Сделаю, пожалуй, лирическое отступление. Расскажу теперь о взаимном чувстве любви родителей. У меня до сих пор это вызывает душевный восторг и трепет. Оба супруга отходчивы, незлобивы. Могли, конечно, дуться друг на друга, спустя минуты общались как ни в чем не бывало.
Они во всем неразлучны. Правда, в последние годы жизни мама не посещала вместе с папой хоккейные матчи. Наверное, чувствовала себя неважно. А так, везде и всюду вместе, неразлейвода. Трогательная забота проявлялась в мелочах. Вот мы приехали на отдых в пансионат. Отец по установившейся традиции рано утром играл в большой теннис, любил размяться. Буквально на цыпочках по комнате ходил, чтобы маму, не дай бог, не разбудить. Ее никогда не беспокоил.
На рынок вместе идут. Под ручку. Мило интересуются: что, мол, дорогой или дорогая, хотел бы (хотела) на обед увидеть? Во всем гармония, взаимное понимание. Смотрел я на симпатичную пару, слушал разговоры, невольно проникался красотой отношений. Тогда еще не сознавал до конца, просто интуитивно впитывал, черпал для себя что-то. Любовался со стороны.
Мама в лучшие времена вообще не пропускала матчи с участием ЦСКА. Более того, не просто зрителем была – статистику для Анатолия Владимировича Тарасова готовила. Да-да, удивительно! Дома до сих пор храню те статистические мамины отчеты. В состав женсовета хоккейного клуба входила, ее опять же Тарасов туда позвал. А познакомились родители рано, папа подростком смотрелся, всего-то шестнадцать лет. Чувство свое сквозь десятилетия пронесли.
…Безусловно, на состояние отца роковым образом повлияла кончина мамы, нашей общей любимицы. Он настолько сильно, глубоко переживал, – не передать словами. Из последних сил на валидоле, валерьянке держался. У мамы рак обнаружили. Дома умирала, буквально на наших глазах. Мы с женой, словно парализованные, наблюдали страшную картину – мама угасала. Ей 64 было, пятью годами старше отца.
Я не знал подробности болезни почти до последнего дня. Поставили перед фактом – рак, и все. Стал понимать, когда родного человека положили в онкологический центр. Всем нам особенно тяжело пришлось еще потому, что маму буквально выпихнули из клиники. Беспардонно, безжалостно. Папе вообще с порога заявили: забирайте свою жену безнадежную, увозите. Уже дома за какие-то десять дней «сгорела».
Отец посещал могилу мамы каждое утро и каждый вечер. Всего в паре километров кладбище. Отговаривать бесполезно. Он, даже будучи на больничной койке с микроинфарктом, рвался к любимой женщине. «Пап, обещаю, я сам съезжу», – как мог, успокаивал отца. Действительно, ходил к мамочке: прибраться на могилке, вспомнить все лучшее.
Болезнь папы, однако, явилась для нас полной неожиданностью. Никогда он не испытывал проблем с сердцем, во всяком случае, не сетовал на боль. В последние годы мог, конечно, рюмашку-другую махнуть, но не перебарщивал. В клинике отец буянил, отчаянно хотел уйти домой. Утверждал: сердце в порядке, просил кофейку с молочком. Сигареты принести требовал.
Даже знаменитого доктора Белаковского Олега Марковича попросил приехать в больницу, поговорить с Анатолием Васильевичем. Может, к его авторитетному мнению прислушается, пройдет-таки полноценный курс лечения? Никто и ничто не могло убедить родного человека лечиться. Он просто отказывался от лекарств, терапии. Из клиники отец уже не вышел. Умер ровно спустя сто дней после кончины дорогой супруги.
Да, папу рядом с мамой похоронили, разумеется. Разве можно их разлучать? Отец, помню, ни разу вслух не обмолвился: мол, положите меня к обожаемой женушке. Не собирался умирать. Мысли о возможном уходе не посещали, не преследовали. Кто-то, помню, предлагал Анатолия Васильевича хоронить на Ваганькове. Престижнее якобы. Мы, его близкие, возражали. Во-первых, далеко друг от друга, а во‑вторых, нельзя родство душ нарушать.
Канада только снилась
Признаться, после кончины родителей, да еще такой стремительной, боялся опуститься. Проще говоря, спиться. Чтобы немного прийти в себя, начал дачу отстраивать под Звенигородом, недалеко от тамошнего монастыря. Места красивые. Участок жены моей, затем прикупили еще пол-участка. Теща, молодец, по хозяйству помогала. Сына к хоккею приобщал, матчи с участием армейцев он смотрел. В общем, удалось выйти из «пике». Сам пытался на должность в спорте устроиться, плюс работал в таможенной академии.
Если задуматься, год ухода мамы с папой выдался просто страшным – по совокупности. Квартира наша сгорела, машину разбили. Еще дачный домик в Фирсановке какие-то негодяи сожгли. Вереница навязчивых покупателей не оставляла семью в покое. Ходили и ходили, место хорошее. Мы им отказывали. Результат – поджог.
О периоде пребывания отца в Швейцарии я коротко упомянул. Теперь подробности. Папа, как уже рассказывал, был очень легким в общении, быстро находил общий язык почти со всеми. С хоккеистами – подавно. Сразу подружился с Сашей Зыбиным, Славой Быковым, Андреем Хомутовым, бывшими армейцами.
