Три больших дуба подошли к нему, и один больно ударил по голове.
– Затягивай крепче шею, – сердился другой, старый, похожий на Аджи-Мурата.
Толкнул третий из-под ног камень, и повис Мустафа Чалаш в воздухе.
Нашли его отузские еще живым и добили кольями.
– Отузские всегда так, – говорили в Козах и жалели Чалаша.
– Настоящие горцы, настоящие «таты», – хвалили тарахташцев в Кутлаке и Капсихоре.
Вздохнет тарахташец, вспоминая Чалаша.
– Сейчас тихо у нас. Кого убили, кого в тюрьму увели. – И, увидев орла, который парит над Баныташем, опустит голову.
– Были и у нас орлы. Высоко летали. О них еще помнят старики. Не случись Карасевда, Мустафа Чалаш таким бы был.
Карасевда – меланхолия, как последствие безнадежной любви, сумасшествие от любви. Легенду, относимую к самому последнему времени, рассказывал мне судакский мировой судья Михаил Александрович Альянаки. Тарахташ – две смежные деревни, лежат вправо от шоссе из Феодосии в Судак, при спуске в Судакскую долину. Тарахташцы всегда считались отличными джигитами-наездниками, смелыми удальцами, плохо мирящимися с законным порядком. Это они в 1866 году сожгли кизильташского игумена отца Парфения (в недавно устроенном тогда монастыре), а через два года затем – местного лесничего, со строгостями которого не хотели мириться. Среди них в последующее время явился ряд удальцов, нападавших на проезжих купцов и зажиточных людей по дорогам и никогда не трогавших бедняка. В окрестных лесах скрывалось немало тарахташской молодежи, дезертировавшей из войск, когда среди крымских татар была введена воинская повинность. Среди последних был и герой легенды Мустафа Чалаш. Большой старик – отец его – еще жив и избегает говорить о сыне, но фантазия татар окрестных деревень слагает о нем стихи и песни, которые подернули дымкой поэзии личность тарахташского дезертира. Девлен-Дере – Пропалая балка, глубокая лесная балка у козского перевала, вправо от шоссе из Отуз в Судак.
Не там ломится железо, где его пилят – известная татарская пословица: демир егелеген ерден копалмаз. Мугудек – мажара с верхом, покрытым коврами и тканями. Суреки – свадебные палки, к которым прикрепляют ткань над невестой в виде палантина.
Вот как рассказывала мне о татарской свадьбе прежнего времени (1870–1880 гг.) местная помещица Жанна Ивановна Арцеулова. К дому жениха, где собралась вся деревня, подъехал мугудек, запряженный двумя верблюдами; по бокам гарцевали верховые татары с длинными золочеными суреками. От одного сурека к другому был переброшен в виде палантина кусок цветной материи. Навстречу к подъехавшей арбе высыпали из дома гости. Верховые, выкрикивая, требовали выкупа за невесту, грозя, что в противном случае ее не отдадут в дом жениха. Им вынесли по серебряному рублю; тогда арба подъехала к самым дверям хаты, и верховые сбросили с суреков материю, которую ловко подхватил невестин дядя и быстро обвил ею невесту. Получилось что-то вроде куля, который невестин дядя взвалил себе на плечи и потащил в хату. Там невеста была освобождена из мешка женщинами, окружившими ее: одни – с восторгами, другие – с причитаниями. Один из углов комнаты был затянут яркой цветной материей, как занавесью, и за эту занавесь поместили невесту. Скрестив на груди руки и опустив глаза, без всякого движения в лице невеста простояла в своем углу целые часы, пока в соседней комнате шел свадебный пир и пока дядя, подойдя к ней, не объявил, что настала минута идти ей в брачный покой. Чалгиджи – музыканты. Думбало – большой турецкий барабан. Песнь «Слаще меду, тоньше ткани…» – вольный перевод. Тарахташские татары поют: Алчак-кая, Куш-кая, Сарынден-алчак; Эмир Эмирсы бир кызы, помуктан имшак, т. е. Эмир Эмирсы имел дочь, которая была мягче ваты. Свидание с невестой происходит обычно в вечер с четверга на пятницу. Под каким-нибудь благовидным предлогом родители невесты удаляются на это время из хаты, и невеста ждет жениха у своего окна, пейджере. Теперь почти всюду окна застеклены, но прежде они заклеивались бумагой или занавешивались дешевой материей, а вместо рам вставлялась деревянная решетка. Впрочем, эти решетки в окнах сохранились и поныне. Подойдя к окну, жених подносит невесте платок с лакомством или фруктами и обязательно коробочку с мастикой (саккыз), которую так охотно жуют татарские женщины по целым дням. Коробочки для мастики с зеркальцем вместо крышки продаются во всех деревенских лавках. Свидание начинается с обычных формул приветствия, иногда в стихах: алеким селям, хошкелдын, сен екенсын багларда кокуген, гуль тарызенда, селям алеикум салти кызга. Девушка отвечает: алеким селям, кошкельдын сен екенсын багларда кокуган, гуль экенсан (привет тебе, ты пришел – значит, в саду благоухает роза). Или: Аллах верди сени бана гаеинин соилерим бен сана беним геликим такторамсан кысметим сик сен беним севдим секи джандан гозюм, бюль бюлюм. Ракы – водка. Хайтурма – излюбленный танец татар. Пущенная стрела назад не возвращается – татарская поговорка: Атылан иок гери донмес. Говорят еще: харандан гелир, баранда кетыр – нехорошее придет, хорошее уйдет (взято из Корана). Таты – горные татары, в отличие от нагаев – степных татар.
