Не вывод хотел бы Плам Вудхаус осознать. Смерть могла потерять большую часть горечи в третий и четвертый раз, но в последнее свое воскрешение он был лишен даже возможности поесть, и его вера в лучшую природу человечества испытала разочарование.
— Если ты принимаешь меня за Дьявола или думаешь, что с ним знаюсь, я должен ответить словами, которые выше моего знания. Нет. Я хочу сказать, я так не думаю.
«Истина знает, что она имеет в виду».
— Полагаю, что да, — согласился Плам. В минуты отчаянного беспокойства его улыбка становилась до невозможности широкой и казалась почти ужасающей. — Но я не могу поручиться ни за кого, кроме самого себя, а я встречался со многими парнями и девицами в последние несколько жизней… — Глаза его сузились от внезапного понимания. — Кроме того, разве вы не говорили, что мы могли бы не быть самими собой? В данных обстоятельствах я не знаю, как доказать свою добросовестность.
— Мы терпим здесь только один народ и один язык.
Определенно, я никогда не слышал, чтобы так говорили по-арабски, как ты, — загрохотал Аль-Хаким со своего высокого и отдаленного сиденья. — Тем не менее, это арабский — в некотором роде.
Он поразмышлял, а сбоку копьеносцы покачивались в ожидании, готовые сокрушить этого неверного по мановению пальца.
— Ты прожил несколько жизней? После пира посети нас лично в нашем саду, и мы выслушаем твои показания.
Плам решил, что это благоприятная новость, и снова вздохнул полной грудью. Четыре часа этого настоящего существования могли бы стать восемью, а потом шестнадцатью…
Он социально неприспособленный, да, но он всегда очаровывал — ну, не каждого. В его последнем воскрешении Ганс Хорбигер на него надулся, да еще как! Все же Аль-Хаким би'Амр Алла подобреет, слопав немного ветчины, к тому же при свидании tete-a-tete многое проще…
Плам почувствовал, как его хлопнули по плечу. Его труд закончен, но дело при дворе продолжается — дело о перерыве на ланч в соответствии с неумолимым режимом работы местных грейлстоунов.
Один из копьеносцев посадил его в альков с несколькими другими джентльменами и взял его завтрак. На сцену выступило обычное волшебство, и завтрак вернулся к нему немногим менее часа спустя, чтобы Плам мог его открыть.
Плата за этот сервис состояла из всей порции его сигарет я алкоголя. Плам едва ли возражал против того, чтобы благословить мозолистую ладонь местным фининспекторам. В какой-нибудь день обида может дать себя знать, но на данный случай он смотрел шире. Сделавшись любезнее после еды из цыпленка, перца, лука и сметаны, он попытался заговорить с окружающей его группой смуглых людей по-французски. Французский язык дипломатии, незаменимый при обмене государственными тайнами, — но его хромающие попытки ne marche pas. [7]
Немецкий? Carpe diem [8] могло бы с таким же успехом быть вьетнамским рецептом для приготовления рыбы.
После некоторых попыток преодолеть робость и прочистить горло похожий на бандита посетитель осмелился продемонстрировать свой английский:
— Не надо дат Иисуса. Он тебя спросит. Из всего вычти шестьсот сорок.
Плам с полным ртом лучезарно улыбнулся. Апаш продолжал:
— Не всегда одно и то же число, потому у них годы короче.
Но, если ты жил на земле после 1200 года его времени, он заинтересуется тобой.
Плам проделал математическое действие. Что касается шестисот, эта часть была легкой: тысяча триста — тра-та-та.
Тысяча триста сорок два. Можно округлить: пятьдесят, шестьдесят, семьдесят. Он спросил:
— А хочу ли я быть интересным?
Апаш засмеялся. Он мог бы сказать touche, но норманнское завоевание не дошло до Аризоны.
После пудинга Плам попробовал облегчить свою ситуацию среди этой толпы:
— Ох, жизнь после смерти полна досуга.
Ирония, очевидная в этой фразе по-английски, не выдержала перевода. Он восстанавливал веселое настроение, вызывая этим полное молчание слушателей, пока двое в черных одеяниях — и много же вышло бы килтов из этой зря потраченной материи! — не подошли и силой не поставили его на ноги.
Местная жандармерия промаршировала с ним налево и повела через крытый портик в коридор без крыши. Коридор обжигаемый полутропическим солнцем, раздваивался, по обе стороны шли камни, похожие на хорошо отполированные зубы.
Отлично сказано, подумал Плам, всегда он был искусен в подборе метафор и сравнений.
Далее его путь лежал через неглубокий пруд, и снова на свежий воздух. Некоторое время все трое оставляли мокрые следы ног, потом лабиринт расширился, чтобы перейти в поле — маленькое, даже для крикетного матча.
Хаким ждал под деревом. Если смотреть на него вблизи, мог похвастать героическим семитским лицом: точно ассириец, только что сошедший с фрески, минус борода и украшения. На расстоянии от него стояли два стражника, расстояние было настолько безопасным, насколько это можно было позволить, но Плам все-таки вспомнил все эти библейские истории — насчет волков в поле и о горах отрезанных голов.
Он поклонился, неуверенный в местных обычаях, его эскорт отошел, присоединившись к другим стражникам. Хаким сразу приступил к делу:
— Когда ты умер?
