подножью Отлу-кая.
В эту ночь у Отлу-кая остановилась отара овец. Задремавший пастух, молодой тавр, был донельзя поражен, когда рядом с собой увидел какую-то полунагую девушку.
– Кто ты, зачем пришла сюда, как не тронули тебя мои овчарки?
И Варвара не скрыла от пастуха, кто она и почему бежала.
– Глупая ты, от своих богов отказываешься. Кто поможет тебе в горе и беде? Нехорошее дело ты затеяла.
Но, заметив слезы на глазах девушки и как дрожит она от холода, пожалел ее, завернул в свой чекмень.
– Ложись, спи до утра. Ничего не бойся.
Было доброе намерение пастуха.
Прошептав святое слово, уснула Варвара под кустом карагача. Раскинулись пышные волосы; разметалась вся; красавицей лежала. И не выдержал пастух. Нехорошо поглядел на нее. Бросился к ней с недоброй мыслью, забыв долг гостеприимства. Бросился… и остолбенел, а за ним застыло и все стадо. Окаменели все. Только три овчарки, которые лежали у ног святой, остались, по назначению Божию, охранять ее до утра.
С первым утренним лучом проснулась Варвара и не нашла ни пастуха, ни стада. Вокруг нее и по всему бугру, точно овцы, белели странные камни, и между ними один длинный, казалось, наблюдал за остальными. Жутко стало на душе девушки. Точно случилось что. И побежала она вниз с горы, к морскому заливу. Впереди бежали три овчарки, указывая ей путь в деревню. Удивились в деревне, когда увидели собак без стада. Не знала ничего и Варвара. Только потом догадались.
У деревни, в заливе, отстаивался сирийский корабль. Он привез таврам разные товары и теперь ждал попутного ветра, чтобы вернуться домой.
Донес ветерок до слуха Варвары родную, сирийскую речь. Пошла она к корабленачальнику и стала просить взять ее с собой. Нахмурился суровый сириец, но, поглядев на красавицу девушку, улыбнулся. Недобрая мысль пробежала в голове.
– Хоть и нет у нас обычая возить с собой женщин, а тебя возьму. Ливанская ты.
Радовалась Варвара, благодарила. Еще не было у нее дара предугадывать будущее. Подул ветер от берега. Подняли паруса, и побежал корабль по морской волне.
Варвара зашла за мачту и сотворила крестное знамение. Заметил это корабленачальник и опять нехорошо улыбнулся. Тем лучше! А потом позвал девушку к себе, в каюту, и стал допытывать как и что. Смутилась Варвара и не сказала правды. Жил в душе Иисус, а уста побоялись произнести Его имя язычнику. И затемнились небеса; с моря надвинулась зловещая, черная туча; недобрым отсветом блеснула далекая зарница. Упала душа у Варвары. Поняла она гнев Божий. На коленях стала молить простить ее. А навстречу неслась боевая триера, и скоро можно было различить седого старика, начальствовавшего ею. Узнала Варвара гневного отца; защемило сердце, и, сжав руки, стала призывать имя своего Господа.
Подошел к ней корабленачальник. Все сказала ему Варвара и молила не выдавать отцу. Замучит ее старик, убьет за то, что отступилась от веры отцов. Но вместо ответа сириец скрутил руки девушки и привязал косой к мачте, чтобы не бросилась в волну.
– Теперь моли своего Бога, пусть тебя Он выручает!
Сошлись корабли. Как зверь, прыгнул Диоскур на сирийский борт; схватил на руки дочь и швырнул ее к подножию идола на своей триере.
– Молись ему!
А Варвара повторяла имя Иисуса.
– Молись ему! – И Диоскур ткнул ногой в прекрасное лицо дочери.
– За тебя молюсь моему Христу, – чуть слышно прошептала святая мученица и хотела послать благословение и злому сирийцу, но не увидела его.
Налетел бешеный шквал, обдал сирийский корабль пеной и точно белой корой покрыл его.
Налетел другой, и на минуту не стало ничего видно. А когда спала волна, то на месте корабля выдвинулась из недр моря подводная скала, точно бывший корабль.
С тех пор прошли века. От камней Варвариного стада немного осталось на прежнем месте. Новые люди повели по-иному жизнь, и на новую дорогу пошли старые камни. Только окаменелый корабль остался недвижим. Не дошел до него черед.
– Мама, – замечал я в детстве, – да ведь это просто подводная скала.
– Конечно, так, мой мальчик. Подводная скала для чужих, а для нас, здешних, это – народный памятник христианке первых веков.
(Из собрания Н. Маркса)
Чертова баня
Не верьте, когда говорят: нет Шайтана. Есть Аллах – есть Шайтан. Когда уходит свет, приходит тень. Слушайте!
Вы знаете Кадык-Койскую будку? За нею грот, куда ходят испить холодной воды из скалы.
В прежние времена тут стояла придорожная баня, и наши старики еще помнят ее камни.
