– Никита Сергеевич.
– Никита Сергеевич, да. Я, кстати, один раз эту тему хорошо обыграл, когда подошел к Никите Сергеевичу Михалкову и сказал, знаете, я ведь сына назвал просто в честь вас. Мы обменялись любезностями.
– Ему сколько лет сейчас, 15–16?
– 16, да.
– Он музыкант?
– Вот, кстати, удивительно, но больше футболист. Я, кстати, занимал сразу же позицию, что давать все, что возможно, как, в принципе, поступала моя мама, которая втюхивала в меня все, что вот здесь. Никита при том, что он очень любит музыку, увлекся футболом.
– Лучше бы хоккеем – в контексте всего расклада с этими видами спорта в нашей стране.
– Но очень прикольно, что молодые люди, я смотрю, они ходят в качалку, группируются, они не профессионально занимаются, а прямо вот там через день они собираются, несколько школ как-то. Это круто, здорово.
– Уж коль скоро вы упомянули качалку, есть такой штамп журналистский. Вы как человек, который практиковал журнализм, знаете про эти штампы. Итак – «мне не простят, если я не спрошу». Так вот, мне девушки наши, мои коллеги не простят, если я не спрошу, каким образом вам удалось так сильно сбросить вес?
– Да, конечно, легко вообще. Дело в том, что у меня уже был такой период где-то лет 10 назад, может, чуть меньше. Все очень просто. Первое, вообще убираешь алкоголь из своей жизни, это раз. А второе, удаляешься из социальных сетей.
– Вот это и есть способ похудеть?
– Да, и у тебя появляется куча времени для того, чтобы осмотреться. А дальше человек может все, ребята.
– Вот это рецепт!
– Потому что вот это главное, на самом деле.
– Ну, на самом деле, сколько сбросили?
– Килограммов 15, честно говоря, мне кажется.
– В течение какого срока удалось это..?
– За полгода.
– Ничего себе. То есть это рекорд. Люди книжки пишут с такими рекордами. Когда книжка выйдет «Как я похудел на 15 килограммов»?
– А я, кстати, не думал об этом.
Как Градский на Цое подорвался
21 июня 2012 года я пригласил в студию своего проекта «Правда 24» Александра-свет-Борисыча Градского… Наши СМИ дружно отмечали полувековой юбилей Виктора Цоя. И канал «Москва 24» устроил «именной день». Не обошлось, конечно же, без накладок. Во время трансляции от знаменитой арбатской «Стены Цоя» какой-то нетрезвый революционер в прямом эфире выкрикнул: «Путин и Медведев пидАрасы!» Такое случается, но в целом ТВ-эвент закончился без скандалов. АБГ я пригласил, чтобы порассуждать о музыке «Кино». Но «отец советского рок-н-ролла» свел беседу к полемике: Москве нужнее памятник композитору Цою или композитору Мусоргскому? Ну, и без так называемой «политики» не обошлось. Борисыч напомнил зрителям, что и Ленинградский рок-клуб, и Московская рок-лаборатория организовывались под непосредственным патронажем городских управлений КГБ СССР. И рассказал, как Артемий Троицкий сочинил письмо в горком КПСС, дабы поссорить рок-ветеранов типа Андрея Макаревича с героями новой советской рок-волны (включая Виктора Цоя, естественно). Такие дела. И надо ли было тогда стараться? Ведь эти рок-легенды и ныне – в разных вселенных. На разных частотах внимают разным ритмам по-разному.
Увы, так получилось, что во время беседы АБГ совершенно игнорировал торжественный контекст даты. И вещал преимущественно (если не исключительно) о значении музыкального профессионализма, категорически не желая признавать очевидное: феномен популярности потому и называется таковым, что от сугубо профессиональных параметров пропорционально не зависит.
Эфир был прямой, и поэтому моей задачей было возвращать Александра Борисовича в русло разговора, напоминая о том, что сегодня не простой день, а «датский». Я отчетливо понимал, какое негодование цоевских фанатов вызовут уверенные реплики Градского. То есть просто на грани приличия приходилось все время перебивать собеседника.
Я воспроизведу здесь финал нашего неровного диалога с полным осознанием того факта, что монолог Градского был бы лучше.
– Твой тезис, Александр, что платят хорошо тем, кто хорошо играет и хорошо поет?
– Да. Так оно и получилось. Ну, так оно и вышло. Все, кто был интересен, им стали платить.
– Ну, вот Цой зарабатывал все-таки больше, чем ты, вот в тот период.
– Что ты, смеешься, что ли?
– Ну, конечно.
– Да перестань. Перестань, не смеши меня.
– Разве нет?
– Больше меня только Высоцкий зарабатывал. Ну, не надо. Не надо вот придумывать. Сейчас придумывается колоссальное количество историй. У него было два или три великих концерта. Понимаешь, удивительных. И по приему публики, и по драйву, и по заработку. И вот человек на взлете вдруг уходит из жизни. Понимаешь, это жутко, ужасно, это просто отвратительно, понимаешь, просто у нас это все трагедийная ситуация. Ну, кто знает, кем он был бы сейчас?
– Ты можешь его представить на корпоративах, Виктора Цоя?
– Почему нет?
– Ты считаешь, он мог бы вписаться в эти дела?
