Стали замечать, что, если больному отварить гриб, сорванный вблизи могилы, то делается лучше.
Так говорили все в один голос, и только Геласий-схимник хранил гробовое молчание и никогда не вспоминал об отце Самсонии.
И вот как раз в полугодие кончины Самсония случилась с Геласием беда.
Упал, сходя с лестницы, сломал ногу и впал в беспамятство. Собрались в келье старца монахи – не узнал никого Геласий, а когда игумен хотел его приобщить, оттолкнул чашу с Дарами.
Скорбел игумен и молил Бога вразумить старца. Коснулась молитва души Геласия, поднялись веки его, принял святые Дары, светло улыбнулся людям и чуть слышно прошептал:
– Помните грибы отца Самсония. То были святые грибы.
После сожженного в 1866 году татарами игумена Парфения и в течение последующей четверти века настоятелем Кизильташской киновии был игумен Николай, о котором все окрестное население доселе вспоминает с благоговением, как о светлом и гуманном человеке, отличавшемся обыкновенной добротой и отзывчивостью. Отец Самсоний жил в киновии в шестидесятых годах XIX столетия. Эпизод с грибами, украшенный впоследствии легендарными подробностями, имел место в действительности.
Выпуск второй
Гюляш-ханым – госпожа гюляш
Старокрымская легенда
Туды-Мангу-хан был похож на быка с вывороченным брюхом; к тому же он был хром и кривил на один глаз.
И все дети вышли в отца, одна Гюляш-Ханым росла красавицей. Но Туды-Мангу-хан говорил, что она одна похожа на него.
Самые умные люди часто заблуждаются.
В Солгатском дворце хана жило триста жен, но мать Гюляш-Ханым занимала целую половину, потому что Туды-Мангу-хан любил и боялся ее.
Когда она была зла – запиралась у себя, тогда боялся ее хан и ждал, когда позовет.
Знал, каков бывает нрав у женщины, когда войдешь к ней не вовремя.
А в народе говорили, будто ханша запирается неспроста. Обернувшись птицей, улетает из Солгатского дворца в Арпатский лес, где кочует цыганский табор Ибрагима.
Попытался было сказать об этом Туды-Мангу-хану главный евнух, но побелело от гнева ханское око, и длинный чубук раскололся о макушку старика.
Помнил хорошо хан, что вместе с Гюляш-Ханым пришла к нему удача, – так наворожила ее мать. И любил хан жену-цыганку, потому что первым красавцем называла его, когда хотела угодить.
Улыбался тогда Туды-Мангу-хан, и лицо его казалось чубуреком, который сочнел в курдючном сале.
И всегда, когда хан шел на Ор, он брал с собой Гюляш-Ханым на счастье, чтобы досталось побольше добычи и была она поценнее.
Один раз добыл столько, что понадобилось сто арб.
Была удача большая, потому что Гюляш-Ханым не оставляла хана, даже когда он скакал на коне.
Но арбы шли медленно, а хану хотелось поскорей домой. Позвал он Черкес-бея и поручил ему казну и Гюляш-Ханым, а сам ускакал с отрядом в Солгат.
Весел был хан, довольны были жены. Скоро привезут дары.
Только не всегда случается так, как думаешь.
Красив был Черкес-бей, строен, как тополь, смел, как барс, в глазах купалась сама сладость. А для Гюляш-Ханым настало время слышать, как бьется сердце, когда близко красавец.
Взглянула Гюляш-Xаным на Черкес-бея и решила остаться с ним, – обратилась в червонец. Покатился червонец к ногам бея, поднял он его, но не положил его к себе, – был честен Черкес-бей, – и запер червонец в ханскую казну.
Честным поступком не всем угодишь.
А ночью напал на Черкес-бея балаклавский князь, отнял арбы, захватил казну.
Еле успел спастись Черкес-бей с немногими всадниками.
И повезли Гюляш-Ханым с червонцами в Балаклаву.
В верхней башне замка жил греческий князь.
К нему и принесли казну.
Открыл князь казну и начал хохотать. Вместо червонцев в казне звенел рой золотых пчел.
– Нашел что возить в казне глупый Туды-Мангу-хан!
Вылетел рой, поднялся к верхнему окну; но одна пчела закружилась около князя и ужалила его прямо в губы.
Поцелуй красавицы не всегда проходит даром.
Отмахнулся князь и задел крыло пчелы. Упала пчела на пол, а кругом ее посыпались червонцами все остальные.
Поднял от удивления высокую бровь балаклавский князь и ахнул: вместо пчелы у ног его сидела, улыбаясь, ханская дочь; загляделась на него.
Был красив Чсркес-бей, а этот еще лучше. Светилось на лице его благородство, и в глазах горела страсть.
Околдовало его волшебство женской красоты, и оттолкнул юноша ногой груду золота.
Когда молод человек, глаза лучше смотрят, чем думает голова.
Схватил ханшу на руки и унес к себе.
Три дня напрасно стучали к нему старейшины, напрасно предупреждали, что выступило из Солгата ханское войско.
Напиток любви самый пьяный из всех; дуреет от него человек.
А на четвертый день улетела Гюляш-Ханым из башни. Обернулась птицей и улетела к своим, узнала, что приближается к Балаклаве Черкес-бей.
Скакал на белом коне Черкес-бей впереди своих всадников и, услышав в стороне женский стон, сдержал коня.
