горячие слова. Хер шей сатын альшаз – всякую вещь в продаже не купить. Татарский сонник, никем, кажется, еще не записанный, твердо держится в деревнях. Говорят, что, если видишь во сне лошадь, значит, достигнешь цели; если что-нибудь красное – получишь известие; если видишь, что плаваешь в чистой воде или светит солнце или луна, то сон сбудется в прямом смысле; в противном случае сон сбывается наоборот.
Тень
Крымско-греческая легенда
– Старый Стамера, эла до, эла до. Акусес? Слышал?
Садится Стамера под орешину, смотрит, как соседка варит кофе на конфорке.
– А ма-ма!
– Как думаешь, возьмут все-таки Константинополь?
Молчит Стамера, нескоро слово приходит на уста; только в прошлом легко бегает мысль.
Говорили – была видна тень.
– Морэ, старый Стамера, ты веришь этому?
Задумывается Стамера, вспоминает старые слова, хочет связать с новыми днями.
Фээму, Фээму, Панагия. Какое время было!
– Ти мерее Итоне.
Шесть недель – ни один человек не вошел в город, не вышел из стен.
Девять дней выла сова перед Софией.
– И кукувая проста этин Ая-София.
Три дня от зари до сумерек тянулись по улицам гробы.
Собирал похоронный звон людей; стояли люди часами на коленях, просили мира.
Не было только мира. В душе ни у кого не было. Только кляли один другого.
Ходил у Софии нищий монах. Сон тон корака, как черный ворон, каркал, проклинал тех, кто отступил от веры отцов.
– Червяк сгложет кости раньше времени, и дети детей проклянут их имя.
Отворачивались от нищего монаха богатые, которые отступили от веры отцов.
– Зоа тетрапода, атеофови. Гнусное четвероногое. Не верьте ему.
И не верили ни себе, ни другим.
Не верили вождю и воинам.
– Кто с царем? Рабы и наемники. У чужих душа, как лед, а раб не ищет чести и бежит от смерти.
– Фээму, Фээму, Панагия!
Во многих местах горел город. Плакали глаза от дыма и душа от тоски.
Подходила гибель.
И настал день, когда не было света.
Метали огонь с кораблей, ползли янычары на стены, как саранча, и все ближе к Софии неслось:
– Алла!
Ринулась толпа янычар на площадь у Софии, заполнила всю.
– Расступитесь!
На белом коне в снежном тюрбане подъезжал Султан.
Он поднял руку, указал на Софию:
– Там, пусть все там умрут, чтобы не смущал моей молитвы голос побежденного.
– Умрут! – закричали янычары и бросились в храм.
– Теперь нет больше живых, – сказали Султану, и в открытые двери по груде трупов въехал в храм Мухамет.
Споткнулся у алтаря конь, и невольно склонился Султан перед алтарем христиан, омочил руки в их крови.
Вздыбил коня, прыгнул конь к столбу храма, и отпечаталась на столбе кровавая ладонь Мухамета. Сдержал коня Султан.
Сбежала с руки последняя струйка крови, и в мертвом покое шептал Мухамет свою молитву.
Но не кончил. Сверху, с хор, от алтаря дошел чей-то голос:
– София, орфи!
Вздрогнул Мухамет, поднял глаза и увидел в царских вратах древнего старца.
Прочел он на челе старца пережитые века и грядущие судьбы.
Отшатнулся от видения.
Бросилась к нему стража.
– Он хочет кончить свою службу, пусть кончит там, в стене. Замуровать его!
Но не двинулась стража, на глазах у всех старец с чашей в руке уходил в недра стен.
И услышали голос уходившего:
– Приду окончить моленье, когда София станет снова Божьим храмом.
Исчез. Кэ эгине афантос.
Фээму, Фээму, Панагия!
Се пире о ипнос, геро Стамеро? Ты заснул, старый Стамера?
Эту распространенную на востоке легенду рассказывал мне в крымско-греческой редакции одессит Леонид Васильевич Стамеро. Легенда говорит о последних минутах Константинополя. Как известно, Константинополь, окруженный 300-тысячным войском султана Мухамета II, весной 1453 года подвергся тяжелой осаде. Турецкая артиллерия, среди которой были пушки, требовавшая для своего передвижения 50 пар волов и 200 человек, громила крепостные стены города; приступы с моря и с суши шли день и ночь; а между тем император Константин располагал всего шестью тысячами греческих войск и пятью тысячами иноземцев. Кроме того, в городе шел раздор между народом и правительством, поддерживавшим унию и папского легата Исидора. Толпы народа, руководимые монахами, ходили по улицам, проклинали иноземцев-франков и унию. При таких условиях штурм 29 мая, несмотря на героическое сопротивление греков, привел к падению столицы. Император был убит, и в полдень султан вступил в Софийский храм, где принес благодарение Аллаху. Три дня шли грабежи и убийства, и воспоминание об ужасе тех дней доселе живет среди греков. Эла до по-гречески – поди сюда. Морэ – буквально – глупец, в переносном – скажи, пожалуйста; не может быть. Фээму, Фээму, Панагия – Боже, Боже, Пресвятая – обычное восклицание. Зоотетраподо, атеофови – четвероногие животные, безбожники. София – Премудрость. София прости, София орфи – церковные возгласы во время обедни: внимайте премудрости (стойте ровно). Легенда об ушедшем в стену священнике с дарами, может быть, опирается на факт, когда священник действительно скрылся с чашей в потайную дверь. Такая потайная дверь была найдена художником Фоссото при ремонте Ая-Софии в середине XIX столетия. Дверь вела в крытую сумрачную часовню, но дальнейшее обследование не было допущено турками, замуровавшими тотчас же эту дверь из-за какого-то суеверного страха. След руки Мухамета турки показывают посетителям Ая-Софии. От этого следа, говорят, впоследствии получилась султанская монограмма (тура) на фирманах и монетах.
