А вот и могила Михаила Афанасьевича (1891–1940) и Елены Сергеевны (1893–1970) БУЛГАКОВЫХ.
Судьба Михаила Булгакова известна, пожалуй, каждому. Роман «Мастер и Маргарита» — тот памятник, который Михаил Афанасьевич возвел себе на века. Ну а Елена Сергеевна — имя и отчество, ставшее синонимом идеальной писательской жены. Кажется, что Булгаковы разве только родились не в один день, а уж всю-то жизнь точно провели рядом друг с другом. На самом деле их брак продолжался всего восемь лет.
О Елене Сергеевне мне много рассказывала героиня моей книги «Четыре друга на фоне столетия» Вера Ивановна Прохорова, которая была хорошо знакома со вдовой писателя.
Вера Ивановна вспоминала: «Когда Булгаковы только стали жить вместе, Михаил Афанасьевич взял с Елены Сергеевны слово, что умрет у нее на руках. Елена Сергеевна вспоминала, что Булгаков вообще довольно часто говорил о своей смерти. Но делал это так весело и непринужденно, что никто не воспринимал его слова всерьез. Все только смеялись. И она тоже, услышав просьбу мужа, кивнула — конечно же он умрет у нее на руках. И именно так оно и вышло. Умер Михаил Афанасьевич, держа в ладонях руку Елены Сергеевны. Она вспоминала, что Булгаков был уже мертв, а его рука какое-то время еще сохраняла тепло.
На могиле Булгакова лежит небольшой камень. Когда Елена Сергеевна только стала искать надгробие для памятника мужу, ей сказали, что ничем помочь не могут. Но если она хочет, то может посмотреть старые надгробные камни. Тогда в Москве вовсю шло перезахоронение. Несколько могил из Даниловского монастыря перенесли на Новодевичье кладбище. Установили новые памятники, а старые выбросили.
Елене Сергеевне понравился один камень. Ей позволили его установить на могиле Булгакова. А потом оказалось, что тот камень прежде лежал на могиле Николая Гоголя, которому поставили новый памятник с нелепой надписью «От правительства Советского Союза». А Николай Васильевич был самым любимым писателем Булгакова. Получается, сбылось предсмертное желание Булгакова, обращенное к Гоголю: «Учитель, укрой меня своей чугунной шинелью».
Михаил Афанасьевич скончался 10 марта 40 года в 16–39. Именно в это время Елена Сергеевна сделала такую запись в своем дневнике: «Миша умер». А брату Михаила Афанасьевича она писала: «Он умирал так же мужественно, как и жил. Вы очень верно сказали о том, что не всякий выбрал бы такой путь. Он мог бы, со своим невероятным талантом, жить абсолютно легкой жизнью, заслужить общее признание. Пользоваться всеми благами жизни. Но он был настоящий художник — правдивый, честный. Писать он мог только о том, что знал, во что верил. Уважение к нему всех знавших его или хотя бы только его творчество — безмерно. Для многих он был совестью. Утрата его для каждого, кто соприкасался с ним, — невозвратима».
Последними словами Булгакова, как Елена Сергеевна рассказывала Вере Прохоровой, были — «Господи, прости. Господи, прими». А перед этим он отдал Елене Сергеевне рукопись «Мастер и Маргарита», которую доверил опубликовать. В 1966 году рукопись увидела свет, она была опубликована в журнале «Москва». Случилось это исключительно благодаря Елене Сергеевне, которая выполнила данное Булгакову слово.
Рассказывали, что в том же году из Ленинграда приезжал журналист Владимир Невельской. Он приехал специально для того, чтобы отправиться на могилу Булгакова. Оказавшись на Новодевичьем, мужчина отыскал памятник Михаилу Афанасьевичу и увидел, что там нет ни одного цветка. Тут же вернулся ко входу, где находился цветочный киоск, купил букет, вернулся к могиле и возложил букет. И тогда к нему подошла женщина, которая все это время стояла неподалеку. Это была Елена Сергеевна, ожидавшая первого человека, который придет на могилу ее мужа после опубликования «Мастера и Маргариты». Человек, который принесет цветы Булгакову, должен был получить половину причитавшегося гонорара. Говорили, что так оно и случилось, и Невельской купил себе на полученные деньги катер и назвал его «Михаил Булгаков».
Елена Сергеевна пережила мужа на тридцать лет. Вера Прохорова рассказывала мне, как 15 мая — в день рождения Михаила Афанасьевича — они ходили с Булгаковой на улицу Фурманова к дому, где жили Булгаковы, поднимались по лестнице до их квартиры. Тогда вдова писателя рассказала о пророчестве Булгакова о том, что его гроб стукнут о стену, когда станут спускать по лестнице…
Незадолго перед смертью Елене Сергеевне Булгаковой нанес визит один итальянский издатель, сказавший: «Госпожа Булгакова, вы представляете, как много потеряли, опубликовав произведение “Мастер и Маргарита” в Советском Союзе? Нужно было сначала позволить напечатать это у нас, вы стали бы миллионершей. А потом уже печатали бы в Союзе». На что Елена Сергеевна ответила: «Нет, это вы не понимаете, как много я приобрела. Потому что теперь, когда встречусь с Мишей, я смогу честно посмотреть ему в глаза».