Они работали на тот момент в этой альпийской стране. Компанию составил и украинский голкипер, выступавший в одной команде с Зыбиным. В общем, подобралась славная русская колония. Отличные ребята, приятно с ними общаться.
Очень жаль, что по меркам советского спорта атлеты, перешедшие тридцатилетний рубеж, считались завзятыми «ветеранами».
Папа отправился в Швейцарию, напомню, в 89-м. Меня, кстати, с собой позвал. Во время показательных занятий с детворой чудеса техники демонстрировал, всячески импровизировал. Дети в восторге пребывали. А я с вратарями работал.
Немножко отвлекусь от темы. Пытался, нетрудно догадаться, хоккейным наставником стать. Не получилось. Вакансий якобы не осталось. Отец в какой-то степени содействовал, но, видимо, не судьба. Везде, так, во всяком случае, со стороны представлялось, должности заняли «свои» люди. Все и вся, как в подобных случаях говорят, схвачено. В одну из спортивных школ вместо меня пригласили, например, капитана подводной лодки…
Папа как раз и на ниве бизнеса проявлял себя. Наверное, отчасти мера вынужденная, однако почему не попробовать силы в новом начинании? Тем более в компаньоны звал весьма известный бизнесмен – Брынцалов. Он, представьте, по совету Анатолия Васильевича даже завод приобрел, чтобы производить и реализовывать товар.
К слову, физкультурно-оздоровительный комплекс вместе открыли, отец заведовал этим учреждением там, в Швейцарии. Много времени уделял, все-таки знакомое ему направление. Таким образом, мне материально неплохо помогал, отправлял деньги. Вообще мы с ним в то время договорились о реализации ряда совместных проектов. Он мою работу, естественно, оплачивал. Я, в свою очередь, мог на эти деньги отправить к нему, в Швейцарию, жену с ребенком. Чистым горным воздухом подышать. Отец прожил в стране три или даже четыре года.
Анатолию Васильевичу я помогал по работе в Польше, когда он местную «Легию» тренировал. Язык польский достаточно быстро и успешно освоил. Везде сопровождал отца, помогал тем самым общаться без проблем с игроками, руководством клуба, болельщиками. Они весьма доброжелательно относились к русскому тренеру.
В той же Швейцарии французский с английским в ходу. Там папе облегчала жизнь профессиональная переводчица, кстати, наша соотечественница. Он, по обыкновению, легко с ней сошелся, отношения стали приятельскими.
Упомянутую мною «Легию» отец едва ли не с последних позиций наверх поднял. Тем не менее в СССР ему не давали толком работать. По возвращении из Варшавы Фирсов-старший, легендарный форвард ЦСКА и сборной, оставался не у дел по большому счету.
Ситуация тем паче казалась слишком огорчительной, потому что в свои 32 года знаменитый Фирсов был полон сил, хотел еще играть. Может, не совсем последовательно рассказываю, не взыщите. Просто чувство некоторой горечи от тех лет до конца не проходит. И, наверное, не пройдет, ведь речь о судьбе близкого мне человека.
Очень жаль, что по меркам советского спорта атлеты, перешедшие тридцатилетний рубеж, считались завзятыми «ветеранами». Не только в хоккее, кстати. Им часто указывали на дверь именно из-за фактора возраста, и все тут – «старик».
«Стариковскими» штучками отца восхищался в свое время знаменитый штангист Жаботинский. Он как-то заглянул на тренировку хоккеистов, и – обомлел. «Ветеран» хоккея, Анатолий Васильевич Фирсов, так прыгал в упражнении со штангами, что свидетели рты от изумления пооткрывали. Возможно ли сие?! Жаботинский тогда признался: «Если бы пришлось прыгать со штангами, как Васильич это делал, точно «коньки» бы отбросил».
Готовность отца, похоже, никого не убеждала. «Старый, гнать его пора», – вероятно, такой была всеобщая установка. Между тем он на полном серьезе собирался улететь, по возможности в Канаду. Анатолия Васильевича звал к себе не кто-нибудь, а «Монреаль Канадиенз».
О намерениях отца узнали советские чиновники всех мастей, устроили взбучку. Разразился вселенский скандал! Как, советский человек, коммунист, знаменитый хоккеист задумал родину предать?! Видимо, таков лейтмотив многих выступлений функционеров. Установка известная: не пущать любой ценой! И вообще, ату его. Фирсова объявили чуть ли не врагом народа.
Отца после «неслыханной провинности» попросту убрали из хоккея. Тут еще совпало, Анатолий Владимирович ушел из большого хоккея, покинул пост национальной сборной. Заступиться совсем некому. Папа остался наедине с безжалостными и достаточно могущественными представителями «системы». Они не прощали подобных «проступков».
Упомянутую мною «Легию» отец едва ли не с последних позиций наверх поднял. Тем не менее в СССР ему не давали толком работать.
Естественно, на матчи Суперсерии-72 против канадских профессионалов папу в сборную не пригласили.
По-моему, он куда больше переживал, что не дали ему сыграть на закате карьеры в «Монреаль Канадиенз». Вы, может, удивитесь, однако деньги в данном, конкретном случае вообще не играли для него роли. Лишь бы предоставили возможность там выступить, атмосферу, как говорил отец, прочувствовать. Анатолий Васильевич в сердцах бросил тогда чиновникам: мол, заберите все гонорары себе, оставьте немного средств, чтобы ноги не протянуть с голодухи. Не пошли и на это! Панически