В кустах лежала Гюляш-Ханым, плакала и жаловалась, что обидел ее балаклавский князь, надругался над ней и бросил на дороге.
– Никто не возьмет теперь замуж.
– Я возьму, – воскликнул Черкес-бей, – а за твою печаль заплатит головой балаклавский князь.
И думала Гюляш-Ханым по дороге в Солгат – кто лучше, один или другой, и хорошо бы взять в мужья обоих: и князя бея, и еще цыгана Ибрагима, о котором хорошо рассказывает мать.
Когда имеешь много, хочется еще больше.
А балаклавский князь искал повсюду Гюляш-Ханым и, когда не нашел у себя, пошел, одевшись цыганкой, искать в ханской земле.
Через горы и долины шел до Солгата.
На много верст тянулся город, но не было никого на улицах. Весь народ пошел на площадь к ханскому дворцу, потому что Туды-Мангу-хан выдавал младшую дочь замуж и угощал всех, кто приходил.
Радовался народ. Сто чалгиджи и сто одно думбало услаждали слух, по горам горели костры; ханские слуги выкатывали на площадь бочки с бузой и бетмесом, целое стадо баранов жарилось на вертеле.
Славил солгатский народ Туды-Мангу-хана и его зятя Черкес-бея.
Завтра утром повезут Гюляш-Ханым мимо мечети султана Бибарса; будет большой праздник.
Думала об этом Гюляш-Ханым, и что-то взгрустнулось ей. Подошла к решетчатому окошку в глухой переулок и вспомнила балаклавского князя:
– Хоть бы пришел.
И услышала с улицы, снизу, старушечий голос:
– Хочешь, погадаю; вели впустить.
Велела Гюляш-Ханым впустить ворожею и заперлась с нею вдвоем.
– Гадай мне счастье.
Посмотрела Гюляш-Ханым на цыганку. Горели глаза безумным огнем, шептали уста дикие слова. Отшатнулась ханша. Упали женские одежды, и к ней бросился балаклавский князь.
Бывает луна белая, бывает желтая.
Посмотрели люди на небо, увидели сразу три луны: одну белую и две в крови. Подумали – убили двух, третий остался.
Вскрикнула Гюляш-Ханым. Вбежал Черкес-бей. В долгом поцелуе слились уста. Мелькнуло лезвие ятагана, и покатились две головы любивших.
Оттолкнул Черкес-бей тело Гюляш-Ханым и женился в ту же ночь на старшей дочери хана.
Потому что не должен мужик жалеть бабу.
Теперь от Солгатского дворца остались одни развалины. Совсем забылось имя Гюляш-Ханым. Но в осеннюю пору, когда у местных татар играют свадьбы, в лунную ночь видят, как на том месте, где был дворец хана, встречаются две тени. И спрашивает одна:
– Зачем ты погубил меня?
И отвечает другая:
– Я любил тебя.
Легенда относится к тому времени, когда побережье Крыма от Судака до Балаклавы находилось в руках греков, а вся степная часть полуострова – во власти татар, т. е. ко времени после первой половины XIII века, времени вторжения в Крым татар. В этот период, до утверждения династии Гираев (в первой половине XV века), главным центром татарского владычества в Тавриде был город Солгат, теперешний Старый Крым. Отсюда, например, золотоордынские ханы вели сношения с египетско-мамелюкским султаном. Памятником таких сношений явилась мечеть, построенная султаном Бейбарсом (1281–1288). «Уроженец Кипчака, египетский султан Бибарс, желая увековечить свое имя и прославить место своего рождения, построил великолепную мечеть, стены которой были покрыты мрамором, а верх – порфиром». (Jos de Guignes. Historie génèrale de Huns ets. Paris, 1756, v. II, p. 643.) Туды-Мангу-Хан – лицо историческое. Это он отправлял в Египет нарочитое посольство с просьбой пожаловать ему какой-нибудь мусульманский титул. От его времени дошла старокрымская монета (1284 г.). Ханы не всегда жили в Солгате, и в их отсутствие городом правили наместники. Одним из таких наместников являлся Черкес-бей, живший, впрочем, в более позднюю эпоху, судя по договору 1380 года между генуэзцами и татарами. Старокрымские беи, или беки, пользовались огромными правами: так, они имели право чеканить свою монету, сноситься с другими странами и т. д. Ор (по-татарски ров) – теперешний Перекоп. Старая крепость была построена на перешейке, который был перерезан рвом.
Арпат – деревня между Судаком и Алуштой. Чубуреки – пирожки с рубленой бараниной, поджаренные на курдючном сале. Это любимое блюдо татар. Буза – напиток, приготовляемый из проса. Чалгиджи – музыкант. Думбало – большой барабан. Бетмас – мед, приготавливаемый из виноградных выжимок. Ханский дворец был построен на берегу реки Серен-су, протекающей в южной части города. Здание существовало еще в конце XVIII века, когда в нем жил епископ Гумилевский († 1792 г.). Теперь от дворца остались развалины внешней стены, внутренняя же площадь продана городом частному лицу.
Легенду эту, как и последующую, я слышал от бывшего заведующего Феодосийским музеем древностей Степана Ивановича Веребрюсова. В несколько иной редакции она помещена в «Легенды Крыма» В. Х. Кондараки.