Мраморное надгробие семьи Дорлиак. Бывшая фрейлина императрицы Ксения Николаевна (1881–1945) после 1917 года преподавала в московской консерватории. И вошла в историю, главным образом, как мать народной артистки СССР Нины ДОРЛИАК (1908–1998).
Сама Нина Львовна говорила, что никогда не обладала каким-то выдающимся голосом, и карьерой обязана исключительно своей матери, которая «вытянула из нее все, что смогла».
Нина Дорлиак на один год пережила Святослава Рихтера, гражданской женой которого ее многие считают. На самом деле никакие отношения, кроме партнерско-соседских (они жили на одной лестничной площадке), Дорлиак и Рихтера не связывали. Они и похоронены на разных участках Новодевичьего.
Нина Львовна выбрала местом для захоронения Рихтера центральную аллею, «чтобы все видели», как говорила она. А сама пожелала быть похороненной вместе с матерью и братом Дмитрием, актером театра имени Вахтангова, чьего сына взяла на воспитание.
Обо всем этом я подробно пишу в своей книге «Четыре друга на фоне столетия». Мне посчастливилось записать воспоминания Веры Ивановны Прохоровой, чье имя я уже упоминал на этих страницах. Вера Прохорова была ближайшей подругой Святослава Рихтера. И не понаслышке знала об отношениях Рихтера и Дорлиак.
Вера Ивановна рассказывала: «Союз с Ниной Львовной не стал для Рихтера выходом из постигшего его несчастья после предательства матери. Даже по словам подруг Дорлиак, она была человеком глубоко подозрительным, болезненно относящимся к жизни.
Она была значительно старше Рихтера. Они с Рихтером до конца дней говорили друг с другом на “вы”.
Нина обожала, причем болезненно, только своего брата и племянника Митюлю. Этот Митюля был ее главной болью. Она переживала, что тот неудачный актер. “Слава, вам повезло, — говорила она Рихтеру. — А вот мальчик бедный, ему не повезло”.
Светик рассказывал мне, как после удачного концерта, который он дал, к нему явился этот самый Митюля и заявил: “Вы — бездарность! Думаете, это очень сложно? — и забарабанил пальцами по столу. — А я, — продолжал он, — последний Дорлиак!”
Я спросила, не был ли тот пьян (эта пагубная страсть сгубила отца Мити и передалась по наследству и ему). “То-то и оно, что в этот раз он был абсолютно трезв, — ответил Рихтер. — На что я ему медленно ответил: „Волга впадает в Каспийское море. Вы — последний Дорлиак, а я — полная бездарность. Все правильно, Волга впадает в Каспийское море“».
Как они познакомились с Ниной Львовной? Это была заслуга матери Дорлиак. Та преподавала в консерватории и однажды подошла к Славе с просьбой сделать «ансамбль с Ниной».
На тот момент Рихтер уже начал выступать, Нина тоже пела со сцены какие-то шлягеры. Но голоса особого у нее никогда не было. Нина сама мне говорила: «Мама сделала чудеса с моим голосом, она вытащила из меня все, что можно». При этом, конечно, нельзя у нее отнять того, что она была художественно образована. И в итоге Рихтеру стало интересно с ней играть. Помню, они поехали в Тбилиси и имели там успех.
И потом Дорлиак решила, что со Святославом стоит иметь дело.
Все деньги были в ее руках. Она говорила, что Слава ничего в финансах не понимает. И если он потом хотел кому-то помочь, например Елене Сергеевне Булгаковой, у которой было тяжелое положение, то был вынужден занимать…
Я на Нину смотрела снизу вверх, она же была намного старше Славы. Она казалась нам сказочной принцессой, не от мира сего, нежная, хрупкая, косы вокруг головы.
А меня часто принимали за сестру Славы, я ходила за него в филармонию карточки получать. И мне там стали говорить: «Вы плохо за братом смотрите, на него Дорлиак нацелилась». Я отвечала: «Бог с вами, она из другого мира». Абсолютно не верила. И мои подруги тоже не верили. Когда вам 20 лет, а женщине 30, она для вас человек из другого мира.
Со мной она была мила. А потом…
Как-то я поговорила с Мариной Тимофеевной, которая руководила концертным отделом. Спросила у нее, что за разговоры ходят о Нине и Славе, ведь она же старше. «Вера, вы очень ошибаетесь. Дорлиак — железный человек, и если она нацелилась, так и будет», — сказала мне эта мудрая женщина.
Но и самой Нине Львовне доставалось от Митюли. Уже когда она была смертельно больна раком, он ударил ее так, что Нина упала с кровати и сломала ребро. Но все равно продолжала слепо обожать племянника. А тот не то что не чувствовал за собой вины, а даже не хотел заходить в ее комнату. И тогда ученица Нины Львовны придумала выход: она подозвала Митюлю, вручила ему джинсы и сказала, что это от Нины Львовны и, может быть, он зайдет и покажет ей, как хорошо на нем сидит подарок. Только тогда Митюля соизволил войти в комнату к умирающей тетке. И Нина, как рассказывала мне ее ученица, уже находясь на пороге смерти, расцвела и сделала вид, что прекрасно себя чувствует.
Перед смертью Рихтер сказал мне, что самое страшное в его жизни — это Кондратьев и Нина Львовна.