.
Даже в XIX веке сохранилось представление о «городских» как о самом бедном, нищем населении. В этой связи показателен случаи, описанный Ф. Белявским (первая половина XIX в.). Встретив на пути остяцкий поселок, жители которого поражали своей нищетой, он спросил о причинах этого явления[28]. «Они городские», — ответил старшина. На недоуменный вопрос путешественника переводчик пояснил, что места, где прежде жили их князья и владельцы, назывались городами. Такое расселение рабов было естественным, ибо они не использовались в основных производственных процессах. Сфера их деятельности ограничивалась обслуживанием княжеского дома: заготовка дров, приготовление пищи, ловля рыбы, но вблизи «города». Не случайны и эпитеты этих людей: «муж, несущий край блюда и край туяса», то есть человек, прислуживающий за столом; «рабыня, исполняющая домашние работы». Рабы не имели никаких «прав состояния». К ним могли неплохо относиться. Во всяком случае, из фольклора следует, что обращались с ними весьма гуманно, беспричинной жестокости здесь как будто и не встретишь. В то же время всегда осознавалось, что в случае нужды их можно было подарить, обменять, а если что, то и убить — принести в жертву духам. За примером далеко ходить не надо. Вряд ли человеческая кость со святилища Сат-Виклы была княжьей.
После раскопок небольшого кургана позднесредневекового могильника Малый Чуланкуль-1 перед глазами предстала жестокая в своей очевидности картина. В центре над перекрытием могильной ямы обнаружены останки четырех человек со следами насильственной смерти. Двое, как стражи на картине Верещагина «У Ворот Тамерлана», лежали с обеих сторон могильной ямы. Поза одного как бы зеркально отражала позу другого. Они лежали абсолютно симметрично относительно центрального погребения. У каждого из них была согнута рука в локте и слегка подогнута нога. У обоих погребенных были отсечены кисть руки и стопа. Отсеченные части тела были брошены тут же, у коленей костяков. В позвоночнике левого скелета застрял костяной наконечник стрелы. Правый погребенный был также убит выстрелом из лука. Стрела пронзила левый глаз, пробила насквозь череп и так и осталась в нем. Сломанные ребра с левой стороны хранят следы сильного удара. Кроме этого затылочные кости храпят следы двух проникающих ударов клинком. Судя по глубине проникновения, локализации и характеру ударов, они были нанесены уже поверженному, агонизирующему человеку. У ног каждого из погребенных «стражей» были брошены расчлененные тела еще двух жертв. В одной куче лежали черепа, длинные кости рук и ног со следами порубов, куски ребер, таза. Голова человека, положенного близ левого «стража», была отсечена на уровне второго шейного позвонка. Другой расчлененный был убит несколькими сильными ударами сабли в затылок и висок. Все четверо как «сопутствующий инвентарь» были положены в сопровождение погребенному под курганом. Учитывая ярусность погребений относительно центральной могилы, создается впечатление определенной иерархии. Двое «стражей» положены в услужение центральному (самому нижнему) погребенному. Каждому же из них также положен расчлененный слуга.
В другом могильнике, Абрамово-10, одно из детских погребений было огорожено «забором» из костей, вокруг него вертикально были вкопаны группы костей взрослых. Причем каждая группа имела свою комбинацию и состояла из трех костей ног: это были две берцовые и одна бедренная кость либо, наоборот, две бедренные и одна берцовая. Таким образом, погребение одного младенца сопровождалось ритуальным убийством (жертвоприношением) как минимум двух взрослых человек. И конечно же, это были не свободные общинники и тем более, не князья.
Откуда же брались рабы? Хотя приобретение рабов не было целью войны и победители оставляли «позади себя площади, усеянные кусками женщин, площади, усеянные кусками мужчин», всех побежденных, как правило, не истребляли. Уцелевшие пополняли собой ряды рабского сословия. Применительно к XVII веку выявлены и другие источники рабства: в рабов превращали неоплатных должников, неимущие родители могли продать в рабство сына или дочь. Это, по-видимому, явления сравнительно позднего времени. Традиционным же источником рабства, запечатленным в фольклорной традиции, являлась война.
Почему же рабы не стремились изменить свое положение, вырваться из рабского состояния, спастись бегством? Пе исключено, что единичные случаи такого рода действительно имели место. Однако массовым это явление стать не могло. В архаическом обществе человек, в силу любых причин оказавшийся вне своей группы становится изгоем. Длительное безвестное отсутствие приравнивается к смерти — не физической, а социальной, то есть для своих соплеменников, сородичей человек как бы переставал существовать. Пути обратно ему не было, а попытка жить в одиночку означала бы и физическую гибель. Человек без покровительства коллектива становился беззащитным перед лицом и природы, и общества. Поэтому «высшей мерой наказания» (приравненной к смерти) в архаическом обществе являлось изгнание человека из коллектива. Хорошо сказано об этом в одной из селькупских сказок. Двое братьев, рассердившись на третьего, говорят ему: «Ты плохого нам желаешь. Убить тебя мало. По брата своего как мы можем убить? Откочуем отсюда, а тебя одного здесь под деревом оставим. Живи один, как знаешь». Один и в поле не воин, а в тайге он обречен на гибель.