Плам ринулся навстречу опасности:
— В 1380 году, — он немного преувеличил, — после того, как Мухаммед сделал свое дело, чем бы оно ни было.
— Ты даже вычислил. Хорошо, — таким тоном, как сказал бы: «хороший щенок…» или «хороший неверный». Хаким прошел по кругу:
— Ты получишь хижину. Видишь этот ряд? По хижине каждому моему историку. Я в этом мире оказался отставим, так что будешь мне помогать. На кого ты нарвался?
Этот Аль-Хаким би'Амр Алла имеет кое-что на своей стороне: он знает, как вывести человека из равновесия.
— В твоих, нескольких жизнях, — добавил Хаким. — Гитлер? Ленин?
Плам покачал головой:
— Царица Билкис. Это было в мое первое воскрешение.
Они с мадам Блаватской установили теткократию женщин, которые на земле прожили долгие жизни и научились не воспринимать дерзких реплик. Эта Блаватская — она ввела эту религию в действие, когда я был школьником. А… э…
— Да?
— Я прекрасно умею организовывать издание газет; это только в реальной жизни я неудачник. Хотите знать всех голливудских типов, которых я встречал на Земле? Кинозвезды. — И он продолжил: — Кларк Гэйбл, Фред Эстер, бродвейские парни.
— Царица Билкис — мифическая фигура, — заметил Хаким.
— Для мифа она была уж очень фигуристой, — ответил Плам. — Она весила больше меня на стоун или два… и чертовски настаивала, чтобы я выучил арабский. Кто еще? Соседи Билкис из-за реки нацеливали ружья на принца Фердинандо Монтесиноса, который претендовал на то, что был раньше кем-то важным. Но тут я бесполезен, я имею в виду, что не могу сказать, была ли Ровена дочерью Хорсы или Хенгиста.
— Ровена? — Хаким обладал даром терпения.
— Вверх по Реке шли сплетни о том, что она вышла замуж за Райдера Хаггарда, но аллах его знает, за сколько королевств от меня это случилось; где-то вдалеке царства императора Алексия.
Меня убили из-за Билкис, неужели не знаете? Я пошел грудью на копье из-за того, что мое новое зрение было слишком хорошим.
Плам мчался дальше на всех парусах, раз уж ему удаюсь завладеть вниманием Хакима:
— Настоящий-то я был слепой, как летучая мышь. Снимал очки только перед тем, как ложиться спать. Мне нужно было, чтобы все перед глазами все расплывалось, не то не заснуть. Весь период перед Билкис и ее синедрионом тетушек страдал бессонницей, как никто другой. Я был пьян в драбадан, когда принц Фердинандо причалил к берегу со своей армадой.
«Вторжение!» — закричали местные. «Вторжение? Что?
Где?» — я зевнул, нащупывая свою дубинку.
Черные глаза Хакима пристально впились в него, несмотря на отклонение от темы.
— Но ты, может, знаешь о Ленине, — прервал он. — И о большевистском движении? Они уже достигли полного коммунизма в твою эпоху на Земле?
Безусловно, эта резкая перемена темы означает что-то глубокомысленное, подумал Плам.
— Ленин умер… простите мою математику… лет за пятьдесят до меня. Россия продолжала отправлять и возвращать спутники. Они покупали мои книги, разве вы не знаете? Покупали их — будь здоров! Массу чертова времени я потратил, придумывая, что сделать с их рублями — потому что мои герои были идиоты-капиталисты, и им это нравилось.
— Так ты писал книги.
— Беллетристику. Музыкальные тексты. Забавные. Хаким игнорировал эти слова.
— Пятьдесят лет. И дело Ленина процветало? Это у орла есть такая привычка — клюнуть здесь, клюнуть там — и делают паузы между кусками, чтобы поразмышлять над своей добычей. У Хакима крутая внешность орла — и все время на свете в его распоряжении.
— Красные-то? Ну, в некотором смысле, поднимались по каменным ступеням из громадного количества мертвых к высоким материям. Политика не была моей стихией. Когда настало лето, человек перестает жить ужасами зимы, а я летний человек.
Хаким кивнул в ответ на эту метафору. Он заговорил с задумчивым сочувствием:
— А все эти люди в черных одеяниях — люди зимние. Это делает религия. Они мигрируют вверх и вниз по Реке, целыми неделями, потому что слышали, что их Хаким вернулся после своего исчезновения. Я должен завоевывать новые грейлстоуны, чтобы кормить их всех, а потому мои соседи меня ненавидят.
Возможно, они правы. Ведь мессии — зло, разве нет?
Плам пожал плечами. За несколько часов пребывания здесь он находился под впечатлением, что мистер Аль Хаким би'амр Алла был богом во плоти для друзов, которые доминировали на этом участке Реки. Он был Мухаммедом современности. Такт требовал, чтобы он проявил желание проклинать этого человека в лицо.
Он размышлял — что сказать? Пока он раскидывал мозгами, Хаким оставался непроницаемым.
— Твоя хижина. Последняя в углу. Мы туда пойдем.
И они пошли. Там оказалась кровать, небольшой стол, дверь и окно. Во время участия во Второй Мировой войне у Плама бывало и похуже. Куда хуже. Учитывая нехватку зданий в районе Реки, эта бамбуковая коробочка могла сравниться с многокомнатным номером в Ритце.