Ай-Савва
Судакская легенда
Их было три, три старых, почти слепых монаха. Таких старых, что забыли бы, как их зовут, если бы не поминали каждый день за молитвой:
– Павло, Спиридо, Василевс.
Пришли татары, взяли крепость, сожгли Сугдею.
Кто уцелел, бежал в горы; разбежались и монахи.
Только Павло, Спиридо и Василевс остались у Ай-Саввы, у святого Саввы, потому что куда бежать, если не видишь, что на шаг впереди. И еще потому, что, когда долго живешь на месте, трудно с ним расстаться.
В тот год раньше времени настала студеная зима и покрылись крылья Куш-кая, Сокол-горы, снежным пухом. Сильнее прежнего гудел Сугдейский залив прибоем волн; плакал, взвизгивая, острый ветер ущелья; по ночам выл зверь у самой церковной ограды. А перед днем Рождества налетела снежная буря, и не могли старцы выйти из келий, чтобы помолиться в церкви.
Уже несколько дней не встречались они и не знали: живы ли – нет?
Но в праздник Василевс, менее старый, чем другие, ударил в церковное било и, когда на зов его никто не отозвался, догадался, что Павло и Спиридо оставили его навсегда.
Стоят рядом кони, не думают один о другом, а уведут одного – скучает другой.
Взгрустнулось Василевсу. Видно, близок и его час.
– Савва, преподобный отец, – молился Василевс, опустившись на церковную плиту, и думал о близком конце.
Но стих ураган, и в церковное оконце залетел солнечный луч.
Обрадовался ему Василевс.
– Может быть, еще поживу.
Придет весна, запоет в лесу хоралом птиц, закадит перед Творцом благоуханием земли.
– Докса си, Кирие, докеа си. Слава Тебе, Господи, слава Тебе.
Так думал Василевс и улыбнулся своей мысли.
– И хора инэ одельфи дис липис. Радость и печаль – сестры. Только одна стоит впереди и не хочет оглянуться на другую, пока не случится.
Распахнулась тяжелая дверь. Оглянулся Василевс. У входа сверкнули мечи.
– Вот монах, – крикнул передовой, – и рванул Василевса за руку, чтобы показал, где скрыты богатства.
Потянулся Василевс взглядом к алтарю. Он последний, кто служил перед ним, кто благодарил Творца за радость жизни.
Убьют его, запустеет храм, рухнут стены.
И воззвал к Савве, чтобы спас обитель.
Точно спала на миг пелена с глаз, озарилась церковь лучистым светом, и из-за престольного камня поднялся в свете высокий старик.
И когда напавший ударил Василевса мечом и брызнула на пол его кровь, светлый старик коснулся рукой престольного камня.
И из него истек источник живой воды.
– Мегас и Кирие, ке фавмаста та ерга су. Велик Ты, Господь, и чудны дела Твои.
Прошли тысячи зим, мягких и суровых, забыли в Ай-Саввах о святом Савве, а источник бежит по-прежнему из-под престольного камня, и там, где пробегает светлый ключ, растут цветы и плоды и радуется человек.
Ай-Савва – богатая виноградная долина по шоссе из Судака в Алушту, примыкает непосредственно к Судакской долине. Ай-Савва – св. Савва. Айсавский источник вытекает из-под камня, по народному преданию служившего престолом монастырской церкви св. Саввы. Св. Савва почитался как местный святой, но такого история церкви не знает. По мнению профессора П. А. Доброклонского, вероятно, церковь была сооружена в честь св. Саввы Освященного (Иерусалимского), который пользовался особым почитанием на юге и в честь которого были сооружены храмы в греческой Италии. По мнению же проф. А. И. Покровского, можно допустить, что в данном случае имелся в виду св. Савва, ученик св. Климента – епископа Словенского († 916 г.), память которого празднуется 27 июля (Агиология Востока. Архиеп. Сергий, т. I, стр. 273). Судя по приписке к греческому синаксарию, хранящемуся на острове Халки, в тамошней библиотеке греческой богословской школы, татары впервые напали на Судакскую округу 27 января 1222 года. Может быть, легенда относится именно к этому времени. Легенду рассказал мне айсавский садовладелец инженер И. Н. Вноровский.
Кэдэ
Алуштинская легенда
Кошка, когда крадется, чтобы поймать птицу, не так хищна, как Назлы, дочь Решеида.
Ах, Решеид, Решеид, Аллах знает, как наказать человека.
В Демерджи боялись Решеида. Злой был человек, злой и хищный, как старая лисица. Тихо говорил, балдан татлы – сахарное слово знал, улыбался, придумывая человеку обиду.
Пошла Назлы в отца.
Ласкалась, хвалила его; распускалось у отца сердце, как благоухающая роза.
Тогда дергала Назлы отца за бороду, царапала, кусала его и убегала в жасмин. Не достанет там отец.