Вернемся теперь к другому персонажу нашего культового места — Мис-хуму, суровому воину-богатырю. Далеко не случайно верхняя часть головы этого идола выше липни бровей вытесана в виде восьмигранной пирамиды.
Согласно сведениям фольклора, воспевавшего героические деяния богатырей-предков и запечатлевшего их облик, последние отличались от простых людей отнюдь не только физической силой и телесной мощью. Они имели еще и соответствующее вооружение. А важным составляющим элементом защитной боевой одежды древних воителей был шлем. Это отражалось и в былинных именах-прозвищах богатырей. Среди них встречаются: «Звенящую кольчугу из блестящих колец носящий богатырь», «Семирядный медный шлем». Сочетание, с одной стороны, стальной кольчуги, с другой — медного шлема может вызвать недоумение читателя. Но то, что шлем назван именно медным, не случайно, а, наоборот, глубоко символично. В преданиях обских угров нередко встречаются и «медные города», окруженные полисадами и крытые медными листами.
На самом деле медными листами города не покрывались. Можно лишь с улыбкой воспринимать описания медной кровли или обитых медью степ. По может быть, стоит и погасить улыбку. Ведь представления о меди как о металле, обеспечивающем непобедимость, пришли из древних времен, когда медь[29] (бронза) была первым металлом, освоенным человеком, когда он действительно обеспечивал преимущество, служил гарантом победы и превосходства над теми, кто ими не обладал.
В рассматриваемое время медь представлялась уже как знак и сакральности, и непобедимости. Практические преимущества, которые давал этот металл предкам, сохранились в массовом сознании как общепонятный символ. Таковы фольклорные «медные города», которые так и остаются непокоренными. Они оказываются сродни граду Китежу, который также переходит в иную сферу, уходя под воду, как и медный город, возносясь ввысь.
Особое отношение к меди через века дошло до наших дней. В позднесредневековых могильниках воинам вместе с железным оружием иногда клали бронзовый наконечник стрелы, клали отдельно, в изголовье, обособленно от других — железных. На культовых местах уже в наше время среди арсенала боевых средств, принадлежащих божеству, встречаются бронзовые массивные шипастые наконечники стрел скифского времени, найденные где-то в далеких закоулках, почтительно преподнесенные важному божеству и бережно сохраненные поколениями жителей тайги. Еще в недавнем прошлом из листовой меди вырезались наконечники стрел и хранились в культовых амбарчиках в числе наиболее почитаемых фетишей.
Медь настолько ассоциировалась в сознании угров с символом святости, что, по словам информаторов, в 30-е годы, в период активного «расшаманивания», старики на всякий случай выбросили все медные вещи, вплоть до посуды, полагая, что сакральность меди общеизвестна. Медные вещи считались наиболее чтимыми. У селькупов, по наблюдениям Г. И. Пелих, человек, нашедший какую-либо необычную вещь, считал это счастливым предзнаменованием. Но особо отмеченным считался тот, кто находил какое-либо старинное бронзовое изображение или изделие. Таковыми, как правило, являлись предметы древнего сибирского литья. Считалось, что вещь сама нашла человека. При этом она жертвовалась в культовый амбарчик, где хранились изображения духов и принесенные им дары. Так же было и у угров.
Интересно, что главный шаманский фетиш у селькупов обычно делался из бронзы или меди. Далеко не случайно лица идолов высшего ранга покрывались металлом, еще недавно — жестью, раньше — серебром или высокооловянистой бронзой. По свидетельству Г. Новицкого, первого этнографа Сибири, «в Шокорових юртах де кумир изсечен от древа в подобие человече, серебрено имеющ лице…». В еще более давние времена, уходящие во мглу веков, головы идолов покрывали бронзовыми личинами. Интересно, что, согласно тому же Г. Новицкому, в таких культовых местах обычно «знамение воинских дел: шабель, панцеров множество обретаются, но вся сия ветхая, а наипаче при кумирах, и оттуду являетися, что древних лет народ сей упражняшиеся воинскими делы»[30]. Помещение вместе с идолом оружия было очень характерно для таежного населения Западной Сибири. Это наблюдали многие исследователи, которые когда-либо посещали глухие уголки таежного края. На некоторых идолов надевали кольчуги, давали нм в руки сабли.
Из глубины веков до нас дошли остатки таких культовых мест. Это так называемые «клады» — Лозьвенский, Истяцкий, Мурлинский, Парабельский, Холмогорский, Елыкаевский и многие другие. Разумеется, это клады не в том смысле слова, который мы придаем ему сейчас. Это не сознательно сокрытые в землю от чужого глаза сокровища, которыми безвестный хозяин так и не смог воспользоваться. Это остатки культовых мест некогда стоявших, по словам Г. Новицкого, «на холмах же превысочайших и местьцах изрядных, всякому ведению приятных». Бронзовые личины покрывали головы ид