ком окончательной и полной победы над врагом). Мы, к сожалению, ничего не знаем, что потом делали с такими головами, в каких ритуалах их использовали обские угры. Однако из истории народов сопредельных территорий хорошо известен обычай подвешивать подобные трофеи к конской упряжи, а то и к поясу. На блюде, найденном близ деревни Больше-Аниковская, изображены мужчины в рогатых головных уборах, с саблями в руках, очень похожие на описанных выше. Есть здесь одна очень интересная деталь. На поясе крайней левой фигуры помещен рисунок головы в такой же трехрогой корове. Она развернута совсем в другую по отношению к основной фигуре плоскость, так, что создается впечатление, будто опа подвешена к ремню. Видимо, только так можно было изобразить побежденного князя-врага. Пусть он враг, но он — князь, он равен по рангу победителю, и это отразилось в рисунке. Под ногами стоящих фигур победителей перевернутый, а значит, поверженный тотем — мифический предок (олень?). Такое изображение означает попрание, уничтожение не только конкретного врага, по и целой группы людей, связанных общностью происхождения (неважно, действительная эта общность или лишь воображаемая).
Рисунки на «серебряных блюдах» — это иллюстрации к истории обских угров эпохи военно-потестарной организации и сложения территориальных объединений, сопровождавшихся разорением поселков, грабежом культовых мест, попранием чужих святынь, захватом и умыканием идолов. Все это слишком хорошо было знакомо безвестным художникам тех лет. запечатлевшим в своих миниатюрах «па нолях серебряной рукописи» и торжество победителей, и их социальный портрет.
Портрет может быть более или менее верным. Блюдо, найденное близ села Слудка в Западном Приуралье, отражает социальную структуру общества с еще большей полнотой, чем ковш из Коцкого городка. В верхней части блюда мы видим два ряда фигур. В первой шеренге фигуры в коронах, во второй — в островерхих шлемах. (Художник использовал для этой цели уже имеющийся на блюде растительный орнамент, «доработав» некоторые его элементы.) «Коронованные» — князья, а фигуры в шлемах, очевидно, воины, «носатые богатыри». А кто же в центре, на коне (конь отлит заодно с блюдом, а всадник добавлен туземным художником)? Судя по атрибутам всадника, это Мир-сусне-хум, младший сын верхового бога Нуми-турума. Мир-сусне-хум близок к людям. «Объезжая землю, объезжая воду» (считается, что он это делает ежедневно), «Мировой надзиратель» помогает праведно живущим, наставляет на путь истины заблудших, вразумляет неразумных, карает грешников (воров, лжецов, обманщиков, скряг). Непременные атрибуты Мир-сусне-хума — белый конь и птичка рей-тарнан-уйрищ, возвещающая смену для и ночи. Здесь эта птичка имеет довольно внушительные размеры, одета в «шлем» (примета времени) и находится между солнцем (символ дня) и луной (символ ночи). Для полноты картины художник поместил под чертой (землей), на которой как бы стоит копь, рисунки рыб — так показаны вода и подводный мир.
Предлагаем взглянуть еще на одно блюдо из села Слудка. Красивый козерог в центре на с мало интересует — он был выполнен при изготовлении блюда. Зато семь человеческих фигур по краю нанесены уже в Приуралье. На каждой из этих остроголовых фигур шлем. Это воины. Но если приглядеться к центральной фигуре, нетрудно увидеть, что по нижнему обрезу шлема помещены вплотную друг к другу треугольники. которые образуют опять-таки трех лучевую корону. Князь! Видимо, и в древнеугорском обществе не обошлись не только без социальной стратификации, но и без обязательно соответствующих ей регалий.
Блюдо из Слудкп (фрагмент). Для удобства восприятия фигура «правителя» показана непрозрачной (1); страшный суд. Фрагмент тимпана собора в Стене (1130–1140 гг.) (2).
Закономерен вопрос: почему на серебряных блюдах и ковшах, которые на Севере приобретали статус священных, изображались смертные, пусть и из высших слоев общества? Действительно, лишь на одной из рассмотренных нами «серебряных страниц» изображено божество общемансийского пантеона — Мир-сусне-хум, остальные рисунки как бы иллюстрируют социальное устройство общества. Дело в том, что у обских угров, хантов и манси бытовал в числе других культов и культ предков. Очевидно, и на наших блюдах фигурируют не современники художника, а реальные или мифические «прародители», снабженные атрибутами времени, когда создавались палимпсесты. Этот прием широко использовался в самые разные времена и у самых разных народов. Так, на картинах итальянских мастеров эпохи Ренессанса встречаем, например, римских легионеров, одетых в средневековые доспехи; на русских миниатюрах XVII века, отображающих события времен татаро-монгольского нашествия (XIII век), голова князя увенчана короной (которой на Руси тогда не было); на уже рассмотренном Аниковском блюде (как и на его Сосьвинском двойнике) воины, осаждающие Иерихон, одеты в доспехи сасанидского времени.