– А какая разница? Ты делаешь свою музыку. Ты делаешь свое искусство. Ты его делаешь вне зависимости от того, где ты находишься. Это не имеет значения. Настоящий профессиональный человек делает так. Это однозначно.
– Но с Цоем было четкое ощущение, что он проводник из космоса.
– Да это ваши такие штуки, медийные штуки. Ну, давай я тебе объясню в двух словах, что происходит. Вот ты же знаешь эту историю, когда его горячие поклонники пишут «Цой жив», да. На стенках и везде. Почему они это пишут? Потому что им нужен живой герой. И именно Виктор Цой для них живой, потому что он живой герой. А почему его сейчас со страшной силой раскручивают средства массовой информации?
– Так где же его раскручивают? Ну, о чем ты говоришь?
– Ты просто посмотри телевизор. Ты просто не смотришь телевизор.
– Сегодня 50 лет, сегодня да.
– Да нет, постоянно его раскручивают в СМИ, все. Как героя настоящего…
– Я не соглашусь.
– …Но только мертвого. Женя, мертвый герой удобен начальству для того, чтобы чем больше ты поднимаешь мертвого героя, тем меньше в глазах общества живые герои, разные. Не важно, в музыке или в поэзии. Тем они меньше. Потому что живого героя всегда можно упрекнуть в величии мертвого героя. А поклонникам Виктора как раз нужен живой Цой, поющий, общающийся и так далее. Поэтому это и есть вот это вот противоречие дикое между тем, как из Вити лепят какой-то, бронзовую хренотень, чуть ли не памятник собираются установить в то время, когда нет памятника Мусоргскому, нет памятника, извини, Рахманинову.
– Вот здесь вот извини. Я помню, как Анатолий Лысенко говорил Володе Мукусеву, что Льва Толстого знают 50 миллионов в стране, а тебя, Володя Мукусев, знают 170 миллионов.
– И что?
– При чем здесь Мусоргский? Мусоргского знают гораздо меньшее количество людей, чем Цоя. И Мусоргского 15-летние не поют.
– А почему?
– Ну, я на этот вопрос не могу ответить.
– Потому что средства массовой информации…
– Да я тебя умоляю. 70 лет коммунисты навязывали стране субкультуру творческой интеллигенции. У нас по Центральному каналу только и был Мусоргский, Чайковский и классика, а люди пели Высоцкого, Градского, «Машину Времени». Потом пели Бутусова, Шевчука, Цоя…
– Могу сказать на это очень просто. Смотри. Есть вещи, которые нужны многим людям. Почему они нужны многим людям, почему многим людям интересен Виктор или Цой, Виктор Цой и почему интересен Макаревич, там, или даже иногда я. Потому что это более современная форма донесения музыки и стихов до человека.
– То есть ты считаешь, что дело именно в форме, подаче, а не в месседже, который есть у Цоя?
– Нет, конечно, в форме. Это более демократичная форма. Она не требует специального музыкального, или поэтического, или какого-то другого образования. Она прямо доходит до людей. Это прямой месседж, как ты говоришь, да. Есть более сложный месседж. Для того чтобы понять, по-настоящему оценить серьезную музыку, серьезную большую поэзию, нужно иметь образование. Для этого это образование человек должен где-то получить. Если он образование в школе или в институте настоящего не получает, да, у него есть какие-то, ну, простые вот такие рецепторы, которыми он воспринимает искреннюю, жесткую, ритмичную, активную музыку и стихи.
– Очень многие делают такую музыку, поют, но при этом Цоя…
– Я же тебе про это и говорю. Живой герой. Он сегодня. Даже для меня он в какой-то степени живой. Потому что он сегодня существует, понимаешь, в сегодняшнем языковом кластере, если хочешь. Понимаешь? Мусоргский – это другой язык. Но заметь, Мусоргский, Хлебников, поэт, да, Анненский – эти все люди не уходят из русской культуры. Потому что это генетика, которая передается элитой своему потомству, скажем так. И Хлебникова знают 40 тысяч…
– Вот я сомневаюсь, что Даня и Маша, дети твои, знают Хлебникова.
– Они знают. Ну, Хлебникова знают 40 тысяч человек все время в течение ста лет. А Витю Цоя сегодня знают миллионы людей. Правильно?
– Десятки миллионов.
– Наверное. Но не факт, что через сто лет их будет сто миллионов, десять миллионов и даже миллион. Это не факт. Понимаешь? Может быть, вообще будут знать 150 человек только через сто лет. Потому что Цой современный…
– В прошлом году было…
– Твой сосед по даче душит и не дает возможности, правообладатель…
– А, Саша Морозов.
– Да. Публиковать. Делает все возможное, чтобы книги о Цое не выходили, фильмы не снимались. Но выросли уже поколения, которые после Цоя родились. И они слушают группу «Кино».
– Это же все время игра. Люди, которым сегодня 40 лет, которые 20 лет назад вот так вот смотрели этот концерт, они обучили своих детей этому.
– Да, ладно. Ну, разве возможно детей обучить слушать?
– Конечно, конечно, можно.
– Наоборот, отторжение всегда.
– Да, ну, ладно, перестань. Он такой энергетически классный, что это невозможно не полюбить.
– Вот здесь я соглашусь. Да.