Говорят, строил ее один отузский богач. Хотел искупить свои грехи, омывая тело бедных путников. Но не успел. Умер, не достроив. Достроил ее деревенский кузнец-цыган, о котором говорили нехорошее.
По ночам в бане светился огонек, сизый с багровым отсветом. Может быть, в кагане светился человеческий жир. Так говорили. И добрые люди, застигнутые ночью в пути, спешили обойти злополучное место.
Ходил даже слух, что в бане живет сам Шайтан.
Известно, что Шайтан любит людскую наготу, чтобы потом над нею зло посмеяться. Уж конечно, только Шайтан мог подсмотреть у почтенного отузского аги Талипа такой недостаток, что, узнав о нем, вся деревня прыснула от смеха.
Кузнец часто навещал свою баню и оставался в ней день-другой. Как раз в это время в деревне случались всякие напасти. Пропадала лошадь, тельная телка оказывалась с распоротым брюхом, корова без вымени, а дикий деревенский бугай возвращался домой понурым быком.
Все Шайтановы штуки! А может быть, и кузнеца. Недаром он так похож на Шайтана. Черный, одноглазый, с передним клыком кабана. Деревня не знала, откуда он родом и кто был его отцом; только все замечали, что кузнец избегал ходить в мечеть; а мулла не раз говорил, что из жертвенных баранов на Курбан-байрам самым невкусным всегда был баран цыгана; хуже самой старой козлятины.
Коктебельский мурзак, который не верил тому, о чем говорили в народе, проезжая однажды мимо грота, сдержал лошадь; но лошадь стала так горячиться, так испуганно фыркать, что мурзак решил в другой раз не останавливаться. Оглянувшись, он увидел – он это твердо помнит, – как на бугорке сами собой запрыгали шайки для мытья.
И много еще случалось такого, о чем лучше не рассказывать на ночь.
Впрочем, иной раз, как ни старайся, от страшного не уйдешь.
У Османа была дочь, и звали ее Сальгэ. Пуще своего единственного глаза берег ее старый цыган. Однако любви не перехитришь, и, что случилось у Сальгэ с соседским сыном Меметом, знали лишь он да она. Только и подумать не смел Мемет послать свата. Понимал, в чем дело. И решил бежать с невестой в соседнюю деревню. Как только полный месяц начнет косить, так и бежать.
И смеялся же косой месяц над косым цыганом, когда скакал Мемет из деревни с трепетавшей от страха Сальгэ.
Османа не было дома. Он проводил ночь в бане. Пил заморский арак, от которого наливаются жилы и синеет лицо.
– Наливай еще!
– Не довольно ли? – останавливал Шайтан. – Слышишь скрип арбы? Это козский имам возвращается из Мекки… И грезится старику, как выйдет завтра ему навстречу вся деревня, как станут все на колени и будут кричать: «Святой хаджи!..» Постой, хаджи, еще не доехал! – И прежде чем кузнец подумал, Шайтан распахнул дверь. Шарахнулись волы, перевернулась арба, и задремавший было имам с ужасом увидел, как вокруг него зажглись серные огоньки. Хотел прошептать святое слово, да позабыл. Подхватила его нечистая сила и бросила с размаха на пол бани.
Нагой и поруганный, с оплеванной бородой, валялся на полу имам, а гнусные животные обливали его чем-то липким и грязным. И хохотал Шайтан. Дрожали стены бани.
– То-то завтра будет смеху! На коленях стоит глупый народ, ждет своего святого, а привезут пья-нень-кого имама!
– Не стерпел обиды имам, вспомнил святое слово и очнулся на своей арбе, которая за это время уже отъехала далеко от грота.
– Да будет благословенно имя Аллаха, – прошептал имам и начал опять дремать.
А в бане хохотал Шайтан. Дрожали стены бани.
– Наливай еще, – кричал цыган.
– Постой! Слышишь, скачет кто-то! – И вихрем вынес нечистый приятеля на проезжую тропу.
Шарахнулась со всех четырех ног лошадь Мемета, и свалился он со своей ношей прямо к ногам Шайтана.
– А, так вот кого еще принесло к нам! Души его, – крикнул Шайтан, а сам схватил завернутую в шаль девушку и бросился с ней в баню.
Зарычал цыган и всадил отравленный кинжал по самую рукоять между лопаток обезумевшего Мемета.
А из бани доносился вопль молодого голоса. «Будет потеха, будет хорошо сегодня», – подумал цыган и, шатаясь, пошел к бане.
В невыносимом чаду Шайтан душил распростертую на полу нагую девушку, и та трепетала в последних судорогах.
– Бери теперь, если хочешь!
Обхватил цыган девушку железными руками, прижался к ней… и узнал дочь…
– Згне! – крикнул он не своим голосом слово заклятия.
И исчез Шайтан. Помнил уговор с Османом. Только раз цыган скажет это слово, и только раз сатана подчинится ему.
– Воды, воды, отец!
Бросился Осман к гроту, а грот весь клубился удушливыми серными парами. И не мог пройти к воде Осман. Не знал второго слова заклятия. Упал и испустил дух.