Честным поступком не всем угодишь.
А ночью напал на Черкес-бея балаклавский князь, отнял арбы, захватил казну.
Еле успел спастись Черкес-бей с немногими всадниками.
И повезли Гюляш-Ханым с червонцами в Балаклаву.
В верхней башне замка жил греческий князь.
К нему и принесли казну.
Открыл князь казну и начал хохотать. Вместо червонцев в казне звенел рой золотых пчел.
– Нашел что возить в казне глупый Туды-Мангу-хан!
Вылетел рой, поднялся к верхнему окну; но одна пчела закружилась около князя и ужалила его прямо в губы.
Поцелуй красавицы не всегда проходит даром.
Отмахнулся князь и задел крыло пчелы. Упала пчела на пол, а кругом ее посыпались червонцами все остальные.
Поднял от удивления высокую бровь балаклавский князь и ахнул: вместо пчелы у ног его сидела, улыбаясь, ханская дочь; загляделась на него.
Был красив Черкес-бей, а этот еще лучше. Светилось на лице его благородство, и в глазах горела страсть.
Околдовало его волшебство женской красоты, и оттолкнул юноша ногой груду золота.
Когда молод человек, глаза лучше смотрят, чем думает голова.
Схватил ханшу на руки и унес к себе.
Три дня напрасно стучали к нему старейшины, напрасно предупреждали, что выступило из Солгата ханское войско.
Крым. Балаклава. Художник Ж.-К. Мивилль
Напиток любви самый пьяный из всех; дуреет от него человек.
А на четвертый день улетела Гюляш-Ханым из башни. Обернулась птицей и улетела к своим, узнала, что приближается к Балаклаве Черкес-бей.
Скакал на белом коне Черкес-бей впереди своих всадников и, услышав в стороне женский стон, сдержал коня.
В кустах лежала Гюляш-Ханым, плакала и жаловалась, что обидел ее балаклавский князь, надругался над ней и бросил на дороге.
– Никто не возьмет теперь замуж.
– Я возьму, – воскликнул Черкес-бей, – а за твою печаль заплатит головой балаклавский князь.
И думала Гюляш-Ханым по дороге в Солгат – кто лучше, один или другой, и хорошо бы взять в мужья обоих, и князя-бея и еще цыгана Ибрагима, о котором хорошо рассказывает мать.
Когда имеешь много, хочется еще больше.
А балаклавский князь искал повсюду Гюляш-Ханым и, когда не нашел у себя, пошел, одевшись цыганкой, искать в ханской земле.
Через горы и долины шел до Солгата.
На много верст тянулся город, но не было никого на улицах. Весь народ пошел на площадь к ханскому дворцу, потому что Туды-Мангу-хан выдавал младшую дочь замуж и угощал всех, кто приходил.
Радовался народ. Сто чалгиджи и сто одно думбало услаждали слух, по горам горели костры; ханские слуги выкатывали на площадь бочки с бузой и бетмесом; целое стадо баранов жарилось на вертеле.
Славил солгатский народ Туды-Мангу-хана и его зятя Черкес-бея.
Завтра утром повезут Гюляш-Ханым мимо мечети султана Бибарса; будет большой праздник.
Думала об этом Гюляш-Ханым, и что-то взгрустнулось ей. Подошла к решетчатому окошку в глухой переулок и вспомнила балаклавского князя.
– Хоть бы пришел.
И услышала с улицы, снизу, старушечий голос.
– Хочешь погадаю; вели впустить.
Велела Гюляш-Ханым впустить ворожею и заперлась с нею вдвоем.
– Гадай мне счастье.
Посмотрела Гюляш-Ханым на цыганку. Горели глаза безумным огнем, шептали уста дикие слова. Отшатнулась ханша. Упали женские одежды, и к ней бросился балаклавский князь.
Бывает луна белая, бывает желтая.
Посмотрели люди на небо, увидели сразу три луны: одну белую и две в крови. Подумали – убили двух, третий остался.
Вскрикнула Гюляш-Ханым. Вбежал Черкес-бей.
В долгом поцелуе слились уста.
Мелькнуло лезвие ятагана, и покатились две головы любивших.
Оттолкнул Черкес-бей тело Гюляш-Ханым и женился в ту же ночь на старшей дочери хана.
Потому что не должен мужик жалеть бабу.
Теперь от Солгатского дворца остались одни развалины. Совсем забылось имя Гюляш-Ханым. Но в осеннюю пору, когда у местных татар играют свадьбы, в лунную ночь видят, как на том месте, где был дворец хана, встречаются две тени. И спрашивает одна:
– Зачем ты погубил меня?
И отвечает другая:
– Я любил тебя.
(Из собрания Н. Маркса)
Гибель Гирея
Золото и женщина – две гибели, которые ждут человека, когда в дело вмешается Шайтан.
Если высохла душа, дряблым стало тело – тогда золото.
Если кипит еще кровь и не погас огонь во взоре – тогда женщина.
Шайтан знает, как кому угодить, чтобы потом получше посмеяться.
Казалось, не было на земле хана умнее солгатского; казалось, могущественный Арслан-Гирей имел все, чтобы быть довольным. Сто три жены и двести наложниц, дворец из мрамора и порфира, сады и кофейни, бесчисленные табуны лошадей и отары овец. Чего еще было желать?
Казалось так. Но по ночам приходил к Гирею кто-то и тревожил его мысль.
– Все есть, только мало золота. Откуда взять много золота? – спрашивал сам себя Гирей. И не спал до утра.
