Мастер легким движением освобождает клинок из ножен и наносит серию молниеносных ударов; на мгновение он замирает и изящно возвращает клинок в сая.
— Доозо (пожалуйста), — вежливо произносит он, чуть направляя ко мне ладонь левой руки. Улыбается, прищурив глаза.
Я кланяюсь, мягко освобождаю свой клинок и стараюсь в точности повторить движения Мастера. Мастер показывает новую комбинацию, и я снова повторяю за ним. И так — из раза в раз. Повторы изобилуют меняющимся скоростным режимом, голосовыми и дыхательным акцентами, изменением позиции. Мы порхаем по зеркальной поверхности дорогого пола, замираем, присев на одно или на оба колена, выпрыгивая вперед или вверх. Время перестает ощущаться, наши клинки вычерчивают изящные кружева.
Мы оба уже достаточно разогрелись и даже вспотели, но продолжаем этот синхронный танец, который режиссирует Мастер. Единственное, что от меня требуется, — оставаться самим собой и как можно точнее следовать показываемым движениям. Часть из них мне знакома, часть я вижу и проделываю впервые. Голова все больше освобождается от остатков ватности, с которой я проснулся в отеле. Периодически ловлю эмоции Мастера, хотя его короткие команды звучат ровно и спокойно. Он не учит меня — он позволяет мне совершенствоваться рядом с ним. Он проводит свою традиционную тренировку, а мне просто разрешено на ней присутствовать. Я стараюсь следовать старому самурайскому принципу — «краду глазами». Надо уметь перенимать техники полностью, со всем комплексом элементов и стилистики. Важно все — энергетика, ритмика, дыхание, перераспределение мышечных усилий, изящество и строгость передвижений.
Душа моя наполняется легкостью и светлой радостью. Несмотря на мышечную усталость и струящийся пот, чувствую себя отлично. Каждый повтор дается все легче и легче, и я ощущаю, что Мастер испытывает то же самое.
Внезапно он останавливается и внимательно смотрит на меня. Я понимаю, что он ждет небольшой «показательной программы», а точнее, небольшого экспромта моих наработок. Что ж, сейчас оставлю свой автограф.
Медленно кланяюсь и, выпрямившись, устремляю взгляд в бесконечность — мне надо настроиться. Ката — комплекс приемов, которыми я владею, — возникает в сознании без каких-либо усилий. Следую тем ощущениям, что окутывают меня в настоящий момент. Вдруг, не совсем понимая зачем, я прячу клинок в ножны, выполняя технический элемент ното. Мастер одобрительно наклоняет голову и улыбается краешком губ, но по его взгляду, по этой его улыбке, по позе, которую он принял, я понимаю, что он ждет от меня еще чего-то. Он уже готов объявить об окончании тренировки, но именно в этот момент я резко выпрямляюсь и гортанно выкрикиваю:
— Кэмбарай рокудори!
Додзё, Мастер, сидящие в креслах мужчины исчезают. Тело само выполняет старую технику, которую, мне это известно, Мастер никогда не выполнял, а возможно, до настоящего момента и не знал о ее существовании. Даже самый лучший специалист может не знать все ката нескольких сот существующих в настоящее время школ.
Руки, ноги, все тело работают, словно без моего участия, дыхание сливается с движением. Комплекс из двадцати четырех позиций — это дорога, которую нужно пройти, ни разу не споткнувшись. Прохожу. Замираю.
— Субарашии! — слышу я взволнованный голос Мастера и вижу его светящиеся глаза. — Это ведь те самые старые комплексы, которые родились из боевых танцев и молитв кембу, — с восхищением произносит он и вдруг вместо традиционного поклона протягивает мне руку. Я ощущаю крепкое и искреннее рукопожатие.
— Я готов выслушать вас, — переходит на официальный тон Мастер.
Произношу несколько заранее подготовленных фраз, стараясь сохранить нужный тон, а закончив, чуть отступаю назад и протокольно кланяюсь.
— Готов потренироваться с вами всю эту неделю, — говорит Мастер. — Я буду благодарен, если вы сможете обучить меня этой интересной технике. — Затем он дает команду, и мы завершаем тренировку ритуалом.
— Оцукарэ сама десита, — произносит Мастер. — Мы хорошо поработали вместе.
Когда я вышел из раздевалки, в додзё меня ждал только мой коллега.
Неделя насыщенных тренировок пролетела незаметно; с Мастером мы говорили только о технике японского клинка, и ни о чем больше. На восьмой день референт Мастера передал мне плотно запечатанный конверт и билет в салон первого класса для возвращения домой.
Моя миссия завершилась, и на следующее утро мой коллега отвез меня в международный аэропорт Нарита. Мы попрощались, прекрасно понимая, что расстаемся ненадолго.
Внимательные глаза пожилого человека неторопливо скользят по строчкам, напечатанным на листке, извлеченном из конверта. Вечерние сумерки окутывают Москву, но мне, несмотря на ранний подъем и долгий перелет, совсем не хочется спать. Чувствую что-то вроде предстартового волнения.
— Хорошо, — последовал кивок. — Вот теперь можешь немного отдохнуть и потренироваться в свое удовольствие.
