Вернемся к святилищам обских угров. Итак, предполагается, что в прошлом каждый поселок имел свое культовое место, где регулярно приносились жертвы духу-предку и покровителю. Эти святилища располагались вдали от поселка, на труднодоступных островах, возвышающихся среди болот. К святилищу вела малозаметная тропка, известная лишь посвященным. Сюда не могли приходить даже мужчины, жившие в других поселках: у тех был свой предок. Тем более не позволялось приближаться к святилищам женщинам-чужеродкам. Они заведомо исключались из состава культового сообщества, так как были рождены на иной земле. Девочки до достижения возраста половой зрелости могли посещать остров вместе с отцами, но как только приближался возраст вступления в брак, и для них эта территория становилась закрытой. Есть много свидетельств, что прежде подходы к священному острову охранялись. На тропах ставили самострелы, устраивали ловушки. Возможно, что сотни лет назад остров охранялся и вооруженными воинами. Такая предосторожность, конечно же, не случайна. В течение многих лет на святилищах совершались жертвоприношения, здесь скапливались значительные материальные богатства — от ценных мехов до восточного серебра и дорогого оружия.
Средневековье с его воинственными правами, накоплением богатств в руках богатырей — предводителей поселков, конечно же, способствовало превращению святилищ в настоящие кладовые. И тем более трудно предположить, что чужое святилище не было заманчивой целью военного похода. Их грабили и разоряли многократно. Вспомним европейскую историю, когда любое нашествие сопровождалось разорением и осквернением храма. Таежные святилища переносили с места на место, благо что укромных мест в тайге немало. И все же не только сокровища сокрывались на таежных островах от постороннего глаза. Место жительства духа-покровителя было священным потому, что этот островок был сакральным центром своей, пусть маленькой, земли. Это символ Родины.
От благополучного существования на святилище духа-предка и его семьи — согласно логике мифологического мышления — зависела жизнь близлежащего поселка. Фигура духа-предка оказалась в фокусе ритуальной практики еще и потому, что сам образ по-человечески близок и понятен каждому. Это предок, пращур, основа и причина наличного бытия. Здесь хотелось бы остановить внимание читателя на одном обстоятельстве. Есть мнение, что «в культурах древнего и средневекового миров нужно разграничивать относительно статичные, повторяющиеся и в этом смысле как бы «вневременные» структуры и более динамичные, индивидуализированные и неповторимые феномены».
Культура сибирского средневековья изучена несравненно слабее, чем культура средних веков Европы, но и здесь можно выделить, хотя бы в виде тенденции, два пласта в духовной культуре. Один из них, наиболее древний, имел непреходящее значение и был достоянием всего населения, фактом его обыденного сознания. Это верования и представления, уходящие своими истоками за пределы нашей эры и связанные с почитанием природы. Здесь, думается, неиссякаемый источник тех идей и установок, которые питали культ духов-предков. Другой, меньший по объему пласт духовной культуры — это результат творческого отношения к миру отдельных представителей общества, людей одаренных и неравнодушных к мысли и слову. Конечно, их деятельность проходила в рамках традиционного мироощущения, по силами именно этих людей определялись и формулировались основные положения расплывчатого народного миропонимания. Это шаманы, старики, умудренные жизнью, хранители святилищ. Обе линии развития народной культуры находились в диалектическом взаимодействии. Но воспроизводились постоянно те идеи и представления, для понимания которых не требовалось углубленного знания мифологии, жизнеспособность их определялась тем, насколько прочно они вошли в плоть и кровь культуры. Поэтому рядовые члены общества, как правило, не слишком вникали в топкости обрядовой практики и шаманского фольклора. Круг доступных и близких им идей довольно узок; обо всем, что выходит за пределы этого круга, они имели приблизительное представление.
Культ духа-предка и покровителя, вероятно, относится к топ сфере общественного сознания, где большинство мужчин ориентировались хорошо. Он стал неотъемлемой частью их повседневной хозяйственной и семейной жизни. Поэтому есть все основания считать, что эта линия развития религиозных верований была одной из наиболее значимых и в эпоху средневековья.
Зная о консервативности религиозно-мифологической традиции, мы хотели проверить предположение, что на одном и том же месте обряды отправлялись в течение многих веков. Уже на упоминавшемся культовом месте Сат-Виклы мы могли убедиться, что непосредственно под срубом располагался культурный слой с вещественными остатками эпохи средневековья. Здесь же, на святилище Йибы-ойки, где религиозные обряды совершались до недавнего времени, произвести археологическую разведку было тем более интересно.