И вот раз, когда пришли к нему беки, велел им созвать мудрецов со всего ханства.
Не знали беки для чего, и каждый привел своего приятеля, хотя бы он и не был мудрецом.
– Средство хочу, – объявил хан, – чтобы камень золотом становился.
Подумали беки и мудрецы:
– Помешался хан; если бы можно было так сделать, давно бы люди сделали.
Однако сказали:
– Воля падишаха священна. Дай срок.
Через неделю попросили:
– Если можешь, подожди.
А через две, когда открыли рот, чтобы просить нового срока, хан их прогнал.
Умный был хан.
– Пойду сам поискать в народе мудреца, – решил он.
Беки отговаривали:
– Не следует хану ходить в народ. Мало ли что может случиться. Может услыхать хан такое, чего не должно слышать благородное ухо.
– Все же пойду.
Оделся дервишем и пошел.
Правду сказали беки. Много обидного услышал Гирей и о себе, и о беках, пока бродил по солгатским базарам и кофейням. Говорили и о последней его затее:
– Помешался хан, из камня золото захотел сделать.
А иные добавляли:
– Позвал бы нашего Кямил-джинджи, может быть, что и вышло.
– А где живет Кямил-джинджи?
И хан пошел к колдуну; рассказал ему, чего хочет.
Долго молчал джинджи.
– Ну, что же?
– Трудно будет… Если все сделаешь, как скажу, может, что и выйдет.
– Сделаю.
И хан поклялся великой клятвою:
– Да ослабеют все три печени, если не сделаю так.
И повторил:
– Учь талак бош олсун.
Тогда сели в арбу и поехали. Восемь дней ехали. На девятый подъехали к Керченской горе.
– Теперь пойдем.
Шли в гору, пока не стала расти тень. А когда остановились, джинджи начал читать заклинание.
На девятом слове открылся камень и покатился в глубину, а за ним две змеи, шипя, ушли в подземный ход. Светилась чешуя змей лунным светом, и увидел хан по стенам подземелья нагих людей, пляшущих козлиный танец.
– Теперь уже близко. Повторяй за мной: «Хел-хала-хал».
И как только хан повторил эти слова, упали впереди железные ворота, и хан вошел в другой мир.
Раздвинулись стены подземелья, бриллиантами заискрились серебряные потолки. Стоял хан на груде червонцев, и целые тучи их неслись мимо него.
Поднялся из земли золотой камень; кругом зажглись рубиновые огни, и среди них хан увидел девушку, которая лежала на листе лотоса.
Завыла черная собака; вздрогнул джинджи.
– Не смотри на нее.
Но хан смотрел, зачарованный. Потускнели для него бриллианты; грубой медью казалось золото, ничтожными все сокровища мира.
Не слышал Гирей ее голоса, но все в душе у него пело, пело песнь нежную, как аромат цветущего винограда.
– Скорей возьми у ее ног ветку, – бросился к нему джинджи, – и все богатства мира в твоих руках.
Поднялась с ложа царевна.
– Арслан-Гирей не омрачит своей памяти, похитив у девушки ее чары. Он был храбр, чтобы прийти, и, придя, он полюбил меня. И он останется со мной.
Потянулись уста царевны навстречу хану, заколебался воздух. Полетели золотые искры, вынесли джинджи из недр Керченской горы и перебросили его на солгатский базар.
Окружили его люди.
– Слышал? Пропал наш хан, – говорили они ему. – Жаль Арслан-Гирея.
Но джинджи тихо покачал головой:
– Не жалейте Гирея. Он нашел больше, чем искал.
(Из собрания Н. Маркса)
Мюск-джами
Когда пройдет дождь, старокрымские татары идут к развалинам Мюск-джами, чтобы вдохнуть аромат мускуса и потолковать о прошлом. Вспомнить Юсуфа, который построил мечеть.
Когда жил Юсуф? Кто знает когда. Может быть, еще когда Эски-Крым назывался Солгатом.
Тогда по городу всюду били фонтаны, по улицам двигались длинные караваны и сто гостиниц открывали ворота проезжим. Тогда богатые важно ходили по базару, а бедные низко им кланялись и с благодарностью ловили брошенную монету.
– Алла-разы-олсун, ага.
Но был один, который не наклонялся поднять брошенного и гордо держал голову, хотя и был носильщиком тяжестей.
Мозоли на руках не грязнят души.
Да будет благословенно имя Аллаха!
Носильщик Юсуф не боялся говорить правду богатым и бедным, все равно.
Ибо время – решето, через него пройдет и бедность и богатство.
– Богатые, – говорил Юсуф, – у вас дворцы и золото, товары и стада, но совесть украл кто-то. Нет сердца для бедных; разрушается мечеть, скоро рухнет свод. Отдайте часть.
«Пэк-эй, так, так», – думали про себя бедняки, но богатые сердились:
– Ты кто, чтобы учить? Посмотрели бы, если бы был богат.
Покатилась слеза из глаз Юсуфа, и взглянул он на небо. Плыл по небу Божий ангел.
И сказал Юсуф ангелу:
– Хочу иметь много золота, чтобы построить новую мечеть; и чтобы помочь тому, кто в нужде, хочу быть богаче всех.
Унес ангел мысль сердца Юсуфа выше звезд, выше света унес.
А люди, злые люди хотели бросить его в пропасть в Агармышском лесу. Много костей человеческих там на дне, если только есть дно.