Об автореМаксимилиан ВолошинПутник по вселеннымДело н. Маркса
Генерала Никандра Александровича Маркса я узнал очень давно, как нашего близкого соседа по имению: он жил в Отузах, соседней долине[6]. Узнал я его первоначально через семью Нич. Вера была подругой его падчерицы – Оли Фридерикс и долго гостила у них в Тифлисе и проводила часть лета в Отузах – в Отрадном[7]. Так называлась дача Оли, построенная на берегу моря, в отличие от старого дома в Нижних Отузах в стороне шоссе, где был старый дом и подвал.
Н. А. по крови является старым крымским обитателем, и виноградники, которыми он владел в Отузах, принадлежали его роду еще до Екатерининского завоевания. По матери он происходил из греческой семьи Цырули, которая за сочувствие русскому завоеванию получила в дар ряд виноградников в Отузах, имеет там на вершине одного из холмов при выходе из деревни родовые усыпальницы. Судьба Маркса была нормальной судьбой человека, с юности поставленного на рельсы военной службы. После корпуса он попал в военное училище, а после на службу Кавказского наместника, где прослужил мирно и успешно лет 30. Постепенно, в свои сроки, ему шли чины. В 1906 году он был уже в генеральских чинах[8]. Но здесь произошло очень важное отступление. В России веял либеральный ветер. Он коснулся и Маркса. Он в это время прочел Льва Толстого. Его затронул протест писателя против войны. Он ездил с Олей в Ясную Поляну, познакомился с ним лично, беседовал и вскоре покинул военную службу, а позже (в генеральских чинах) поступил вольнослушателем в университет[9]. Окончил его, защищал диссертацию и был приглашен на кафедру палеографии в Археологический институт, где читал курс в течение нескольких лет по древнему Русскому праву. В эпоху Первой Государственной Думы он примкнул к народным социалистам и фракции трудовиков. В эти годы характер жизни Марксов – они живут в Малом Власьевском пер<еулке> – меняется и получает характер литературного салона.
Н. А. записывает «легенды Крыма» и издает их выпусками. Первые выпуски иллюстрированы К. К. Арцеуловым[10].
Я знаю, что у него бывали многие начинающие поэты того поколения, например, Вера Звягинцева, которая мне об этом рассказывала в Коктебеле много позже[11].
Хотя Маркс был давно в отставке, однако во время войны 1914 года, как сравнительно молодой (для генерала) по возрасту, он был призван на службу. Но так как он был в это время по чину уже полный генерал, то ему был поручен ответственный пост начальника Штаба Южной Армии. Таким образом, центром его деятельности стала Одесса.
Революция застала его начальником Одесского военного округа. Он, как человек умный и не чуждый политике, вел себя с большим тактом и был, кажется, единственным, не допустившим беспорядков в 1917 г. в непосредственном тылу армии, а также предотвратившим в Одессе заранее все назревавшие еврейские погромы. На Государственном совещании в Москве он выступил против Быховских генералов – т. е. Деникина, Корнилова и пр., образовавших после ядро Добровольческой армии.
Но в военной среде было тогда уже недовольство Марксом за его излишний, как тогда считали, «демократизм». Но этот демократизм был вполне естественным крымским обычаем. Маркс подавал руки нижним чинам и всякого, кто приходил в его дом, гостеприимно звал в гостиную и предлагал чашку кофе. Это вполне естественное в Крыму гостеприимство и отношение к гостю вне каких бы то ни было социальных различий рассматривали в военной и офицерской среде как непристойное популярничанье и заискивание перед демократией.
Большевики докатились до Одессы только в декабре. До декабря весь 1917 год Маркс вел в Одессе очень мудрую и осторожную политику: виделся с лидерами всех партий и поддерживал порядок. В декабре он передал власть в руки коммунистов и уехал в Отузы, где мирно и тихо провел 1918 год, обрабатывая свои виноградники и занимаясь виноделием. В 1918 году я был у него несколько раз в Отузах с Татидой