«Итак, с «коронованными особами» теперь мы, кажется, разобрались. Ио древние угры подбрасывают нам еще более непонятные сюжеты. Коронованные птицы! И в рисунках, и среди древнего приуральского литья встречаются пернатые… владыки. Впрочем, отвлечемся на время от уже слегка надоевших нам корон и вспомним сказочный сюжет о чудесных взаимопревращениях людей и птиц. Например, о том, как русский великий богатырь Вольга Всеславич, превратившись в сокола, полетел к басурманам и разведал их тайные помыслы или алтайский богатырь Тектебей-Мерген обернулся ястребом, взмыл вверх и прибил к небу верхнюю губу чудовища Кер-Дьутпа…
Превращение в птиц характерно и для богатырей — героев селькупских легенд: «Когда с ненцами воевали, у нас, селькупского народа, было (воинов) человек пятьдесят, и всех убили, осталось три богатыря. Как выручить себя? «Давайте, мы лететь будем, — сказал лымбель-куп (богатырь из рода Орла), — я полечу орлом, а вы как? Вот-вот придет войско, в кругу уже, окружены, а вы как?» Хозель-куп (богатырь из рода Кедровки): «Я кедрушкой буду». Сэнгиль-куп (богатырь рода Глухаря): «Я — глухарем (буду) лететь»… До утра сидели, крылья делали. Утром одни кедрушкой улетел, другой — орлом, а сэнгиль-куп — глухарем. Улетели до города какого-то царского. И в город пришли, человеком стали, и с ними русские войска пришли и всех ненцев победили…»
В мифологии и традиционных верованиях обских угров образ человека-птицы также дело обычное. Мир-сусне-хум может принимать облик гуся, а уж предки — покровители селений сплошь и рядом сочетают (даже в иконографии) человечьи и птичьи черты. Таков богатырь Йибы-ойка (филин-мужчина). предок — покровитель Хурум-пауля, Ворсик-ойка (желтая трясогузка-мужчина) в селении Манья, Халев-ойка (чайка-старик) в Анеевских юртах. Но если обычный богатырь превращался в обычную птицу (с человеческой личиной на груди — ведь это все же не вполне рядовая крылатая тварь), то князь и в птичьем обличье сохраняет свои регалии, из которых главная — корона.
Серебряное блюдо (с. Слудка бывшей Пермской губернии).
Серебряная посуда (блюда, чаши, ковши) хранилась и использовалась на культовых местах. В эпоху существования территориальных объединений — «княжеств» — главными являлись княжеские святилища, где находился идол, олицетворявший законную власть и силу князя. Такие идолы или их изображения находились в укрепленных городах-крепостях князей (так было и у селькупов, и у обских угров — хантов и манси). «Воспоминания» об этом сохранились в старинных хантыйских былинах: «Я вышел на площадь города, имеющего площадь, — говорит герой одной из них, — и перед комлем священного дерева с изображением бога, сильно изгибаясь, положил семь поклонов». Здесь совершались и более сложные обряды, приносились бескровные и кровавые жертвы, особенно в таких чрезвычайных ситуациях, как начало военных действии. Здесь же, очевидно, происходили и воинственные пляски с оружием, следы которых в прошлом веке наблюдали В. Шавров и М. Л. Кастрен. Вот как выглядит этот обряд в описании очевидца. Церемония, которую он видел в остяцком (хантыйском) селении, длилась с вечера до глубокой ночи. В одно из жилищ, где находилось изображение духа (кумира, как называет его Шавров), постепенно сходились жители деревни. Каждый, войдя в дом, трижды поворачивался перед «кумиром», после чего женщины уходили в левую часть комнаты, отгороженную от остального пространства занавесом, «Наконец, как все собрались, шаман загремел саблями и копьями железными, заблаговременно приготовленными и лежавшими над кумиром на мостках, каждому из предстоящих, кроме женщин, кои были закрыты занавесом, дал или саблю, или копье, а сам, взяв по сабле в ту и другую руку, стал спиной к кумиру. По получении обнаженных сабель и копии остяки стали вдоль юрты рядами, и на нарах также все выстроились, вернулись все вдруг по три раза, держа перед собою сабли и копья. Шаман ударил своими саблями одна о другую, и тогда, по команде его, разными голосами вдруг загавкали, кланяясь из стороны в сторону. Гайка ли то редко, то вдруг очень часто, то опять редко, не отставая один от другого, и при каждом повторении гай («хай», по А. Кастрену) переваливались то направо, то налево, осаживая копья и сабли несколько книзу и подымая вверх. Крик сей и движение или перевалка остяков продолжались около часа.
Остяки чем более кричали и качались, тем более, казалось, приходили в некоторый род исступления и, наконец, так, что я без ужаса не мог глядеть на лица их, кои весьма много сначала меня занимали», — продолжает В. Шавров[34].
«Нагайкавшись довольно, все замолкли и перестали качаться, вернувшись по-прежнему, отдали сабли и копья шаману, который, собравши их, положил туда же, где они прежде лежали». После этого из-за занавеса вышли женщины и начались пантомима и пляски совместно с мужчинами. «…После сего шаман снова раздал сабли и копья. Остяки, получа их, как и прежде, вернулись, довольно времени также гайкали, опять вернулись. В заключение, стукнув концами сабель и копий в пол по три раза, отдали их обратно и разошлись по своим юртам».