Меня охватывает радость — задание выполнено. Только теперь я понял, как устал. В машине я просто проваливаюсь в сон.
— Просыпаемся! Приехали! — весело будит меня пожилой улыбчивый водитель.
Взбегаю по лестнице, нажимаю на кнопку звонка — и не успеваю оторвать палец от кнопки, как дверь открывается. Слышу родной голос бабушки. Я дома.
Ямайский ром
Злость никак не приходила. Я внутренне старался вызвать ее, но все усилия не имели никакого успеха. Голова после второй порции пятидесятилетнего рома «Монте Белла» ну никак не хотела генерировать злобные импульсы, а сердце, несмотря на старания, билось ровно, как у младенца.
«Я должен, я обязан…» — старался загипнотизировать я себя. Но все было напрасно. Гамбург не желал меня злить. Может быть, все дело в том, что я живу в респектабельном отеле «Фир Яресцайтен», что означает «четыре времени года», и тут даже на омудаченных рецепционистов трудно злиться. Несмотря на их тупость и порой полную профессиональную никчемность, они так умеют организовать сервис, что даже приступ генерированной ярости выглядит джентльменским скривлением губ и неким уничижительным жестом, от которого самому становится смешно.
Ну все, дожил — в портовом городе, и никого не секуляризовать! То готов был всех давить как мух, невзирая на возраст и звания, а тут обаристократился. Твою маман… Ну а что, не хрена было копаться в родословных и выяснять свои графские корни до IX века. Вообще, конечно, предки дело хорошее, надо бы брать с них пример. Засветились они еще во времена короля Карла IV, создателя империи, в которую входили территории нынешней Чехии и Германии. В честь этого Карла, кстати, знаменитый Карлов мост в Праге. А еще он был императором Священной Римской империи под именем Карла IV. Так вот, мои предки, возведенные при нем из баронского в графское достоинство, умудрились ко всему прочему получить привилегию «дарования именитым горожанам и иным достойным жителям фамилий с правом обретения фамильных и цеховых гербов». Вот пролезли, так пролезли! Это ж надо, сколько золотой и серебряной монеты было вброшено в казну! А сколько мои досточтимые графские предки оставили для своих нужд или получили в подарок от короля?! Анналы истории об этом скромно умалчивают…
Вот и учись, дубина стоеросовая! Одни обеспечили себе графское достоинство доблестью, силой и мечом, другие пополняли сундуки умом, хитростью и смекалкой. А ты все так же спишь с пистолетом, а то и с двумя под подушкой. Тоже мне, рыцарь хренов, до сих пор не можешь отойти от фамильного ремесла? Ну так хотя бы разозлись! И того не можешь! Что же с тобой сделал этот ганзейский город?! Размазать кого-то на Риппербане — так это тебе что муху раздавить, а вызвать бурю гнева — слабо!
Мягкая ватная пелена окутывает мозг. Не хочу, и все! Разрядить «Хеклер и Кох» в физиономию — это пожалуйста. А злиться не получается. То срываешься из-за пустяка, а тут ну просто само обаяние, врожденная вежливость с рабоче-крестьянским акцентом. Да, брат, это тебе не в Кремлевском Дворце съездов бутерброды с черной икрой в спецбуфете лопать.
Ароматный, выдержанный янтарный ром, угодивший в бочку еще до Великой Отечественной войны, приятно обжигает кончик языка и, одарив нёбо неповторимым вкусовым букетом, нежно растворяется в крови. Это напоминает директиву товарища Сталина о провокациях. Все знали, что война вот-вот начнется, но на провокации противника поддаваться было себе дороже, ведь так было решено там, наверху: немцы не нападут, пакт же подписан…
Большой, пузатый бокал граммов этак на двести стоит передо мной на маленьком столике из красного дерева. А на дне этого хрустального сосуда произведение искусства ямайских виноделов, которые приготовили ром и дали ему выдержаться почти полвека. Во как! Я с особым чувством раскручиваю бокал, и золотистая жидкость оставляет на стенках особый, словно маслянистыи, рисунок и дурманящий аромат. Маленький глоток… Позволить волшебной жидкости окутать нёбо, затем коснуться его кончиком языка, чтобы пережить всю полноту, всю гамму чувств, порожденных этим живительным напитком, впитавшим в себя жар солнечных лучей, сок сахарного тростника и искусство мастера.
Бумага ложится на красную, инкрустированную узорами поверхность стола, спрятанную под толстым хрустальным стеклом. Текст я уже знаю наизусть, и он для меня ничего не значит. Просто теперь я могу действовать! Тягучая ватность исчезает. Тело приобретает знакомый тонус, а движения — уверенную агрессивную пружинистость. Стальная тяжесть в кармане и под левым плечом исчезает: углы, обводы и привычный вес стволов больше не раздражают, а волнуют новыми ощущениями. Натренированная рука уверенно ложится на ортопедическую рукоятку, ощущая всю скрытую в ней энергетику. Еще раз вчитываюсь в многократно изученный текст.
Вот и все! Впереди привычно-непредсказуемая работа, и гарантированный результат ее я знаю наперед…
Библиография
Линдер И. Б., Чуркин С. А. Красная паутина. Тайны разведки Коминтерна. М.: РИПОЛ классик, 2005