Внимательно осмотрев островок, решили расчистить место позади сруба метрах в десяти. Это наиболее возвышенная часть острова, и если он заливался водой, то именно тут могли уцелеть свидетельства человеческой деятельности. Проводник с интересом наблюдал за расчисткой поверхности земли от толстого мохового ковра. Лопата без усилия вошла в землю, и сразу мы услышали металлический скрежет. Осторожная зачистка — и с глубины около полуметра извлекается предмет, вызвавший общее воодушевление. Это бронзовая голова бобра, отлитая не менее полутора тысяч лет тому назад. Точно такая же отливка хранится в Музее археологии и этнографии Сибири Томского университета в составе Елыкаевской коллекции. Конечно, теперь трудно ответить однозначно на вопрос: как использовались такие отливки их создателями, по в целом принадлежность их к обрядовой сфере несомненна. Найденная бронзовая головка оказалась нс обломком большой по размерам фигуры, а законченным изделием. Можно предположить, что в древности эта голова венчала посох с Г-образным навершием.
Наши надежды найти целую коллекцию бронзового литья не оправдались. Конечно, было бы заманчиво под действующим святилищем найти неоспоримые свидетельства существования здесь святилища и в далеком прошлом. По и обнаруженные артефакты подтверждали: люди бывали здесь неоднократно и, возможно, даже жили. Одно становится неоспоримым — начиная с глубокой древности люди использовали довольно ограниченный набор мест для проживания и разных типов деятельности. К фигуркам бронзового литья мы вернемся чуть позже, а сейчас постараемся ответить на вопрос: какие церемонии происходили на святилищах?
На большинстве культовых мест центральным сооружением был амбарчик на высоких опорах. Часто опорами служили стволы растущих деревьев, спиленные на высоте 1,5–2 метров. Это сооружение стояло на небольшой, очищенной от деревьев поляне. При первом же взгляде на такой амбарчик (по-мансийски — сумъях) на ум приходят известные строчки об «избушке на курьих ножках», что стоит без окон, без дверей. Правда, дверь у сумъяха всегда есть. А в остальном без особой натяжки можно предположить, что сам образ избушки на курьих ножках в русском фольклоре — свидетельство этнокультурных контактов славян и финно-угров на севере европейской части СССР. В сумъяхе находятся главный персонаж святилища и его жена, а также всевозможные приношения, вплоть до пачек чая и папирос в наше время. Обязательная принадлежность поляны — кострище, на котором варят пищу, чай. Здесь же, в качестве сидений, бревна со стесанной поверхностью. Иногда рядом с амбарчиком можно увидеть столб, к нему привязывали жертвенное животное (оленя, бычка). А вообще на святилищах могли приносить в жертву и мясо убитых на охоте животных, и домашнюю птицу.
Посещали культовое место в сроки, обусловленные как годичным хозяйственным циклом, так и традицией. Наиболее значимой была церемония общественного жертвоприношения, периодичность которой варьировала от полугода до семи лет. Если случалось нечто чрезвычайное — война, мор, голод, — жертвоприношение совершалось тотчас же. Как правило, на нем присутствовали все взрослые мужчины селения и их сыновья. Здесь, на лесной поляне, совершалось коллективное действо, смысл и содержание которого нельзя сводить только к принесению жертвы. Разумеется, в первую очередь принесение жертвы должно было повлечь за собой (как ответный шаг духа-покровителя) благополучие населения поселка. В то же время коллективное сопереживание, атмосфера священнодействия способствовали укреплению чувства принадлежности к единому коллективу, сплочению локальной группы. Присутствовавшие на церемонии подростки впервые посвящались в духовную жизнь своего народа, узнавали подробности мифологических сюжетов, ранее знакомых им понаслышке.
Существовал неписаный кодекс поведения на священной земле (манси так и называли ее: ялпын ма). На острове нельзя было ломать ветви и рубить деревья. Костры разводили только валежником. Запрещалось собирать здесь ягоды, шуметь и вообще шататься без дела. Таким образом священный остров становился своеобразным заповедником, где все принадлежало «хозяину». Если во время охоты зверь заходил на островок с сумъяхом, преследование его прекращалось. Кстати, нельзя в данном случае не вспомнить, что человек, вступивший под своды храма в средневековой Европе, мог найти в ном приют, даже если он совершил преступление. В Сибири мы наблюдаем более раннюю стадию эволюции этого отношения к «отмеченной» территории.
Читатель, вероятно, обратил внимание на то, что духи-предки связаны с миром природы многими «нитями», как и различные духи леса, хозяева зверей и угодий. Более того, подчас границы между духом и живой природой вообще не существует. У хантов есть многочисленные представления о происхождении некоторых духов от растений. Сохранились и представления о тесной связи фигурки духа с тем деревом, из которой опа сделана. Наконец, встречаются факты почитания не поляны с амбарчиком в священном лесу, а самой этой рощи. В некоторых случаях в роще нет особого изображени